Дорога в бесконечность. Смерть придет

Дорога в бесконечность

Митос ловко переступает обутыми в пошитые на заказ ботинки ногами по остаткам мощных крепостных стен. Даже сейчас, наполовину рассыпавшиеся, павшие под гнетом войн, времени и человеческой ненависти и желания помародерствовать, они внушают уважение и поднимают из глубин памяти воспоминания.

О тех славных днях, когда эта земля горела от междоусобиц и ярости захватчиков, когда алая, густая кровь пропитывала землю, а трупы разлагались под палящим солнцем, отравляя все живое вокруг.

Эта земля помнит Соломона и царицу Савскую, Клеопатру и Сети, по ней ходили боги, святые и проклятые. Не именно вот здесь, Африка велика, но Митос слышит крики погибающих, до сих пор витающие в воздухе, вдыхает сладкий запах разложения и ностальгически ухмыляется.

Он идет по саванне, наслаждаясь каждым шагом, и земля за его спиной гудит барабаном, из которого выбивают дробь изящные копыта.

В шею фыркают, и Митос смеется, глядя на выросшую рядом тень. Он все так же прекрасен, его верный скакун.

Остальные Всадники меняли лошадей, выбирая строго определенные масти: Сайлас обожал альбиносов, отдавая предпочтение белоснежным красавцам. Они долго не жили, были болезненными и капризными в большинстве случаев, но Войну это не останавливало. Он привык быть Победоносным и ради этого шел на любые жертвы.

Кронос предпочитал вороных. Кони антрацитового цвета, и броня точно такая же. Надо признать, такой подход имел толк: мрачная фигура всадника на коне, словно созданном из чистой Тьмы... Кронос устрашал одним своим видом, наслаждаясь каждым мгновением этого.

С Каспианом тоже было непросто. Голод, помешанный на крови, ездил на гнедых самого редкого оттенка: вишневого. Отыскивал, держал небольшой табун, разводил... И все ради того, чтобы ездить на злющем жеребце цвета вина. Бордового, насыщенного... В закатных и рассветных лучах солнца это выглядело особенно потрясающе.

Естественно, Митос не отставал от своих почти братьев. Он был особенным, исключительным и подчеркивал свою исключительность всеми способами, начиная с белоснежной одежды (естественно, стирал не он, а рабы) и заканчивая совершенно удивительным скакуном самой красивой масти в мире.

Той, которую спустя тысячи лет назовут Изабелловой.

Его конь никогда не был белым. Вороным. Гнедым. Или рыжим.

Только бледным.

Когда Митос впервые увидел его, то долго стоял, любуясь живым совершенством. Высокий, изящный жеребец переступал тонкими ногами, демонстрируя себя во всей красе благодарному и восхищенному зрителю, поглядывая небесно-голубыми глазами.

Он выглядел необычно: очень короткая шерсть странного серебристо-золотистого цвета, меняющегося в зависимости от освещения, редкая и короткая, почти отсутствующая грива, небольшой хвост.

В лучах восходящего солнца жеребец казался то серебряным, то розовым, то золотистым, то совершенно лысым. Он выглядел нереально, и Митос тут же захотел заполучить это чудо себе.

Он даже купил его, не торгуясь, отвалив огромную сумму в руки табунщика, а после долго приманивал строптивого красавца-трехлетку яблоком, держа его на ладони.

Хель носил его на своей спине два года. Два года преданной службы и настоящей верности: Митос кормил и поил своего любимца в первую очередь, сам чистил и ухаживал, осматривал копыта, сам подковывал, не доверяя никому.

Это была идиллия, закончившаяся даже не в бою, а от рук одной из рабынь, подмешавшей отраву в воду.

Хель умирал медленно и мучительно, разрывая сердце хозяина ощущением надвигающейся потери, и Митос, озверевший от ярости, совершил чудо.

