цикл "отморозки выстраданные"

Часть первая. Сукин сын.

Есть подозренье, родная, что ночью

Я вслух говорю на чужих языках,

Но кто я и с кем я не помню точно,

Все стерлось, даже линии на руках.

Многое он на своем веку повидал, но такую вусмерть задристанную кухню ему не доводилось зреть даже в квартире колумбийского холостяка, четыре с половиной года сидящего на героине. Шкафчик под раковиной просел так, что в зазор можно было засунуть руку до плеча, линолеум на полу видимо когда-то был какого-то цвета, о чем сейчас даже думать было страшно, и среди ассортимента самого невообразимого для кухни и вообще человеческой жизни барахла солировала бесхозная чугунная батарея, не присоединенная ни к чему и проржавевшая до самого нутра.

Бабуся сдавшая хату, предлагала бонусом на новоселье и литр собственноручной бормотухи, да он засомневался — в Лаосе то бурое кукурузное гонево и то выглядело не так термоядерно. А он не для того ушел от четырех мафий с обоими глазами и всеми пальцами, чтобы тут загнуться от разъеденной дырки в брюхе.

Ага, явился... вечно просыпается позже, ленивая жопа. Стукнул холодильником, встал спиной и шурудит там с хлебом и горчицей наверное... хотя почему наверное, один хрен больше нечего жрать. Шурудит неловко, пыхтит, ясное дело одной-то рукой неудобно. Вторая как перебинтованный дохлый червяк печально лежит на груди, подвешенная на шарфе.

Райджин меланхолично курил и косился на маячащую практически перед носом спину, изрезанную хаотической сеткой полосок от простыни. Вдоль позвоночника глубокая темная ложбинища как высохшее русло реки, длинная-длинная, что аж уходит за пояс семейников.

Почему-то ему хочется прижечь ему спину сигаретой. Ткнуть жгучим оранжевым огоньком прямо вот здесь, в темноту уходящего русла, и послушать, как эта сука заверещит и обидно заматюгается.

Вместо этого он чуть поворачивает голову и — кусь — прихватывает его зубами за поясницу.

Не реагирует. Правда надо прижечь, падлюка, точно зареагируешь у меня...

Кусь. Еще раз оттянул зубами скользкую соленую кожу. Чтобы ты сдох еще тогда в болоте, тупорылый засранец.

— Сугимура, нахуй уйди, — сонно буркнул Рой, намазывая горчицу на ломоть хлеба и стряхивая с него дрозофилов. — Сколько раз говорить, я не педик.

— Мда? А вчера тебе нравилось, — фыркнул Райджин, выпустив дым из ноздрей двумя сизыми кучевыми облачками.

— Да я упоротый был в свинину, а ты все пользуешься, урод.

— Десять раз не пидарас значит? Впрочем за полтора месяца — да, маловато будет. Стрессы, плохое питание, я не в форме...

— Девять, сука.

— Десять, девочка моя. Десять. Мне не спалось.

— Сугимура, у меня нож в руке. Заткнись.

— И эту тебе отчекрыжить?

— Блядь, съешь ее, упырь... Надолго тут?

— Как пойдет. Хвоста не было, не меньше недели будут телиться.

— Путевку не проеби, долбодятл.

— Учи свою бабушку сено есть. Завтра бумажки достану.

— И на кого?

— На мистера и миссис Бланманже, — гыгыкнул Сугимура, затушил сигарету в агрессивно ощетинившейся затхлой кучей окурков пепельнице и встал. — Хорош ссать, Салливан, вытащу и из этого болота. Только попробуй напоследок что-нибудь выкинь, из Марианской впадины выужу.

— Я возьму в заложники Джонни и буду высылать тебе фотки его, привязанного к стулу, — хохотнул в ответ Рой, облизывая ложку с горчицей.

— Рискни здоровьем, — Райджин шлепнул журналиста по заду тыльной стороной ладони, отломил от его бутерброда половину и потопал в ванную бриться, сопровождаемый затейливыми проклятиями.

Да, дальше-хуже. Застряли они тут если не надолго, то по крайней мере качественно. А путевку он уже давно проебал. Только Салливану об этом лучше сказать как-нибудь попозже. Точно не сегодня.

