Доброе утро... Лаос?!

На редкость унылое обыкновенное утро миротворческой военной базы в Лаосе если и могло быть еще более обыкновенным, то именно к этому и стремилось. Жирными роями клубились мухи над сонно киснущим на жаре лагерным нужником, из полевой кухни густо тащило подпаленной свиной щетиной, а общественные организации, обозначающие свое присутствие многочисленными джипами и электрифицированными палатками, с достойной профессиональных археологов неутомимостью ковыряли в носу, обеспечивая всей операции вид максимально законный.

Надо же было этим самым обыденным утром — представления о повседневности в горячих точках вообще несколько видоизменены по сравнению с гражданскими — патрулю, обходящему базу по периметру, у межи покинутого крестьянами рисового поля, обнаружить двух неопознанных человек, в грязи и траве по уши. Оба при этом держали на вытянутых руках по фотоаппарату. После вполне правомерного вопроса наемников "КАКОГО ХУЯ?!" двое пришельцев тут же продемонстрировали тщательно завернутые в полиэтилен удостоверения независимых журналистов. Сладостная перспектива отмудохать обоих прикладами аккуратно свернулась в улитку, и обоих потащили в лагерь по той простой причине, что больше девать их было совершенно некуда.

— Слава яйцам. Я уж думал, мы никогда не выберемся из этих гребаных полей. Хочу мыться, жрать и баиньки на любой относительно горизонтальной поверхности, — Салливан выдохнул с хорошо заметным облегчением, а его молчаливый напарник ограничился кивком. От лагеря повстанцев до этой базы было пехать и пехать, а еда с водой кончилась быстрее, чем они планировали. Пришлось пить то, что попадалось на пути, отчего обе акулы пера еще и только-только успели выдохнуть после злейшей реактивной диареи.

Большую часть времени, проводимого в Лаосе, Секача посещали только две мысли: за какие грехи ему достался отряд таких хомячков и какого хуя он вообще в принципе здесь делает. Обещали службу и неплохие бабки, грациозно умолчав о том, что большую часть времени придется вдохновенно месить говно и вести ожесточенную войну с кусачей мошкарой. Определенно, ему надо было поднатореть в географии, прежде чем соглашаться на предложения подобного рода.

Секач еще раз звучно хлопнул себя по шее, растирая в лепешку нескольких зловредных насекомых. Вчера он все-таки не выдержал и побрился нахрен налысо, ибо башка под шапкой волос здесь от влажности чесалась так, что при взаимодействии ранок на коже и богатства местной микро-фауны под ногтями заработать заражение крови было проще чем нассать в стакан. Теперь же под банданой новоявленной лысине жилось довольно неплохо, ну если сравнивать с тем, что было.

Внезапно снаружи послышался шум, и в помещение, громыхнув дверью, ворвались патрульные, только что ушедшие делать круг почета по базе. Впереди они толкали двух каких-то задохликов, грязнющих до такой степени, что дерьмище с них весело отваливалось кусками. Секач почесал отросшую бородку и поднялся со стула, закуривая помятую самокрутку с местным вонючим табачишком.

— Этто еще что за хуйня? — мрачно поинтересовался он то ли у патрульных, то ли у новоприбывших.

— Рой Салливан, независимый журналист. Джи Пи Маркес, мой фотограф. У нас статус международных корреспондентов, так что мы тут лазаем не просто так, — журналист невозмутимо снова извлек на свет божий корочки "пресса" — свою и маркесову, а в глазах — ах, что за поэма бегущей строкой читалась в его блестящих карих глазенках. Ее бы переложить на аккорды, и готовая баллада: "...а если ты начнешь орать, махать руками и выпинывать нас с базы — тебя лишат получки. Потому что все эти жирдяи из обещственных организаций скорее сожрут свои собственные галстуки, чем грубо обойдутся с представителями прессы"

Секач, слушая начавшего говорить задохлика, вынул из чехла здоровенный мачете Кукри и стал чистить им ногти, щуря один глаз от дыма самокрутки. "Заебало. Все заебало" — даже с какой-то грустью пронеслось в голове. Журналисты значит. Неприкосновенные. Ага, объясняй только кхмерам, у которых недавно повстанцы всю кукурузу повытаптывали нахрен, неприкосновенный ты или нет — зарядят вилы в жопу и будут правы... Один фиг они не знают, что в этой ксиве журналистской накарябано.

