Манящая корона

Часть первая.

— — — — — — — — — —

Глава I.

Малютка подозрительно долго задержалась у смотровой щели, и он начал злиться, мысленно поминая родословную этой копуши. Тратить попусту те немногие драгоценные минуты, которыми они еще располагали, было непростительным расточительством.

Ярко-розовый солнечный диск, просвечивая сквозь неплотную дымку, уже почти коснулся нижним краем горизонта; когда же он скроется полностью, створки крепких, окованных железными полосами ворот, украшенные гербом, известным всей Империи, бесшумно распахнутся, словно приглашая их войти. Но в открывшемся проеме покажутся вовсе не радушные слуги, зазывая усталых путников, а дюжие стражники, катящие самое мерзкое, чудовищное приспособление, которое могло возникнуть лишь в воспаленном мозгу такого безбожника, чернокнижника и женоненавистника, как его сиятельство граф Хольг. И тогда им останется только одно: возвращаться и бессильно развести руками, моля богов и святых угодников, чтобы Барон не сразу схватился за меч, а хотя бы согласился выслушать их оправдания... Впрочем, Малютке особенно опасаться не стоит, положение любовницы главаря дает свои преимущества — разве что врежет пару раз, но ей не привыкать, — а вот ему и Одноглазому придется худо!

Ну, зачем, спрашивается, зачем понадобилось благородному дворянину, кавалеру всех высших орденов Империи, члену Тайного Совета, позорить себя столь неуместным развлечением, как изобретательство, и к тому же получать с него доход?! Батюшка графа, вечный покой ему и царство небесное, наверное, не только перевернулся бы в гробу, но и разнес на куски фамильный склеп, узнав, что его единственный сын, носитель славного имени и продолжатель рода, уподобился презренным торгашам. Не зря упорно ходят слухи, будто покойная матушка графа — чтобы ей гореть в неугасимом пламени! — не отличалась безупречной добродетелью, и настоящим отцом нынешнего Хольга был один из стражников... Ну, что там делает эта чертовка, уснула, что ли?! Солнце вот-вот начнет скрываться!

Словно почуяв его недовольство, Малютка стала осторожно выползать из проделанного в живой изгороди прохода, приминая траву. На ее замурзанных щечках блестел яркий румянец, губы сжались в узкую полоску, брови сердито сдвинулись. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять: что-то пошло не по плану.

-Хуже некуда! — негромко и зло выдохнула девушка, не дожидаясь вопроса. — Полна усадьба молодых, так нет же, поставили какого-то деда, перестарка трухлявого... Взгляни сам, Трюкач, если не веришь.

Он верил ей и все-таки бесшумно пополз вперед, по проходу, только что покинутому Малюткой и еще хранившему тепло ее тела. Главный должен сам все проверять, поскольку за все и отвечает в первую очередь — это правило Барон вбивал в них неустанно, и в прямом и в переносном смысле слова.

В нескольких шагах за густой изгородью из тесно сросшихся кустов, обрамлявшей одну сторону вымощенной камнем дороги, начинался длинный глубокий овраг, по склону которого они только что поднялись; по другую ее сторону высилась стена загородной усадьбы Хольга. Сверху, со сторожевой вышки у ворот, изгородь казалась сплошной и нетронутой, и даже самый зоркий караульный не заметил бы ни аккуратно проделанного лаза, ни выщипанных листиков — смотровой щели. К ней он и приник, с первого взгляда убедившись, что Малютка, увы, ничего не напутала.

На вышке стоял стражник, один вид которого вызывал в памяти почти забытые за давностью лет чеканные строчки Устава караульной службы. Среднего возраста (напрягая зрение, можно было рассмотреть в густой черной бороде отдельные седые волоски), с суровым непроницаемым лицом и холодными, бесстрастными глазами, — живое олицетворение бдительного, придирчивого и неподкупного служаки. Их замысел, продуманный до мелочей и успешно опробованный в прошлый раз, мог провалиться с громким треском — это было яснее ясного.

