Колчак. Вторая попытка

Колчак. Вторая попытка.

Глава 2 Ледяная купель

Лязгнул отпираемый засов, скрипнула дверь, и в камеру хлынул свет. Не то чтобы очень яркий — тюремные коридоры освещались достаточно скромно, но, по сравнению с полной темнотой, которая царила здесь до этого разница была ощутимая.

В дверном проёме обозначился силуэт.

— Гражданин Колчак, — адмирал знал голос Чудновского, — на выход!

Ну вот и всё, — подумал свергнутый диктатор. — Явно не на утренний кофе приглашают...

— Через минуту буду готов.

— Да хоть через две, — хмыкнул руководитель Чрезвычайной следственной комиссии. — Не по боевой тревоге мы вас разбудили.

— Умыться можно?

— Уже умоетесь скоро. Одевайтесь!

Самуил Чудновский уже во время допросов вёл себя крайне хамски по отношению к подследственному. Если эсеро-меньшевики, которым передали Колчака чехословаки были во время следствия достаточно корректны, то сменивший их большевистский представитель постоянно ущемлял и унижал бывшего Сибирского правителя.

— Я готов!

— Выходите и следуйте за мной.

В коридоре ждали ещё трое дружинников с винтовками, даже с метрового расстояния явственно ощущался запах перегара — или им перед расстрелом по бутылке выделили, или это просто их стандартное состояние...

Чудновский двинулся первым, за ним один из конвоиров, затем Колчак, замыкающими пошли ещё двое.

Во дворе тюрьмы уже стояли бывший премьер колчаковского правительства Пепеляев, военный комендант Иркутска Бурсак и ещё трое дружинников. Пепеляев был бледен, но держался относительно спокойно. Адмирал встал рядом.

— Мужайтесь, Виктор Николаевич.

— Ни о чём не жалею, Александр Васильевич, — слегка подрагивающим голосом ответил Пепеляев. — Доведись всё повторить, я поступил бы так же как поступил.

— А я жалею. Ошибок случилось немало, доведись всё повторить, я бы их не совершил...

— Гражданин Колчак, гражданин Пепеляев, — заговорил Чудновский. — За преступления против Революции и русского народа Чрезвычайной комиссией города Иркутска вы оба приговорены к расстрелу.

— Без суда?

— Оставьте, адмирал, — усмехнулся Бурсак. — Какой суд? Военное время. Вы воевали против Революции с оружием в руках. Вина ваша очевидна и не требует доказательств.

— А Виктор Николаевич? Он не воевал.

— Прекратите словоблудие, — прервал Колчака Чудновский. — Приговор окончательный и будет приведён в исполнение. Не надейтесь...

— Не надеялся. К какой стенке нам встать?

— Не торопитесь к стенке. Прогуляемся ещё. Следуйте с конвоем.

Распахнулись тюремные ворота и приговорённых повели за стены.

Для сибирского февраля погода стояла относительно мягкая — градусов десять — двенадцать ниже нуля, под ногами поскрипывал снег, над головой щедро распахнуло своё роскошное величие звёздное небо.

Минут через пятнадцать подошли к берегу реки Ушаковки возле Знаменского женского монастыря. Недалеко виднелась обширная прорубь.

— Нас что, даже не похоронят? — обернулся понявший всё Колчак к руководителю Чрезвычайной комиссии.

— Неужели вы думаете, что я заставлю своих солдат ковырять мёрзлую землю ради ваших предрассудков? — пожал плечами Бурсак. — А вам будет уже всё равно...

Ну, понятно. Не унижаться же перед этими недочеловеками...

— Ясно. Где нам встать?

— Стойте, где стоите. Можете помолиться, если хотите.

— Шинель пусть сымет — больно справная, — донеслось от дружинников, — а этот — шубу.

Колчак демонстративно застегнул шинель на все оставшиеся пуговицы и вызывающе посмотрел на палачей. Чудновский ответил ненавидящим взглядом, но решил воздержаться от совершенно не вяжущегося с актом казни инцидента с насильственным сдиранием одежды.

— Сам потом отстираешь и заштопаешь. Становись!

Шестеро дружинников построились в шеренгу в пятнадцати шагах от приговорённых. К правому флангу подошёл Бурсак. Адмирал снял фуражку, перекрестился и снова надел её.

— Тоовсь! Пли!

Шесть вспышек перед глазами, два удара в грудь... Темнота...

* * *

— Фрол, а этот дышит ещё! Доколоть, что ли?

— Охота тебе штык пачкать. Не выплывет, поди. Давай, снимай шинель, а я сапоги пока.

Дружинники запыхтели, избавляя полутруп от ненужной уже ему одежды.

— Ты глянь — а пуля-то аккурат в георгиевский крест угодила, потому, небось, вбок и ушла.

— Ну ин ладно, давай, мундир с него сымай, вместе с орденом, яти его!..