|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Иар Эльтеррус
— Отзвуки серебряного ветра
Часть II
Мы — есть!
Глава 1.
— И что это вы, Володя, так скисли? — незлобивая ирония ирония штабс-капитана Шаронского заставила юношу поежиться и виновато посмотреть на говорившего. — Возьмите себя в руки и не сдавайтесь, друг мой! Пока мы еще живы, а значит не все потеряно. Вы офицер, а не краснопузая сволочь, черт возьми!
Семнадцатилетнему корнету очень хотелось заплакать в ответ, но он все-таки сдержался и с трудом заставил себя улыбнуться. Штабс-капитан одобрительно хлопнул его плечу, после чего сам постарался сесть поудобнее, что было не так уж просто. Не так просто, учитывая их положение. Да и место было гнусным по обычаю краснопузых. Оглянувшись, Николай только незаметно вздохнул. Темная и сырая подвальная камера, в которой были заперты пленные офицеры, была промозгло холодной, а хотя бы относительно теплой одежды ни у кого не было. Впрочем, даже если кто и простудится, это не имело уже никакого значения. Все равно завтра на рассвете их всех расстреляют. Отправят в штаб к Духонину, как говорится... Очень не хотелось умирать, но от его желания сие обстоятельство мало зависело. Штабс-капитан привалился спиной к сырой, холодной каменной стене и позволил почти незаметной усмешке проскользнуть по своим губам — смерти он давно уже не боялся, да и трудно было бы бояться ее после всего того, что довелось повидать за последние несколько лет. Страшных лет. Казалось, что страна разом взбесилась, что люди поголовно сошли с ума, что сам бог отвернулся от них. Что ж, наверное так оно и было, трудно было как-то иначе объяснить происходящее. Какой-то кровавый кошмар, право...
— О чем задумались, Николай? — вопрос подполковника Куневича прозвучал над самым ухом и штабс-капитан обернулся к немолодому уже человеку.
— Да вот, Виктор, философствую напоследок, — с иронией ответил он. — Пытаюсь хоть для себя объяснить что-либо в том, что с нами всеми случилось. И знаете, ничего не получается. Не понимаю.
— Если вы думаете, что кто-то другой понимает, то ошибаетесь...
Подполковник присел рядом и опустил голову. Николай знал его уже два года и все еще продолжал удивляться, что забыл ученый-астроном в армии. Впрочем, война ведь не обычная. Гражданская, чтоб ей... Тут в стороне остаться не получится, видал тех, кто пытался. Стреляли их и белые, и красные. Мысли снова вернулись к подполковнику Куневичу. А ведь хороший офицер из книжного червя получился, черт возьми, грамотный, толковый, его уважали в полку все. Никогда и никому не отказывал в помощи, солдат держал в строгости, воевал грамотно и пуле не кланялся. Они встретились еще во время кошмарного Ледового похода, подружились и с тех пор фронтовая судьба так и не разлучила их. Даже в Сибирь, к Колчаку, попали каким-то чудом вместе. Воевали как могли, ранения давно никто не считал, не до того было. Когда стало ясно что все, война проиграна, у друзей появились было мысли об эмиграции, да куда там — те, кто был поближе к монгольской границе, еще мог попытаться прорваться, но добраться до границы из-под самого Иркутска... Увы. Сдаваться красным живыми тоже никто не собирался и вместе с группой корниловцев, которым нечего было ожидать пощады от большевиков, друзья ушли в леса и пробирались сами не зная куда. Только старательно избегали деревень, где чаще всего уже были красные. Надежда все-таки умирает последней и офицеры упорно шли к границе. Но не повезло — напоролись на большой отряд балтийских матросов, непонятно что и делающих посреди сибирской тайги. А эти воевать умели хорошо, особенно со смертельно уставшими, замерзшими людьми, у которых почти не осталось патронов... Кого постреляли на месте, а вот их с Виктором и троих оставшихся в живых корниловцев зачем-то привезли в Иркутск. Господам большевичкам восхотелось устроить публичный революционный трибунал над "палачами трудового народа"... Вспомнив эту пародию на цивилизованный суд, Николай гадливо поморщился. Естественно, приговор был ясен заранее. Расстрел. Причем, почему-то публичный. Чего хотели этим добиться красные, штабс-капитан так и не понял, жаргон "победившего пролетариата" был совершенно невозможен и переполнен трескучей демагогией. В конце концов, он и пытаться перестал. Все равно ничего умного сказать на этом суде не могли.