Ругаясь злым шепотом, поминая самыми грубыми словами всю родословную графа Хольга и этого так некстати подвернувшегося "деда", Трюкач отполз назад. На душе было гаже некуда, требовалось на ком-то сорвать злость, и этим кем-то оказалась, естественно, Малютка. Одноглазый был его приятелем, и к тому же он невольно почувствовал обиду за стражника — чувство уязвленной мужской солидарности вдруг взыграло в нем с огромной силой. Только безмозглой дурочке могла прийти в пустую головенку мысль обозвать зрелого, полного сил мужика "трухлявым перестарком"!

-Посмотришь, Одноглазый? — предложила Малютка напарнику.

Лежавший возле края оврага человек в грязных засаленных лохмотьях, худой, как жердь, с черной повязкой на правом глазу и нищенской сумой через плечо, равнодушно махнул рукой: чего, мол, глядеть попусту.

-Надо что-то делать, Трюкач! Времени почти не осталось! — возбужденно забормотала Малютка.

"Без тебя бы не догадался", — с нараставшим раздражением подумал он.

-Может, все-таки попробуем, а? — настаивала Малютка. — В прошлый раз прошло, как по маслу!

-В прошлый раз был молоденький щенок, вроде тебя, — едко ответил Трюкач. — А теперь, сама сказала, дед-перестарок, да еще и трухлявый! Такого голыми сиськами не приманишь...

И, выдержав маленькую паузу, добавил самым оскорбительным тоном, на какой только был способен:

-Хоть до утра ими тряси!

"Так тебе и надо, тварь!" — с затаенным, мстительным торжеством подумал он, увидев, что хорошо рассчитанный удар достиг цели.

Малютка безумно раздражала его с первых же дней, когда прибилась к шайке. Злило буквально все: ее юность (мала еще промышлять на большой дороге), происхождение (с жиру бесится дворяночка, не иначе), вызывающая дерзость (взрослых надо слушать, ума-разума набираться, а не лезть со своим мнением!) и жестокость, удивительная даже для их кровавого ремесла. Но больше всего — то, что она постоянно маячила перед ним сводящим с ума соблазном, абсолютно недоступным и потому вдвойне желанным...

Глаза Малютки чуть не прожгли его ненавидящим огнем, пухлые чувственные губки растянулись в оскале. Она была похожа на разъяренную кошку, готовую прыгнуть и вцепиться в жертву. А что реакция у нее отменная и ногти острые, Трюкач знал очень хорошо.

Поэтому резким, отрывистым голосом приказал:

-Ну-ка, остынь! Быстро!!!

Барон убил бы любого, посмевшего обидеть Малютку в его присутствии. Но предводитель шайки был далеко, и сейчас командовал он. А кара за малейшее неподчинение главному во время выхода "на дело" была одна: смерть. Это правило Барон тоже вгонял в них долго и усердно, стараясь привить хоть какие-то азы дисциплины.

Малютка шумно перевела дыхание. Он явственно ощущал исходившую от нее бешеную злобу.

-Извини, я погорячилась, — сквозь зубы, с заметной неохотой и трудом выдавила она.

Трюкач снисходительно, с видом человека, удивленного собственным великодушием, кивнул:

-Ладно, что с вас, дурочек, возьмешь...

И, предупреждая повторную вспышку, поманил ее повелительным жестом. Малютка, все еще злая, придвинулась вплотную к нему.

-Пожалуй, придется попробовать, другого выхода все равно нет, — вздохнул он, глядя на розовеющий сквозь неплотную дымку солнечный диск, начавший скрываться за горизонтом. — А если его не проймет, тогда...

Прильнув к уху Малютки (она брезгливо поморщилась, но отодвинуться не посмела), Трюкач что-то зашептал. Вскоре девушка прыснула, прикрыв рот маленькой грязной ладошкой, а потом опустила глаза, изображая смущение.

-Сможешь? — спросил он, отодвигаясь.

-Еще и от себя добавлю! — пообещала Малютка. — Пошли, Одноглазый.