— Короче, Рой Салливан, независимый журналист, и Джи Пи Маркес, фотограф. Мне срать на то, кто вы есть. Срать мне на журналистику, международных корреспондентов, гуманитарную миссию, маму вашу родную, генеральную ассамблею и стхавераваду. В гробу я видал зачем вы тут лазаете, просто так или потому что у вас хроническое недержание. У меня тут — задание. Если во время выполнения задания у моих ребят нечаянно дернется пальчик от неожиданности — они ж такие, резкие ребята — и пристрелит вас к едрени фени, я конечно не получу свой паек, но вам это будет уже совершенно все равно. Поэтому по большой и чистой любви я вам советую, совершенно даже за бесплатно — засуньте свои языки себе в задницу или друг другу в задницу и не путайтесь под ногами. И нехрен тут свои анальные коробочки на меня наводить, — раздраженно буркнул он, накладывая ладонь на фотоаппарат Маркеса и несильным толчком отправив его влево. — Пока не создаете проблем — хоть художественные виды местного сортира снимайте, ваше дело.

Маркес пожал плечами и спрятал фотоаппарат в футляр. Аудиенцию, похоже, можно было считать законченной.

— Рады знакомству, уважаемый мистер по-моему-вы-не-представились. Пойдем, пожалуй, найдем с Маркесом себе угол, — Рой ухмыльнулся, крайне довольный собой и тупостью этого наемника. Что его всегда изрядно подбешивало в этих типа крутых вояках — их святая уверенность, что все журналисты — бесполезные долбоебы. Ну да, бесполезные-то они бесполезные... однако этот сюда, небось, на джипе прикатил, а то и на вертолете. А они — на своих двоих, по кустам и болотам. И живы у повстанцев остались, между прочим, без помощи автоматов и всяких других поебней. Это хорошо, это просто отлично, что ему срать, откуда это они с Маркесом выползли такие красивые. Не то чтобы место дислокации повстанцев было секретом... но прожив там больше месяца, Салливан автоматически обладал энным количеством ценной информации. Сколько их там, сколько оружия, не голодают ли, в каком состоянии. фотографии, в конце концов. Вот только, даже если это бугай спросит — хрена лысого Рой ему ответит, на что имеет полное право согласно закону о неприкосновенности журналистской информации. А если что пойдет не так — достаточно поорать слово "права" погромче.

Райджин протяжно зевнул, пряча мачете. Единственное, чего ему сейчас хотелось — это куда-нибудь в Лапландию. Играть в снежки с грудастой блондинкой в костюме подружки Санта-Клауса, а потом трахнуть ее там же во льдах, только чтобы уже не чувствовать этой сраной липкой жары с мухами и игривыми наплывами миазмов из полевого сортира, с каждым порывом тухлого ветра.

Наверное, большое начальство сильно удивилось бы, если бы узнало, что руководитель отряда наемников по прозвищу Секач имеет очень мало отношения к той миссии, которая была на него возложена. Когда его неожиданно назначили командиром, он чувствовал себя как школьная панкуха-социопатка, которую ради прикола выбрали королевой бала на выпускном. Ибо ему было категорически наплевать и растереть, что делается в маленьком загаженном Лаосе, и до прибытия на место он даже толком не знал, на чьей стороне там будет воевать. Ну надо думать, раз начальство было, значит за официальное правительство или что-то в этом роде. Главное для новоиспеченного главаря наемников было лишь быть подальше от Неаполя, где он полторы недели тому подстрелил Бруно Мурену по заказу его же племянника. Такая вот у Секача была добрая традиция — устраивать себе небольшой вояж после того, как валил мафиозных боссов... Такие операции были чреваты тем, что приходилось неслабо подставляться и открываться, чтобы получить доступ к телу, и в тот раз он плясал даже не на веревке — на ниточке, полтора месяца изображая верного муренского йодзимбо... А отсюда он намеревался втихую слиться как только получит первую зарплату, на которой уедет куда-нибудь... ну, например, в круиз по Гуанабара.

