Сестра Агата тяжело дышала. Крайне тяжело. Слышать её дыхание было всё равно что ощущать, как пилят твою руку. Два судорожных вдоха, прерываемых всхлипыванием, один печальный скрипучий выдох, напоминающий вой побитой собаки где-то в отдалении. Она немного пошатывалась, и казалось, что сейчас упадёт, её лицо превратилось в маску, которая выражала одновременно горе, страх и ярость. А ещё там было то, что заставило Лулу пробудиться. Там были неуверенность, паника и просьба о помощи... просьба о помощи от Агаты! Эта слегка забавная полненькая послушница всегда казалась несгибаемой независимо от обстоятельств, которые на неё обрушивались. Она стойко пережила допросы инквизиции, когда её наставник якобы убил Папу Римского и сбежал от наказания. Это было неправдой. Убийцей был доппельгангер. Она стойко пережила и сам факт предательства наставника: предательства церкви и её самой... Она не сдавалась и всегда знала, что делать, когда они работали на местах. После начала гонений на амагусов она первая выступила с инициативой прятать их в церкви, и даже на Панау, когда они разгребали все те завалы из гор трупов, забирали осиротевших детей и вывозили искалеченных и облучённых людей, она находила в себе силы улыбаться, из-за чего её полюбили буквально все. Она никогда не злилась на людей, бросавших ей в спину и голову тухлые помидоры и яйца, а иногда и камни, лишь повторяя вновь и вновь "простите их, ибо не ведают они, что творят... тупые они, короче". Казалось, что ничто в этом мире не могло сломить её: эту милую и забавную девушку и гениального лекаря, способного провести операцию без единого инструмента, при помощи лишь своих рук и божественного дара. И вот теперь, Агата сломалась. Всё, что копилось в ней все эти полгода, всё вылилось наружу, разбрызгав кровь и внутренности окружающих её людей по улицам Трикианы.

Сестра Лулу опустила взгляд на руки подруги. Они были по локоть залиты кровью, однако Лулу знала, что самый нижний слой залит кровью не того, кого она убила, а того, кого она пыталась спасти... взгляд сместился вправо, прошёлся по лежащим на мокрых улицах изуродованным телам людей, к которым послушница не испытывала совершенно никаких эмоций, к сидящей на коленях заплаканной женщине в распахнутом, с оторванными пуговицами, пальто. Она прижимала к своей обнажённой груди то, что осталось от её маленького ребёнка, а там, за её спиной, находилась покорёженная коляска, а тело её... наверное, всё-таки, мужа, лежало там же. Ребёнок не пережил того броска о стену. Его бросили, словно бы мяч для регби. Его голова не выдержала, череп перекосился, а мозг вперемешку с кровью вытекал на брусчатку. Увидевшие это Лулу, Катрин и Агата замерли... Катрин только начинала заниматься благотворительной деятельностью, а Лулу и Агата были опытными, но на их долю никогда не выпадали такие зверства. Они видели картины даже страшней, однако такой бессмысленной жестокости, такого смеха, таких злобных криков, велящих убить амагусово отродье, топтать его ногами, которые раздавались из уст людей, часть из которых была уже почти стариками, а часть — даже младше их троих, они не видели никогда. А ведущей партией в этом кошмарном концерте был крик горечи и отчаяния женщины, которая в одночасье лишилась мужа и ребёнка.

Сестра Агата опомнилась первой... как и всегда до этого. Она бросилась вперёд, расталкивая людей, которые не ожидали от такой маленькой послушницы такой прыти, после чего упала на колени рядом с ребёнком и принялась орудовать своими добрыми чуткими руками, которые... это было страшно осознавать, просто запихивали всё, что вытекало, обратно, и лепили голову младенца. Лулу понимала, что это конец. Агата и раньше, бывало, кого-то не могла спасти, а сейчас дело казалось попросту безнадёжным. Именно поэтому Лулу не делала ничего... она не знала, как подойти, как сказать ей, что это конец — с такой одержимостью она действовала. Ни одного лишнего движения, всё было просто великолепно, залюбоваться можно было бы, коли не осознание бесполезности всех её навыков. И тут к ней подошла донна Туччи, женщина лет пятидесяти, которая, надо сказать, не раз и не два обращалась к Агате, которая могла то, чего не могли опытные врачи — снять ей боли. Она начала кричать на Агату, называть её "пигалицей неразумной", "церковной амагусицей", "отродьем бесовским", "фанатичкой злокозненной"... как хотела бы Лулу забыть эту речь, но она помнила её всю, до последнего слова. Помнила, как Агата отталкивала женщину, как та колотила её по голове клюкой, как смеялись мужчины, как они двинулись вперёд... это всё казалось сном. Такого не бывает, не бывает таких зверств. Не бывает такой бессмысленной жестокости. Детей не пытаются затоптать ногами. Не может быть человек столь лицемерен. Не могут быть люди столь неблагодарны. Не бывает такого. Церковники неприкосновенны!