Они быстро двинулись налево, по-прежнему прячась за изгородью. Трюкач снова занял место у смотровой щели, упершись в землю ладонями и носками полусогнутых ног, чтобы в нужный момент взметнуться в воздух, подобно распрямившейся пружине.

Затаив дыхание и считая секунды, он смотрел, как последние солнечные лучи, окрашенные в нежный розовый цвет, весело играют на потемневшей от времени каменной кладке стены и на острых, как бритва, колючках проклятой проволоки, — последнего и самого известного изобретения Хольга, благодаря которому и без того богатый граф стал первым богачом Империи. Того самого изобретения, за которое графа благословляют состоятельные горожане и проклинают разбойники и воры, о котором любой человек, обученный грамоте, может прочесть на каждом углу, — куда ни глянь, всюду висят листы пергамента с ярко-красными кричащими фразами: "Лучшая в Империи патентованная колючая проволока — прекрасная защита от грабителей! Остерегайтесь дешевых подделок! Отпускается всем желающим за наличный расчет в количестве, кратном 1 (одной) деревянной бабе, оптовым покупателям скидка". Милостивые боги и святые угодники, мало ему было проволоки, он еще придумал уродливую штуковину, на которую ее наматывают, и окрестил это чудовище деревянной бабой... Тьфу!!! Баба — она иной раз и впрямь бывает тупой, как дерево, что поделаешь, так повелось от сотворения мира, не нами начато, не нами и закончится, ... но все-таки она живая, из плоти и крови. А главное, она никогда не бывает такой неприступной, холодной и колючей, не ранит так больно, как эта проклятая проволока. К самой мерзкой и сварливой бабе можно найти подход, если взяться за дело обстоятельно и умеючи, а равнодушную сталь не проймешь ни уговорами, ни жалобами, ни доблестью...

Дубовые столбы высотой в два человеческих роста с натянутой между ними в двенадцать рядов проволокой опоясывали всю усадьбу, оставляя открытым лишь один-единственный участок, перед воротами, которые были совсем близко от Трюкача. Теперь ему требовалось только одно: чтобы Малютка и Одноглазый смогли отвлечь стражника хоть на несколько секунд. Да, пусть караульный повернется к нему боком всего-навсего на три бесценные секунды — больше не надо, ловкому и натренированному человеку хватит с лихвой. Первая уйдет на то, чтобы взметнуть тело над защитной изгородью и перескочить на дорогу, вторая и третья — чтобы отчаянным броском пересечь пустое пространство и прыгнуть под нижние ветви невысокого, но довольно густого и раскидистого куста, так кстати выросшего на краю глубокой ямы между правой створкой ворот и крайним столбом, предназначенным для колючей проволоки... Ветки и листья надежно укроют его от глаз стражника, бедняге и в голову не придет, что рядом, внизу, притаился человек, принесший ему смерть. И его товарищи, которые через считанные минуты покатят проклятую "бабу", затягивая проволокой пустой промежуток перед воротами, тоже не заподозрят, что жить им осталось совсем немного...

Ну, что они копаются, проклятые лодыри, давно пора начинать, времени осталось в обрез!..

Едва он успел подумать об этом, как слева раздался пронзительный визг Малютки, и сразу же вслед за ним — хриплый, надсадный рык Одноглазого:

-Отдай! Моя монета, я первый нашел!

-Нет, я! Проваливай, а то врежу!

-Гадина! Урод кривой!

-Это я-то урод?! Получай! Вот тебе, паскуда!

-Уа-ааа, больно-ооо!!! Помогите!!!

По лицу стражника пробежала тень. Он досадливо поморщился, словно учуял дурной запах, и обернулся в ту сторону, откуда доносились вопли.

Трюкач начал распрямляться... и почти сразу снова прильнул к земле, укрывшись за изгородью. Ликующий беззвучный крик замер на губах, сменившись яростным зубовным скрежетом.