Часть вторая. Упырь.

И я пуповину

Свою обрываю,

Я думал, что сгину,

Но вновь возникаю —

Из пепла, из пыли,

Из спермы, из праны, —

Кухонные были,

Кривые экраны.

Интересно, какие мысли возникают у тех, кто видит их парочку за одним столом в травести-клубе. В четыре утра.

Этот упырь ебошит неразбавленный ром как пепси-колу, стаканами, подзывает официанта каждые пять минут, и в конце концов на морде у того выражение томное и ясно иллюстрирующее желание облить доставучего клиента пеной из огнетушителя. И облил бы, но по всему видно, ссыт. А интересно кто бы не ссал двухметрового небритого мордоворота, который даже сигарету тушит так, как будто вместо пепельницы у него жопа Гитлера.

— Слушай, ну мы же правда не похожи на педиков?

— Нет, Салливан, я еще утром приклеил тебе к спине бумажку "Я его ебу".

Упырь.

От выплескивания своего виски ему в жало спасает только инстинкт самосохранения, потому что у него там за полой куртки МК23 с глушаком, и за ним не заржавеет прострелить Рою под столом ногу.

— Был я в Китае, — Райджин как всегда гаденько и хрипло хохотнул, налегая локтями на стол и скрещивая руки на груди. — Так там наказание такое есть — если алименты мужик не платит, его заставляют с трансвеститами выступать. И вот сидишь так, и там этот кордебалет из мужиков — а у всех рожи такие "Вот если ты сейчас заржешь — я тебя, сука, угандоню!"

Рой кисло улыбается.

— Че ты бутылку сразу не возьмешь, нахера гонять его? Я б тебе уже давно в стакан плюнул.

— Скучно, — наемник зевнул, откинулся на спинку стула и стал с хрустом чесать затылок, путая и без того свалявшиеся на башке жестко-проволочные патлы. Огромное тупое животное. Герой с твердым подбородком блядь. Почему именно ты единственный, кто у меня есть в этой сраной дыре? И не первый раз уже. Скучно тебе, урод?

Все-таки взял и выплеснул ему в физиономию виски. Получил небрежный, почти ленивый, хлесткий и жесткий удар наотмашь по роже, пнул его под столом в колено, и тут же широкая узловатая рука почти ласково и бережно сгребла волосы на макушке. Столешница радостно прыгнула в лицо, перед глазами расцвели бензиново-переливчатые пионы.

— Поссорились, мальчики? — официант с лицом молодого Бэрримора, подрабатывающего у сэра на блядках, покрепче прикусил сигарету и стукнул о стол бутылкой рома.

Ебаный в рот, все-таки похожи, уныло думает Рой, залезая пальцами прямо Сугимуре в стакан и прикладывая вытащенный лед к переносице.

Райджин отодвинул бутылку в сторону и щелкнул пальцами.

— Три двести водки.

— Может сразу четыре?

— Три. По двести.

— Может быть, сразу бутылку?

— Брат, — Райджин улыбнулся, да, именно так улыбнулся, чтобы у всех близстоящих немедленно от этой ухмылки самопроизвольно расправились тугие складки сфинктеров. За другим отворотом куртки у него зиг-зауэр. А за поясом успшка. Даже Салливан уже готов был принести ему именно три и именно по двести, ибо что после такой улыбки осталось от двух попавшихся братушек Боя, уместилось бы в один совок. — Три и по двести. И грейпфрутик.

"Упырь" мелькнуло неоновым светом на лице официанта, и, концентрируя в своей походке все чувство собственного достоинства, он уплыл к стойке.

— Три? Уж не Ким ждем надеюсь?

— Хм, да ты шаман.

— Я те клянусь, Сугимура, большего кретина чем ты я до сих пор не видел. Ты башкой помысли разок, тебе понравится. Почему это нас все время палят? Как хочешь, а кроме нее некому.

— Подбери ковш, Салливан, у тебя паранойя.

Паранойя, дебил. Действительно, откуда бы тут взяться паранойе. Неужели из-за того, что пока ты шароебился в ту ночь непонятно где, дверь ванной хуячили бензопилой?