Почему-то их не расстреляли сразу после суда, ожидали прибытия какого-то высокопоставленного комиссара. Зачем? Ведь сотни и сотни пленных поставили к стенке без каких-либо церемоний. Но пожить лишние пару дней обреченные были не прочь. Надежда на чудо не оставляла каждого, человек ведь не может примириться с собственной смертью и до последнего надеется... Даже когда всходит на эшафот, надеется. Сначала они сидели впятером с теми же тремя оставшимися в живых корниловцами — штабс-капитаном Никитой Ненашевым и двумя поручиками, Александром Оринским и Олегом Малером. А через пару дней к ним в подвал бросили семнадцатилетнего мальчишку-корнета. Кто только брал подобных мальчишек в армию? Впрочем, после того, как Володя рассказал свою историю, все стало ясно. Большевики по чьему-то доносу расстреляли всю его семью и Владимир поклялся отомстить убийцам со всем пылом юного сердца... Вот только повоевать так и не успел, армия Колчака была окончательно разгромлена. Зато в руки большевиков попался и теперь вместе с остальными ожидал расстрела. Странно, все пятеро офицеров начали опекать юношу, как не опекали бы, наверное, и собственных детей, ежели бы таковые у них имелись. Каждый старался поддержать Володю, рассказать ему что-то смешное. А тот боялся, видно было, что ему очень страшно, но притом держал себя в руках и даже пытался шутить.
— Что ж, — донесся до Николая голос Виктора. — По крайней мере, мы сделали все, что могли и можем умереть с чистым сердцем.
— Наверное, вы правы, господин подполковник, — отозвался из своего угла штабс-капитан Ненашев. — Вот только результата наши усилия не принесли... Хотелось бы только понять почему все это случилось.
— Да первопричина-то как раз понятна, — вздохнул Виктор. — Жажда справедливости... А им ее пообещали.
— Причем здесь справедливость? — с недоумением спросил кто-то из поручиков, Николай не понял, кто именно.
— А вы подумайте, поручик. Представьте себе, что это вы умны и талантливы, но бедны и не имеете никакой возможности учиться. А потому обречены всю жизнь тяжело и беспросветно работать, когда кто-то рядом жирует. Причем, чаще всего жирующие глупее и подлее вас. Сколько я таких умных и талантливых ребят встречал... И почти все они стали красными.
— Вот именно, эти ваши "умные и талантливые" взяли винтовки и пошли грабить тех, кто богаче, — с иронией процедил сквозь зубы Ненашев. — Нет, чтобы самим добиваться, отобрать-то всяко проще. Я вот только одного не пойму, господин подполковник.
-Чего?
— Раз вы так думаете о краснопузых, то почему воевали против них, а не наоборот?
— Почему? — усмехнулся Виктор. — Да потому, что за красными стоит кто-то очень страшный. Жаждущими социальной справедливости дурачками воспользовались, чтобы придти к власти. И, как я уже говорил, кто-то очень страшный.
— Уж не сатану ли вы имеете в виду? — с еще большей иронией спросил штабс-капитан.
— Да нет... — криво ухмыльнулся подполковник. — Людей. Вот только эти люди пострашнее сатаны будут, по моему мнению. Нас с красными попросту стравили, как стравливают две своры псов. И я даю гарантию, что разобравшись с нами, пришедшие к власти потихоньку перережут и самих красных. Вспомните Робеспьера и иже с ним. Революция — это свинья, которая пожирает своих детей...
— Вот уж я посмеялся бы, ежели бы вы были правы, — фыркнул Ненашев. — Да жаль, не увижу...