Проклятый стражник отвлекся всего на долю секунды, которой хватило ему для того, чтобы убедиться: никакой опасности для охраняемого объекта, то есть, для графской усадьбы и ее обитателей, нет. Два жалких оборванца сцепились и мутузят друг друга, не поделив найденную монетку, оброненную каким-то растяпой... Ну и пусть мутузят. Это происходит не внутри усадьбы, а снаружи, значит, его не касается.

Трюкач бросил отчаянный взгляд на горизонт (Солнце почти скрылось) и послал такой же отчаянный призыв Малютке: давай, действуй, на тебя вся надежда! И она словно услышала его, мастерски перейдя ко второй части представления.

-Дяденька стражник, заступитесь! — плаксивым фальцетом запричитала Малютка. — Велите ему, чтобы не бил меня! А-а-ааа!!! Что ты делаешь, упырь проклятый!...

Трюкачу не было видно, что происходит в том месте, откуда доносятся крики. Но он представлял это так отчетливо, как если бы вся сцена разыгрывалась у него на глазах. Вот Одноглазый хватает Малютку за грязный бесформенный балахон, вот сделанные "на живую нитку" стежки с треском рвутся, лохмотья сползают до пояса... И взору потрясенного стражника предстают женские груди — белоснежные, безупречной формы и красоты, с нежно-розовыми коническими вершинками...

Этим фокусом Малютка владела в совершенстве, она блестяще проделала его и в прошлый раз (молодой паренек-караульный сначала чуть не свалился с вышки, пытаясь получше рассмотреть ее прелести, а потом грозно прикрикнул на Одноглазого, приказав ему отстать от девчонки). Она прибегала к нему и раньше, когда требовалось быстро и надежно отвлечь внимание от других членов шайки, переключив его на себя. Если учесть, что Малютка была худенькой и узкобедрой, всегда коротко, по-мужски, стриглась, а перед тем, как идти на дело, специально пачкала лицо, руки и одежду (естественно, тоже мужскую), чтобы лучше скрыть свое естество, то эффект получался просто ошеломляющий. Так она однажды спасла и самого Барона, выбежав с пронзительными воплями прямо навстречу стражникам, подозрительно точно узнавшим, где и когда главарь шайки должен встретиться с одним из скупщиков краденого. Не миновать бы ему долгих мучительных допросов в пыточной камере городской тюрьмы, а потом — такой же казни в ближайший базарный день на Торговой площади, если бы Малютка не была сообразительной, а стражники — тупыми и падкими на женскую красоту. Пока эти бараны в кольчугах сверлили округлившимися глазами ее грудь, предводитель скрылся в проходном дворе...

Стражник, повернувшись, посмотрел на Малютку, и теперь на его бесстрастном лице промелькнуло явное удивление. Трюкач снова рванулся вверх... и снова каким-то чудом успел распластаться на земле за оградой, не попавшись на глаза проклятому служаке с железными нервами и рыбьей кровью. Чертов караульный явно решил, что создавшаяся ситуация не заслуживает его внимания. Грязный мальчишка — оборванец вдруг оказался девушкой с весьма развитыми формами... занятно, спору нет, но это не причина пренебрегать своими обязанностями.

Трюкач еле сдержался, чтобы не взвыть в полный голос, жалуясь всем святым на небесах и всем демонам в преисподней на чудовищную несправедливость судьбы. Над горизонтом виднелся самый краешек Солнца, у них оставалось в запасе меньше минуты.

И тут Малютка снова открыла рот. Хлынувший оттуда поток грязнейшей ругани мог бы вогнать в краску пьяных портовых грузчиков. Трюкач мысленно аплодировал ей: те выражения, которые он шептал Малютке на ухо, по сравнению с ее "перлами" казались лепетом невинного младенца.

Стражник дернулся, будто ужаленный, его лицо побагровело от прихлынувшей крови.

-А ну, заткнись, мерзавка! — заорал он, перевесившись через край сторожевой площадки и грозя Малютке кулаком. — Захлопни свою поганую пасть, говорю! Сейчас же пошла вон, а то хуже будет!