И вот, когда кольцо сжалось, и Лулу уже не могла видеть, что происходить там, внутри, а её тело ощутило на себе чьи-то чужие руки, толпа замолчала. Не вся разом, а только то кольцо, которое начало расходиться, чтобы Лулу и Катрин смогли увидеть, что чудесные руки Агаты могут не только лечить, но и калечить. А также что лицо Сестры Агаты, самого добродушного человека на свете, может быть искажено яростью. Она одним движением впилась пальцами в низ живота донны Туччи и сжала их и, судя по тому, как увлажнялось платье умудрённой годами женщины, она просто лопнула ей мочевой пузырь... и это было только начало. Подняв руку вверх, Агата схватилась за ткань зимней куртки Туччи и рванула руку в сторону, взмахнув веером, а вылетевший вслед за рукой послушницы кишечник женщины так же, веером, упал на тела людей, среди которых Лулу заметила даже двух полицейских. Оставив ребёнка на земле, Агата встала... ровно так же, как не было ни одного лишнего движения при лечении, не было и сейчас. Лицо одной девушки она повернула на тридцать градусов, из-за чего его сильно перекосило, ведь Агата провернула лишь мышцы, а не кости. Другому мужчине она вскрыла грудную клетку, открыв рёбра, как открывают двери комода, а его лёгкое она запустила в лицо четвёртой жертве... она движение за движением уродовала и убивала людей, часть которых не могла бежать даже без её прикосновения: их желудки выворачивало прямо на мостовую от увиденного, других парализовало ужасом, третьи пытались защищаться, но их жалкое оружие было ничем против того, кто может раскромсать живот указательным пальцем, прямо сквозь одежду. Кто-то пытался бежать... бежал и тот, кто держал Лулу. Мать ребёнка ползла к нему на четвереньках, заливая весь свой путь слезами и меся руками и коленками внутренности тех, кто упал на её пути. С каким упорством ползла мать к ребёнку, с таким же сестра Агата шла к заводиле, который пытался бежать, бросая своих приспешников под ноги девушке и на нее саму, но не мог, потому что путь ему преграждали те, у кого свело желудок, и кто застыл на месте, как Лулу с Катрин. И вот, этот заводила врезался в Лулу, но не смог сдвинуть её с места: тело само отреагировало. Руки послушницы поднялись вперёд и её пальцы сжались на его плечах, полностью лишая движения... Лулу бог наградил огромной силой, которой хватило бы, чтобы удержать всю эту толпу, и которую до этого она использовала только для переноса грузов, больных и для разгребания завалов. Сейчас её сила впервые была направлена против человека...

Как было страшно слышать дыхание сестры Агаты, так было противно слышать его оправдания, что он никого не трогал, что он никого не убивал. Это было так... не трогал, не убивал... подбивал на это. Если бы Лулу не видела всего того, что видела сегодня, вот только что, своими глазами, она бы, наверное, даже поверила бы этой речи, но сейчас... она только и смогла, что брезгливо оттолкнуть его от себя. Движение вышло слишком сильным, и его голова, ударившись о стену, деформировалась почти так же, как голова того младенца, с которого всё началось...

ЧАСТЬ I. НЕЗАВЕРШЕННЫЕ ДЕЛА

Глава 1

— Просни-и-ись и пой, — пропел доктор Фортейн, открывая крышку стазис-капсулы, — Я так смотрю по её личному делу, у неё это — своего рода традиция.

Старик обернулся в сторону стоящего рядом Чезаре Финеллы.

— Ну, традиция — это громко сказано, — усмехнулся тот, — Но такими темпами рискует ею стать.

Для суда над Альвой был избран его класс, но решающее слово оставалось за Виктором Фортейном, ее куратором. Надо сказать, встречи с этим человеком шпион слегка опасался: учитывая, что место преподавателя ксенобиологии освободилось после того, как Чезаре убил Франческу Штейн, лучшую ученицу Фортейна, у того могли быть к нему кое-какие претензии... Однако биолог ни разу о ней не вспоминал и оставался веселым и разговорчивым.

Сам суд тоже был весьма необычным. Во-первых, никому ранее не приходило в голову включить в законодательство запрет на пожирание душ. Пару месяцев назад Чезаре отмечал, что в век сигмы люди изобретают новые преступления быстрее, чем органы власти определяются, как на них реагировать. ЗШН это касалось в меньшей степени, чем классических государств, но все-таки касалось.