Ругань красноармейцев за дверью вдруг привлекла внимание офицеров и они замолчали. Что-то новенькое? Странно, все уже, казалось, было решено, они даже исповедались друг другу за неимением священника. Неужели решили не ждать утра и их расстреляют прямо сейчас? Эта мысль пришла в голову каждому. Володя судорожно вздохнул, но губы юноши все же попытались сложиться в подобие улыбки. Один за другим офицеры подымались на ноги и молча стояли, ожидая своей судьбы. Дверь отворилась и внутрь швырнули человека. Он кубарем покатился по полу и глухо застонал. Николай подбежал к новому товарищу по несчастью и помог подняться. Тот с трудом встал на ноги и витиевато выругался. Затем поднял глаза на штабс-капитана.
— Благодарю вас, — сказал он и склонил голову.
Внимательно посмотрев на нового узника, Николай только головой покачал. Столь отчаянно породистого лица ему видеть еще не доводилось. Естественно высокомерное, холеное, невероятно красивое. Все черты были соразмерны, но в совокупности производили довольно странное впечатление. Этому человеку хотелось довериться. Притом его красота была именно мужской, никак не женской. И незнакомец разгуливал с таким лицом по красному Иркутску? Даже не замаскировавшись? Шутник он, в таком случае... Неудивительно, что обладатель породистого лица попал, в конце концов, в этот подвал. Такой конец был совершенно закономерен. Да и выправка говорила сама за себя. Перед ними стоял такой же офицер, как и все здесь. К тому же, скорее всего, еще и дворянин. А новичок снова повернулся к дверям.
— Вернули бы инструмент, господа красноармейцы! — разнесся по подвалу прекрасно поставленный баритон, но произносил слова он как-то странно, с каким-то почти незаметным акцентом. — Хоть перед смертью спеть. Последнее желание...
Один из стоящих на пороге красноармейцев, грузный небритый детина в трофейной английской шинели, матерно выругался и погрозил говорившему кулаком. Второй, явно хохол, почему-то не поддержал товарища.
— Та виддай ты йому ту гытару, ранком, як його стрелять, знову соби визьмешь, — сказал он, сплюнув на пол желтую табачную слюну. — Хай поспивае хлопець в останний раз. До чого ж гарно спивае, вражина! Та й мы з-пид викна послухаемо.
— А коли сломает? — возмутился тот. — Он же вражина! Сломает, чтоб бедному человеку не досталось!
— Да не беспокойтесь вы, — рассмеялся новичок. — Не стану я ломать этот инструмент, он у меня с детства и отношения у нас с ним особые. Пусть и после меня кому-нибудь послужит.
— А! — махнул рукой красноармеец. — Черт с тобой, бери! Только смотри, ежели сломаешь, сразу не убью, долго мучиться будешь. И спой шо-нибудь красивое. Про любовь. Хоть ту жалостливую, шо утром на площади пел.
Он нахмурился, изобразив большое мыслительное усилие, немного постоял, а потом достав из-за спины потертый кожаный футляр, швырнул его ожидавшему новичку. Тот ловко поймал брошенное и иронично поклонился, разведя руки в стороны. Красноармеец снова выматерился, и вышел, захлопнув за собой дверь камеры. Хохол ушел еще раньше. Слышно было, как заскрежетал запираемый замок. Новичок повернулся к молча стоявшим офицерам и уже вежливо поклонился.
— Позвольте представиться, господа, — сказал он все тем же великолепно звучавшим голосом. — Дварх-лейтенант Лар даль Далливан, легион "Ищущие Мглу", орден Аарн.
— Дварх-лейтенант? — с недоумением переспросил штабс-капитан Ненашев. — Это, простите меня, что за звание такое?
— Нечто среднее между вашим поручиком и штабс-капитаном, точнее не могу сформулировать. Я очень издалека, господа. И у нас все по-иному.
Дварх-лейтенант снова развел руками и открыто, широко улыбнулся.
— Так вы иностранец? — спросил Виктор.
— Именно так.
— Тогда почему вы не сказали это красным? Больше шансов в живых остаться...
— Жизнь — ничто, — усмехнулся дварх-лейтенант. — Честь — все. Не стал я унижаться и лгать, господа. Попался, так попался.
— Попались? — с подозрением спросил его Ненашев, служивший во времена оные в контрразведке. — Так вы что, господин хороший, шпион будете? Чей, интересно? В какой это армии существуют звания, подобные вашему? Я что-то подобных не припомню...