— А я говорю... — Рой парой глотков ополовинил свои двести, крякнув и помахав в воздухе указательным пальцем. — То, что она твоя течная кошка, еще не отменяет того, что Джози платит ей больше.

— А че, завидно? — ржанул Сугимура. — Ты бы и меньше взял. Тебе просто не предлагали.

— Как факт, — хмыкнул Салливан и отсалютовал рюмкой с остатками водки. — За дружбу, хуле.

Гребаная пигалица опаздывала как всегда.

Третья часть. Коза.

Я оторвался от своих корней,

Ты приросла к оторванности дикой —

Мы наравне. И в Ад за Эвридикой

Уставший не спускается Орфей.

— Салли... Сааллиии! — маленькая босая нога требовательно пихнула его в бедро, и Рой зашипел, хватаясь рукой за банку пива, зажатую между колен.

— Блядь, че ты творишь, разолью же! И сколько раз говорил, хорош меня так звать. Бесит.

— Да ладно, подружка, не дуйся, — Ким пихнула его ногой еще раз и хохотнула — мерзкий такой грудной хохоток средней обдолбанности. Вообще он уже попривык, чего с дуры взять. Даже того что полагается и то не возьмешь — хоть и развалилась тут в трусах как на пляже. Салливан не собирался топтать эту мать ее внебрачную дочку Джеймса Бонда, он не Секач, который головкой члена думает всю жизнь. Называй это чистоплюйством, если хочешь, овцееб разнесчастный.

— Ласты втяни, — журналист ткнул ее локтем в пятку и покрепче взялся за пиво, ожесточенно пырясь в мелькающие на экране телевизора суетливые картинки, лишь бы только не смотреть направо и случайно не увидеть все анатомические подробности девицы, облегаемые тонкой хлопковой тканью так, что скорее стремились показать нежели прикрыть.

— Дай пивка, жмот.

— Иди возьми.

— Че-то мне сдается, что ты меня не любишь, — вздохнула Кимми, сползла с дивана, вытаскивая зажеванные задницей трусы, и пошлепала к холодильнику. Чем объяснялась ее поразительная сговорчивость сегодня, даже представлять было страшно.

— А за что тебя любить-то? — Рой отковырял от банки пипочку и щелчком пальцев отправил ее в сторону экрана, намереваясь сбить муху, севшую прямо на челку цыпочке, ведущей кулинарную передачу. В данный момент цыпочка взбивала миксером яичные белки, вызывая смутную тошноту в душе журналиста, питающего болезненную неприязнь ко всему белому и вязкому, особенно с некоторых пор. — Где пульт, а?

— А Райджин меня любит, — возразила девчонка, зажав банку пива под мышкой и загребая из пакета маленькие пирожки с паштетом. — Может суши закажем?

— Ты серьезно что ли?

— Ну а че, в суши барах тоже мафиози сидят и только и ждут, когда мы захотим пожрать?

— Да вертел я твои суши, я про Секача. Деточка, ты реально думаешь, что этот баран тридцать два года так прожил, за пятнадцать лет угрохав народу на средний такой уездный город, только потому что тебя у него не было? Окстись, бурундучок, у этого ебомета уже детей небось еще больше чем жмуров на совести, и если б он время от времени не ударялся в педерастию, то было бы еще больше.

— Завали ебало, Салли, если думаешь что я наивная корова, иначе я твою культю тебе засуну в жопу так, что ты ее с другой стороны выплюнешь. Чтоб ты знал, — Кимми выросла перед ним, встав долгожданным препятствием между воспаленным мозгом и треклятыми яичными белками. — Вот если бы ты был бабой, а не мужиком, которого от нехер делать потрахивают в задницу, то понял бы, что это такое — когда тебя качественно ебут. Не тыкают своим депрессивным дождевым червячком аж целую минуту, пыхтя как иудейский гастарбайтер на египетской каменоломне, а могут отодрать так, что ноги отнимаются. Я знаю, ты думаешь, что это я на вас Боя навожу. Ну и флаг тебе в чайку, понял? Перед тобой оправдываться еще не хватало. А теперь мы может все-таки суши закажем?

