Дедлайн

Он с криком очнулся.

Реальность оказалась хуже омерзительных повторяющихся снов: он обнаружил, что привязан к длинной белой платформе, которая заканчивалась вверху чем-то вроде турника, распят, на манер древнего бога, прямо перед огромным круглым окном — иллюминатором, кажется? Он быстро обернулся: через одно плечо, второе: за спиной была кутающаяся в полумрак шестиугольная комната, истыканная белыми прямоугольными колоннами разной высоты. Пещера со сталагмитами... Он снова отвернулся к иллюминатору. За толстым, прочным, но все равно прозрачным стеклом была чернота, ничего, кроме черноты.

Впрочем, кое-что все же было: там, лениво повторяя форму иллюминатора, медленно вращалась против часовой стрелки большая красная планета. Марс? Он вроде бы слышал, что Марс называли красной планетой, и это почему-то казалось очень важным. Черт, голова будто чугунная, соображалка вообще ни в какую...

Он тряхнул головой — в ушах нарастал шум, как от водопада, все вокруг казалось слишком контрастным, перед глазами плясали быстрые искрящиеся тени. Как же отсюда выбраться...

Он посмотрел вверх, где на обоих концах "турника" распушились белыми бутонами толстые нейлоновые веревки. И закричал повторно. У него были ампутированы пальцы на обеих руках; обрубленные ладони походили на нелепые кухонные лопатки.

"Что за черт? Как это? Это сон, просто дурацкий, кошмарный сон". Он с силой зажмурился. Прикусил язык — во рту немедленно набухла капля то ли горячей крови, то ли быстрой рефлекторной слюны. Медный привкус привел в чувство. Он сглотнул и открыл глаза.

Ничего не изменилось.

— Это не сон, — сказал он вслух. — Я связан на борту космического корабля, у меня отрезали руки, я понятия не имею, что происходит, и это все не сон. Вполне приличное начало для какого-нибудь фантастического романа ужасов. Ха-ха-ха!

Он принялся дергаться в петлях, сотрясаясь от неконтролируемого смеха. Изо рта капали вперемешку кровь и слюна.

* * *

— Истерика в самом начале повествования? — автор на секунду задумался. — Насколько она оправдана? И достоверно ли выглядит?

Он тяжело поднялся, нашарил на комоде чашку, требовательно постучал по краю: на кухне включился чайник. Шаркая, принес чашку к полке с банками, лопающимися от специй, достал из холодильника начатый пак кокосового молока, вылил в блендер. Опорожнил туда же ложечку куркумы, добавил корицы — для компании, чтобы не скучали. Залил сырым медом. Морщась, швырнул щепотку черного перца. Чуточку имбиря — вкус будет дивный, а уж запах... Нажал кнопку — блендер почти что закатил глаза от умиления, взбивая ингредиенты в густую взвесь.

— Шок, стресс от непонятной ситуации — это понятно, — продолжил рассуждения автор. — Психика, конечно, требует разгрузки, но настолько быстрая реакция... сколько там по его времени прошло — минуты полторы, наверное? Не слишком ли скоро?

Автор представил крошечную фигурку посреди нестерпимо белого интерьера космического корабля. Извивающиеся, словно змеи, коридоры гудят от воплей, далеко разнося жестяное эхо. Страшно там парню, конечно, жуть до чего страшно. Но вот насчет истерики...

Он процедил смесь через ситечко, подогрел на быстром огне до шестидесяти пяти градусов и перелил в чашку. Напиток выглядел теперь почти как латте, но отличие выдавал нежный медовый цвет. Золотое молоко, практически нектар богов. Автор осторожно подхватил чашку и перенес ее в кабинет, поставил перед клавиатурой.

— Надо бы уточнить этот момент, — сказал решительно. — Но вот как?

Он отклонился в сторону от ноутбука и принялся быстро печатать запросы на экране планшета. Едва набравший полстраницы рассказ бесстрастно смотрел в серую стену.

* * *

— Кто-нибудь! Пожалуйста!