— Да, я был в разведке и попался, — снова улыбнулся странный офицер. — По-вашему, наверное, шпион. Нас заинтересовало, что такое у вас здесь происходит. Но я сглупил, не подумал, что бродячий музыкант совсем неподходящее прикрытие. Попел песен на улице, там меня и взяли. С ходу. Какие-то малопонятные господа комиссары в кожаных куртках обвинили меня в том, что я "палач трудового народа" и "каратель", дали несколько раз в зубы и приказали отвести сюда. Еще сказали, что утром расстреляют. Хотел бы я только понять за что именно? Что я им такого сделал? Ну ладно, пел странные песни на площади. Так ведь ничего больше! Да и наши в этой стране еще не бывали.
— По-русски говорите совершенно свободно, — фыркнул Ненашев, остальные офицеры только переглянулись. — А в стране впервые. Ну-ну...
— Вы можете не верить, — развел руками дварх-лейтенант. — Это ваше право. Только не забывайте о том, что завтра утром нас всех вместе поставят к стенке и ваша вера больше не будет иметь никакого значения.
— Вы полностью правы, господин дварх-лейтенант! — рассмеялся штабс-капитан. — Я забыл, что я уже не в контрразведке служу, а в подвале у красных расстрела ожидаю. Но согласитесь, ваша история весьма странно выглядит.
— Согласен, — кивнул тот. — Странно. Но я вам не лгу. Я действительно очень издалека, да и оказались мы в вашей области пространства совершенно случайно. Если бы среди вас были астрономы, я бы мог объяснить подробнее.
— Я астроном, — подал голос Виктор. — Подполковник Куневич. Хотя какое отношение имеет моя бывшая профессия к вашим объяснениям?
— Рад познакомиться, господин подполковник. А ваша профессия... Присядем, господа.
Он царственным жестом указал на пол, как будто приглашал присутствующих рассесться в мягких и удобных креслах, а не на холодном и грязном каменном полу. Офицеры переглянулись, этот странный человек почему-то вызывал доверие несмотря на его дикий рассказ. То, что перед ними тоже офицер, доказательств не требовало — выправка, культура движений и множество неуловимых мелочей говорили опытному глазу немало. Махнув рукой, Николай сел напротив дварх-лейтенанта и снова внимательно посмотрел на него. Да, вот что его настораживало! Чуждость. Неподдающаяся объяснению чуждость этого человека, его отстраненность и полное безразличие к тому, что утром его расстреляют. Он вел себя совершенно непринужденно, как будто бы находился в аристократической гостинной, а не в темной, сырой камере. Интересно, что он еще расскажет? Да что бы не рассказал, хоть какое развлечение напоследок. Между собой пленные офицеры почти и не говорили, успели хорошо изучить друг друга и знали чего ожидать от остальных.
— Кстати, господа, вы все, кроме господина подполковника, еще не представились, — с почти незаметной ироничной улыбкой сказал дварх-лейтенант, подождав, пока остальные сядут.
— Простите, — смутился Николай, — штабс-капитан Николай Шаронский.
Затем он по очереди представил остальных товарищей по несчастью. Дварх-лейтенант открыто улыбался каждому, и каждому же почему-то казалось, что его душу взвешивают на каких-то эфирных весах. Оценивают его самого и всю его жизнь по каким-то своим, совершенно нечеловеческим критериям. Странное ощущение... Странное и тревожащее. Почему-то забывалось о том, что завтра их не станет. Почему-то казалось, что впереди ждет что-то невероятное, невозможное. Что впереди ждет чудо. А непонятный иностранец рассматривал русских офицеров с доброй, детской какой-то улыбкой. Николай был уверен в том, что этот самый дварх-лейтенант только что сделал для себя какие-то только ему известные выводы о каждом из присутствующих. И этим изменил их судьбы. Чушь, казалось бы, но Николаю так казалось, да что там, он был почти уверен в том, что прав. Иностранец посмотрел на него пристальнее и в его взгляде офицер увидел искреннее удивление. "Да что он, мысли читает что-ли?" — мелькнула растерянная мысль, а тот медленно опустил веки, как будто соглашаясь с выводами штабс-капитана. Николай даже встряхнулся, чтобы избавиться от наваждения, да только не помогло.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