Секач оглядел парочку репортеров оценивающим взглядом. Тот, кого отрекомендовали Маркесом, был молчалив, небрит и вообще довольно безобиден на вид — а вот вторая балаболка по имени Рой Салливан уже начала его раздражать.

— Так, иди сюда, кой-чего на ушко скажу, — он взял его за заднюю сторону шеи и вывел из палатки. — Слушай, пупсик. Давай в этом лагере будем любить друг друга, но на расстоянии. То есть чтобы ни в одном поданном мне рапорте я не видел ваши имена, как будто вас здесь нет. Так я буду любить вас значительно больше. А если вы полезете через болото туда же, откуда вы выползли, я вообще буду так счастлив, что не сдержу слез. Думаешь мне непонятно, где вы лазили до этого? Да на твою рожу посмотреть достаточно, чтобы понять, что не добрых крестьян в кукурузных рощах фоткали. А даже если и фоткали — то не только их. Местное начальство оно конечно до поры до времени ООН, но если узнает, что вы были у этих — посадят в вертолет и чао, бамбино. Или разрешат мне в виде исключения вогнать тебе пару спичек под ногти, для пущего драматизма. Им же тоже хочется побыстрее тут все закончить, мешает только недостаток информации. Так что ну не ты один хуем деланный, остальные тоже не веником. Давай, дуй и уж постарайся не испортить мне жизнь. А как меня зовут — спроси у кого хочешь, тебе не соврут.

Когда тебя держит за шкирдон этакая вот каланча — очень сложно не почувствовать себя описавшимся котенком, но Рой честно попытался сохранить реноме. Ага, конечно, десять раз вертолет и спички. Никто ничего не докажет. И если что — да, они именно фотографировали мирных крестьян, если что, готовы предоставить пленки. А действительно ценный отснятый материл был надежно зашит во всяких там подкладках и панамках, хуй найдешь, даже если будешь очень стараться.

— Не вопрос, начальник. Нам самим не особо интересно со всеми этими хмырями тусить. Как начнут спрашивать и дергать туда-сюда — никакой работы не выйдет. И не извольте беспокоиться, будем с Маркесом снимать закаты над рисовыми полями, ему как раз для диплома надо. Ну, бывайте, палатка у нас своя, угол найдем. Джи Пи, кам'он.

Журналисты вышли из палатки, и тут же произошло то, что происходило с ними уже десятки раз — их попросту перестали замечать, что было двум пострелам более чем на руку.

Палатку они растянули не то чтобы на отшибе, но за несколькими другими, чтобы опять же, ничей глаз не цеплялся. Затем настал черед долгожданной помывки. Конечно, на некотором отшибе стояли большие армейские палатки и наскоро сколоченные халупы для шишек, где водилась вода и электричество. Но если туда сунуться, был риск больше не высунуться — засосет насмерть, особенно если ты независимый журналист. Будут облизывать, но никуда больше не пустят. Так что Рой и Маркес вполне удовольствовались душем, огороженным несколькими хреново сбитыми досками. Освежившиеся, переодетые в относительно чистый и сухой шмот, журналисты пребывали в эйфории и горели желанием общаться.

Наемники, слава Будде Амиде, попались как раз, какие надо — тщеславные и туповатые. На таких объектив фотокамеры действует как женские феромоны — хлебом не корми дай попозировать, а вдруг потом напечатают где. Так что сытная кормежка была Рою с Маркесом обеспечена сразу. Журналисты бодро щелкали туда-сюда, и никто не замечал, что фотоаппараты даже не включены. Вот поужинают, выспятся — тогда и начнется охота.