Он устал и охрип. Белые коридоры, расходящиеся за спиной в стороны порочно изогнутыми лучами, отражали вопли, возвращаясь металлическим эхом. Ему было страшно и больно. Обрубки рук ворочались в веревках, посылая стрелы боли в ошарашенный и порядком отупевший мозг. Впрочем, стрелы эти были словно обернуты в войлок и выходили толстыми и притупленными. Остатки анестезии? Или действие адреналина? Он не знал.

— Помогите!

На второй час извивания на турнике одна из веревок поддалась, правая рука получила самую малость больше свободы. Он уронил голову, подождал, пока с бровей стекут тяжелые капли пота, и удвоил усилия. Душно здесь, что в парилке, несмотря на размер помещения. Хоть бы ветерок какой. Хоть бы сквозняк. Чертов неподвижный воздух.

Казалось, что он задыхается, что сквозь здоровенный иллюминатор вползает черный сплошной вакуум. В его воображении он был похож на битум, которым когда-то давным-давно заделывали дороги. От него веяло жаром и сухостью, словно от выжженной летней степи, только без солнца и стрекота кузнечиков, мертвой тишиной и перегретым пощелкиванием далеких звезд. Он слышал этот звук наяву, хотя такого, конечно, быть не могло.

Скрежеща ржавым кадыком, он сглотнул слюну и замер. Щелканье не было плодом его воображения. Щелкал кто-то за его спиной. И этот кто-то приближался. Дробные клацающие звуки, словно по блестящему полу — вот он, под ногами! — семенят чьи-то ноги... с когтями. Когтями, Господи! Что за мерзость!

Он затравлено скользнул взглядом вокруг. В иллюминаторе величественно вращалась красная планета. Обрубки рук зудели, как будто их атаковала целая армия муравьев. Голова пульсировала, словно воспаленная десна. Белые ртутные лампы разливали ослепительный свет, в котором еле видна была ровная полоска пыли у синеватой стены ...

Стоп! Здесь есть направленная искусственная гравитация — пыль не даст соврать. И если исхитриться и попробовать использовать ее себе на пользу, то, наверное, можно...

Он качнулся, с каждым разом все сильнее. И правда, вправо вело с усилием, влево — значительно легче. Веревки жгли, будто были сделаны из раскаленного металла, но он не обращал внимания. Он крупный парень, и веса как раз должно хватить... Раз, второй, третий... рывок! Ничего, только покрасневшие обрубки снова резануло болью. Какого черта!

Пощелкивание все приближалось, к нему присоединился протяжный монотонный вой. Яркий свет ламп будто бы иссяк — окружающее медленно погружалось в бесформенные сумерки. Спину обдало ужасом — что с ним происходит, откуда это, почему? Он сглотнул липкий комок страха. Раз, другой, третий... рывок влево! Снова ничего, но это не повод для паники, еще ничего не случилось, еще ничего не потеряно — ну, кроме рук, конечно. Вот и третий раз — сейчас сработает его знаменитое волшебство. Один, два, три... Рывок!

Удача. Веревки словно плетью хлестнули по истерзанной коже, выдавили напоследок несколько капель крови, но все же отпустили. Он грохнулся на пол, зашипел от боли, по привычке бодро оперся было на обрубки, глухо застонал — руки до плеч словно окатило горячей волной. Отталкиваясь каблуками от скрипящего пола, и извиваясь, как нелепая ящерица, пополз в ближайший угол — мерзкие и одновременно пугающие звуки раздавались уже совсем рядом.

Клац-клац. Ток-ток-ток. Клац. Ток-ток. Вжи-и-и-и...

Щелкнув, включились аварийные ревуны — их размеренный, квадратный рявк словно забивал гвозди в неподатливый череп, лишал способности мыслить связно. Лампы стали ярче, но налились страшным малиновым светом, который пульсировал и менялся.

— Остановка, — прорезался сквозь какофонию неживой механический голос. — Красный! Слово! Один.