Не успела она поставить последний вопросительный знак в своей гневной тираде, входная дверь жалобно треснула и с последним страдальческим воплем слетела с петель.

часть четвертая.

Сугимурааа. Я хочу тирамисуууууу!

— Салливан! Какое в пизде тирамису в три часа ночи?

Рой стоял, держась рукой за большое неестественно округлое пузо, и во влажных карих глазах плескалось что-то нестерпимо парнокопытное. Райджин понимал, что если сейчас он не закурит, то его мозг закурит без его помощи что-нибудь из атмосферы через уши. Однако стоило сунуть в зубы сигарету, проклятый журналюга сварливо всплеснул рукой и выбил зажигалку, только и свистнувшую куда-то в захламленный угол.

— Охренел? Курить ползи на балкон, животное, а то родится урод весь в тебя, порежу вены ложкой... обувной. Тирамису хочу. Ну будь ты человеком, трудно в супермаркет сгонять?

— А мне сардинок и пепси! — вякнула с дивана Ким, в режиме нон-стоп пожирающая фисташки из гигантской стеклянной миски, стоящей у нее на брюхе, догоняющем размерами салливановский полуглобус.

— И арахисовое масло хочу. И булки чесночные, — канючил Рой, неумолимо надвигаясь на него своим монументальным животом.

— У меня грелка остыла!

— А винограда купишь?

— Ой бляяяяяяяяяядь!!! — взревел осатаневший Сугимура и проснулся так мощно, что матрас его подбросил не меньше чем на полметра прежде чем с грохотом уронить на пол.

Электронные часы показывали слегка недоношенные три часа ночи — кое-где в цифрах по причине постепенной разрядки батареи недоставало палочек, и обитатели квартиры привыкли определять время скорее интуитивно.

Райджин помотал головой, откинул с лица спутавшиеся космы и на реактивных четвереньках подобрался к дивану, где покоилась гусеница из одеяла, в которой практически невозможно было сходу угадать очертания Салливана. Только макушка пушистая торчала из свертка наружу, как волосня из кукурузного початка.

Сугимура безжалостно тряхнул кокон, разворачивая его как ковер, и тело Роя, крутанувшись в воздухе волчком, шлепнулось на удивленно квакнувший диван. Первым делом ладонь сунулась к животу и лихорадочно ощупала привычную плоскость. Райджин, видимо исключая ошибку в контрольной проверке, шарил по тощему пузу Салливана и успокаивался.

— Секааач, пошел на хуй! — скорбно проныл Рой, наваливая подушку себе на голову и безнадежно извиваясь угрем. — Иди об дерево потрись, ебарь-террорист, дай хоть часов шесть в сутки не помнить о твоем существовании. Иди, иди, кышь... Не дам, и не надейся, я несчастен. Несчастен, слышишь, чудовище?

— Фубля... слава богу... — вздыхал Сугимура, точно бобер, в одиночку перекрывший плотиной Миссисипи. — Приснится же, ебическая сила. Ты и так перманентно голосишь как живородящее, а в реальности не, я бы не сдюжил, да еще обоих. Ненене. Вот так пересрешься еще и гондонами на старости лет начнешь пользоваться. Фууууух...

Он стянул со столика сигареты и рассмеялся счастливым детским смехом, хрустяще поскребывая четырехдневную щетину.

— Сука, пить надо меньше особенно на ночь особенно водку, — ворчал Рой, заново сооружая свою одеяльную куколку, чтобы уж наверняка никто не покусился на его исстрадавшееся тело. — Ты свою ахинею на бумажке напиши, я завтра почитаю, а сейчас спать хочу. Пшел вон от дивана, козлина волосатая.

— Бухти, бухти... Чем бы ни тешился, лишь бы по утрам не тошнило, — Райджин глухо ржанул, одобрительно хлопнул ладонью кокон в районе предполагаемой задницы и под недовольное пыхтение свертка пошлепал на кухню допить водку на радостях. Сообразительное подсознание сделало ему большое одолжение, нарисовав картину еще более кошмарную, чем в действительности. Хуже Салливана двадцать четыре часа в сутки перед носом может быть только беременный Салливан, настаивающий на чесночных булочках в четвертом часу. Все познается в сравнении, детка. Все познается...