Он не помнит, что произошло, только знает, что очнулся в наполненном трупами лагере, весь покрытый кровью, и своей и чужой — Митос убил всех, и лишь его братья избежали гибели, попросту удрав подальше, прекрасно зная, что, когда на него накатывало, надо не звать, не сопротивляться, а просто бежать и ждать.

Митосу было плевать. Он бы не огорчился, даже если бы очнулся над трупами остальных Всадников, единственное, что его волновало — Хель.

Который стоял перед ним, тихо фыркая и ластясь к рукам.

С тех пор конь полностью оправдал свое имя: он перестал стареть, стал гораздо быстрее и научился исчезать, верно сопровождая хозяина, подарившего ему то ли вечную жизнь, то ли бесконечное посмертие непонятно каким образом.

А еще он стал гораздо умнее, понимая Митоса даже не с полуслова, а с полувзгляда и проблеска мысли.

Сейчас Хель гарцует, красуясь, встряхивает головой, весело ржёт, выбивая копытами четкий боевой ритм, и Митос смеется, чувствуя, как прохлада маски ложится на его лицо.

Одежда течет водой, меняя цвет и фактуру — ослепительная белизна под палящим солнцем. Митос протягивает руку — в ладонь ложится тяжесть меча, сопровождавшего его веками, и солнечные лучи распадаются надвое, касаясь остро заточенной кромки.

Он садится в седло — привычно, словно и не было веков мира, слегка сжимает колени — и Хель срывается в галоп. Митос уверенно держит левой рукой поводья — из самой мягкой кожи: он никогда не оскорблял своего верного друга удилами.

Всадник по имени Смерть позволяет себе немного отпустить свою власть, окутывающую его белоснежным плащом, и мир дрожит в такт перестуку копыт его скакуна. Зов гудит в костях — настойчивый, раздражающий, абсолютно чуждый и чужой. Уже давно кто-то пытается достучатся до него, принося гекатомбы кровавых жертв.

Митоса это выводит из себя: перед ним все равны, и попытка подкупа поднимает со дна души веками спящих чудовищ. Хель чувствует его настроение и оглашает пространство злобным ржанием, предупреждая все живое о своем приближении. Они несутся по саванне, и травы жухнут, земля рассыхается и трескается, а насекомые и животные, не успевшие удрать, падают мертвыми — крайне давно Митос не давал себе воли, и теперь тяжесть его сил обрушивается на все вокруг.

Он мчится, словно путеводной звездой, притягиваемый разгорающейся впереди битвой, той, когда врага заваливают трупами в безнадежной попытке остановить. Там буйствует магия, сладко пахнет отчаянием и самопожертвованием, и кровь Митоса кипит от предвкушения.

Хель останавливается, становясь на дыбы, бьет копытами, Митос соскальзывает с его спины, с отвращением рассматривая уродливого фиолетового громилу — один из Титанов. Когда-то он втаптывал его сородичей в грязь, попирая их трупы ногами, а этому, видимо, удалось удрать. Или он вообще не попадался Митосу на глаза.

Титан, явно сбрендивший за века жизни, несет какую-то чушь про любовь к Смерти, про всеобщее уничтожение во благо непонятно кого, и Митос морщится, направляясь к нему. Зов, гремящий колоколами в костях, все сильнее срывает покров человечности, носимый в последние века, и это злит. Митос предпочитает играть, намекая и рассыпая коварные ловушки, а не сокрушать силой. Так гораздо веселее, и счет к Титану, кем бы он ни был, растет.

Глаза ловят отблески камней, сверкающих на золотой перчатке, что становится последней каплей — им здесь не место, и без этих опасных вещиц достаточно могущественных придурков, желающих править принадлежащим Митосу миром.

Никаких разговоров. Никакой пощады. Только бой, в котором Митос, как всегда, выживет и возьмет обильные трофеи — камни прекрасно будут смотреться в перстнях, а череп титана — на столе в качестве чаши — он уже знает, кому сделает заказ на достойную оправу.

Всадник по имени Смерть идет сквозь расступающуюся перед ним толпу, смолкающую при его продвижении, и Ад следует за ним.