Он издал сдавленный звук, отмахнулся от звуков дрожащими руками; пот стекал на лицо маленьким соленым водопадом, словно у посетителя хамама. Мозг не справлялся со все возрастающими объемами неактуальной информации. Код без ключа.

— Ужас. Остановитесь. Планета. Имя.

Мигающие в такт сердцебиению лампы создавали в углах корявые ситуативные тени от странных сталагмитов: от этого казалось, что вся комната тоже пульсирует и деформируется. Он торопливо заполз в тень одной из колонн, сжался эмбрионом, бессмысленным комком, уставившись вылезающими из орбит глазами в стену.

— Красный. Ужас. Слово. Остановка. Один.

Клац-клац-клац. Вжи-и-и-и. Ток-ток.

Он понял, что еще немного, еще полминуты — и голова снова не выдержит, сорвется в истерику, в дикий неудержимый хохот, в громкое лягушачье всхлипывание, и тогда наступит конец, потому что хозяин этих щелкающих ног найдет его и сделает, сделает...

Клацанье прекратилось в полуметре от его убежища. Сирена замолкла.

* * *

Автор вскочил из-за клавиатуры, раздраженно хлопнул дверью в комнату и унесся на кухню. Во времена творческого кризиса всегда хотелось есть.

— Черт знает что, — проворчал он, яростно поджаривая на сковородке длинные жирные кусочки бекона. Они испуганно шкворчали, дрожали от прикосновений деревянной лопаточки и источали непередаваемый аромат. — Ну, разве это годится? Нет! Не хватает... чего? Достоверности, вот что!

Автор (впрочем, теперь уже кулинар) аккуратно снял бекон на отдельное блюдце, поставил на плиту вторую сковородку, разогрел ее с чуточкой масла и ловко вбил туда два больших яйца, не повредив желтки. Добавил соли и перца, несколько секунд повертел над сковородой керамическую мельницу со специями. Открыл холодильник, невидяще уставившись на помидорки-черри и слегка подвядшую половинку сладкого перца. Передумал и снова повернулся к плите.

— А где же ее взять? — спросил он у сковородки. Та равнодушно шипела раскаленным маслом и явно что-то утаивала. — Не то, чтобы меня каждый день запирали на космическом корабле с многоногим невидимым противником. Как здесь предположить...

Запищал холодильник. Автор не глядя захлопнул дверцу.

— То есть я, конечно, могу предполагать, — сказал он задумчиво. — Но здесь нужен персональный опыт. Личные переживания. Лучше всего писать про то, чему сам был свидетелем. Ага...

Он приоткрыл крышку сковородки, сосредоточенно посмотрел на яйца — чуть прижаренные, но еще жидкие внутри, то, что надо — выключил плиту и схватился за телефон.

— Алло! Да, здорово. Как сам? Ты прав, мне по фигу. Такое дело... Помнишь, ты как-то рассказывал насчет таких клевых парней, новую компанию, которые могут воссоздать... Да, про них. Можешь дать контакты? Ну, надо. Да, мне. О"кей, жду. Слушай, а по деньгам там... Черт, повесился уже.

Автор скинул яичницу и бекон на блюдо, положил рядом вилку и ломтик ржаного хлеба, придирчиво оглядел получившуюся композицию, нахмурился — все же чуточку недосмотрел, пригорели яйца — и принялся за поздний завтрак.

* * *

Неведомая тварь исчезла так же быстро, как появилась. Постояла чуть не минуту у него над головой, тихонько повизгивая, а потом развернулась и уклацала прочь. Он еще минут пять пролежал тихим клубочком, потом осторожно развернулся, выполз из угла и заглянул за него. Ничего. Пустой белый коридор. Никаких звуков — только его прерывистое дыхание. Ни работающих агрегатов, ни перемигивающегося бибиканья компьютерных систем.