Выспались, к слову сказать, знатно. Кто-то там куда-то ездил, где-то стрелял, чтожурналистов ебало мало. Все равно еще не раз будут ездить и стрелять. Они не спеша встали, пожрали — и начали гулять по лагерю, каждый сам по себе. Из них двоих профессиональным фотографом был Маркес, он сразу находил отличную фактуру — буквально в первые же минуты отснял отличную панораму лагеря, после чего занялся портретами, коротко и едва слышно буркнув Салливану, что это будут рожи достойные кисти Брейгеля.

Самого же Роя больше интересовали слова. И он говорил, говорил, говорил, не забывая угощать из фляжки отличной бражкой. А наемники рассказывали-рассказывали-рассказывали. Про то, что здесь делали, кого убивали, с кем развлекались, про главаря своего, Секача, тоже рассказывали, правда, подозрительно шустро замолкали, когда тот проходил неподалеку. В один из таких моментов Салливан просто не удержался — поднял фотоаппарат и сделал серию снимков. Уж эту рожу было грех упустить.

День близился к своему логическому завершению. Начинало смеркаться, и работа естественным образом сворачивалась — к ночной съемке их фотоаппараты были не приспособлены. Ну, разве что в самом крайнем случае, где-то там у них валялась завернутая в сто слоев целлофана вспышка. Но, ныкаясь по кустам в темноте от патрулей, они, удивительное дело, еще не разу ей не воспользовались.

На закате вернулись баунтихаунтеры, что с утреца пораньше свалили на задание. Одного из них нехило ранило, несмертельно, но ощутимо. Его фотографировал Салливан из-за палатки, чтобы не бесить — но кадры получились очень динамичные. Маркеса куда больше заинтересовала парочка привезенных "языков". Их, правда, почти сразу утащили в "белый городок" больших шишек, но Джи Пи утвердительно поднял большой палец, мол, есть материал. А потом подошел к Рою и своим невозмутимым баском сообщил, что пора бы налаживать контакты. Эта обязанность в их маленькой команде всегда возлагалась на Салливана, как на главного чесателя языком. И заключалась она в умиротворении непосредственного начальства, в данном случае — Секача, потому что не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять — их бурная деятельность мужика порядком раздражала.

Со дна рюкзака Рой извлек кожаный плотный бурдюк. В нем был не самогон, не спирт или какая-нибудь дрянь, купленная в последнем цивилизованном населенном пункте. Отличнейший ром, припасенный специально для таких вот целей. Перекинув ремешок бурдюка через плечо, Салливан направился к палатке Райджина, насвистывая под нос какую-то легкомысленную песенку.

Командир уже давно приспособился гонять своих подчиненных так, что самому ни хрена делать было не надо. Эти телята были восхитительно тупы — из тех, что в бане нагибаются за мылом, не оглянувшись назад. Потому если надо было пожрать — паек тащил один старательный, если выпить — другой энтузиаст приносил фляжку местной бормотухи... Правда, ее Райджин старался не употреблять. Ему еще пока хватало спирта, доставшегося от прошлой медсестры, которую он потрахивал весь предыдущий месяц. Позавчера она свалила домой, а красный крест привез другую — и Секач, поглядев на нее, приуныл. Ибо такое вот ебать не стал бы, даже если бы оно осталось единственной женщиной на земле.

Секач с досадой подумал о том, что залетные журналюги могли бы уж быть и посексапильнее... хоть как-то тогда оправдали бы свое наличие на территории. Но увы и ах. А еще страшно бесили собственные же солдаты, красующиеся перед камерами как какие-нибудь голливудские прошмандовки, так что в этот день количество затрещин, пинков и сердитых окриков увеличилось в геометрической прогрессии. А уж количество розданных нарядов на кухню и в сортир — и вовсе в неправдоподобное количество раз.