Какие еще звуки на дрейфующей в космосе станции? Он привычно попытался провести ладонью по лицу, но вместо этого в щеку ткнулась уродливая культя. Он поднес ее к глазам, слезящимся от яркого света. Очень точные, экономные разрезы, будто автомат шил: пальцы отняты ровно у костяшек, края кожи заштопаны аккуратными стежками. Судя по виду, с момента ампутации прошло уже дня два-три. Через неделю можно снимать швы — и это, дамы и господа, самый крайний срок. Последнее снова показалось важным, но одновременно лишенным смысла, словно кодовое слово после того, как явка провалена. Ладно. Плевать, об этом можно подумать после.

Он с трудом поднялся — ботинки скользили по гладкому полу, и вставать без рук оказалось неожиданно тяжело — и замер, как витязь на распутье: впереди веером расходилось три совершенно одинаковых коридора, каждый чуточку загибался против часовой стрелки. Он немного подумал, обшаривая память, что до сих пор болталась в черепе проклятым мертвым грузом, плюнул и выбрал левый. Надо же с чего-то начинать, верно?

Коридор уходил вперед, длинный и коварный, скрывающий перспективу. Ни единого окна, только двери без ручек по обе стороны: вправо три, влево — четыре. Он тыкался во все, но они были намертво заперты, а возможно, находились под давлением, как люки у самолета на большой высоте.

Крайняя правая дверь неожиданно поддалась — ага, здесь сквозной поперечный штрек, пронизывающий все три коридора, понятно. Но понятно было только это, а в остальном ни малейшей мысли по поводу того, что происходит, что это за место, и откуда взялась та клацающая тварь, не было; голова звенела, как барабан и была легкой, словно шар с гелием.

Дьявол... Коридор никуда не вел, он упирался в точно такую же шестиугольную комнату с дурацкими колоннами. Только здесь не было металлического турника, на котором он очнулся, лишь огромное окно, за которым... на котором...

Он подошел ближе: за окном и правда ничего не было, голая тьма космоса, ничего, кроме нее, даже звезд почти не видно, а красная планета осталась с той стороны, и это неожиданно принесло облегчение — словно хотя бы что-то здесь подчинялось законам логики. Хотя бы что-то было правильно. Но было и еще одно отличие. На толстом предохранительном стекле остались следы.

Кровавые отпечатки ладоней.

Теперь стало ясно, что эта комната носила признаки борьбы — разметанный гравитационный хвостик пыли у стены, почти незаметный скол на колонне... и еще смазанный черный след от резиновой подошвы на уровне коленей. Он задрал ногу, балансируя, как журавль. Внешний кант ботинка выглядел чуть стертым.

— Я здесь был, — сказал он сам себе. — Я здесь уже был, и боролся с кем-то, и у меня... и у меня еще были руки!

Издалека донесся звук. Раньше он не обратил бы на него внимания, цивилизация приучила нас игнорировать слабые звяки, шипение, постукивания. Цивилизация говорит, что это, скорее всего, ничего не значит. Но сейчас все было иначе. И ему уже приходилось слышать этот звук.

Клацанье по полу множества металлических ножек.

Он подбежал к выходу — нет, пока ничего не видно, оглянулся затравленно — снова нечем обороняться, разве только голыми руками... тьфу, и рук-то тоже нет. Получается, только ногами, этими самыми ботинками, следы от которых уже остались на здешних стенах. Стоп, если он уже был здесь, только с руками, и раз теперь рук нет, то шансов на победу еще меньше, чем в прошлый раз. А в прошлый раз их, похоже, тоже не было. Значит... значит...

Звуки приближались. Ожила иллюминация — все снова погрузилось в ритмичный красный танец потолочных ламп. Он сорвался с места, кривые линии сплетались перед глазами, и красное, все впереди красное, черт, какая же дверь тогда открылась, тогда она была, ага, справа, значит сейчас слева, вот и она, и тут еще никого нет — теперь в крайний правый коридор, и снова в сторону, и если здесь снова комната с иллюминатором...

Комната была. И иллюминатор оказался пуст — никаких планет, только пустые глаза холодных звезд. А на стекле...

След четырехпалой ладони.

— Красный! — сказал железный голос из динамиков. — Остановитесь. Слово. Ужас! Планета!