А во-вторых, это был последний суд, который проводят исключительно преподаватели. Хесус все-таки смог добиться предоставления студсовету права вето. Что из этого выйдет, пока было неясно, но Чезаре заранее готовился к худшему. Хорошо еще, суд над Рю он успел провести раньше: за убийство Мелиссы, с учетом всех смягчающих обстоятельств, ему была назначена охота. А дополнительно к этому преподаватель неофициально заранее определил, кто из студентов его "поймает"...

— В отличие от прошлого раза, сейчас это был лучший вариант, — не поднимая головы, сказала Альва, — Сколько времени прошло?

— Немного. Пара дней, — пожал плечами старик, — Все уже успели вернуться с каникул и перетереть тебе все косточки, так что, думаю, самое время заняться решением твоей судьбы.

— И что говорят? — голос девушки звучал как-то... безразлично.

— Отчет о результатах испытаний уже на столе у Нарьяны, — пояснил шпион, — Можешь радоваться: по результатам, ты не самая худшая. Однако твой поступок в ситуации с Мелиссой очень серьезен.

— Достаточно серьёзен, чтобы назначить за него устранение, — хмыкнул Фортейн, — Или хотя бы исключить из школы.

— Вообще-то, это я тут злой коп, — шутливо возмутился Чезаре.

— А я что, сейчас веду себя не как добрый? — удивлённо поднял брови Виктор.

— Злее меня, это уж точно. Что при моей репутации...

— Ой, да ладно тебе! Ты же знаешь мою позицию.

Махнув рукой, старик подкрутил один из торчавших из головы винтов. Зачем они были нужны, Чезаре был не в курсе и подозревал, что лучше ему об этом не знать.

— Если бы меня хотели устранить, то просто дезинтегрировали бы в капсуле, — заметила Альва, — Значит, изгнание? Можно, я заберу наработки по проектам?

— А тебе так хочется покинуть школу? — поинтересовался ксенобиолог.

— Нет, — покачала головой блондинка, — А мое мнение что-то решает?

— Разумеется, нет, мы тебя просто так разбудили, — ответил старик таким тоном, что было нереально понять, шутит он или серьёзен.

— Ну, вот видите.

Чезаре покачал головой:

— Определенно, нужно было позвать Марию, Акеми или хотя бы Ская. Мне пускаться в утешения как-то не с руки, а без этого, по всей видимости, разговор будет неконструктивный.

— Утешения? — не поняла Альва.

— Ну, ты сейчас каждым словом и жестом на них старательно нарываешься, — заметил Виктор, доставая из кармана пачку тяжёлых ментоловых сигарет.

Пожирательница душ раздраженно мотнула головой:

— Давайте, вы сначала уберете странную неопределённость моего будущего, а уже потом, если захотите, будете утешать?

— Убрать неопределенность будущего можно только совместно, — усмехнулся кардинал, — У нас, знаете ли, в школе порядки довольно демократичные... Хоть тоталитарист во мне и негодует по этому поводу.

— Не я предложила устранение или изгнание, — поморщилась она.

— Да, зато ты их заслужила, — пожал плечами биолог, — И за первое сейчас ратует по меньшей мере половина школы.

— Что вы от меня-то хотите?

— Увидеть, есть у тебя понимание проблемы, или все совсем глухо.

— Иначе говоря, расскажите нам о своей трактовке событий, — пояснил Чезаре. Он выглядел, как ни странно, менее враждебно, чем Фортейн. Впрочем, это ничего не значило. Макиавеллист даже убивать мог с улыбочкой.

Тяжело вздохнув, Альва прикрыла глаза и не открывая их начала:

— Когда Ёсикава убил Мелиссу, сигма-проекторов после землетрясения в зоне досягаемости не было, и я решила попробовать спасти хотя бы её сознание пожирателизацией...

Замолчав, Аманда напряглась, а потом зло продолжила:

— А в результате душа уничтожена, тело непригодно для воскрешения, меня ненавидит половина школы, — девушка со злостью ударила по стенке стазисзильника, — Все, чего я добилась, это перевела ситуацию из состояния "нехорошо" в состояние "хуже некуда".

— Вы сознаете, что сами пережили слияние только благодаря своим способностям биоэнергетика? — спросил Чезаре.

Судя по ее взгляду, не сознавала. Впрочем, она не знала, что слияние было экспериментом Нарьяны. Одним из многих, которые казались недопустимыми даже ему.

— Ну, а как насчет угроз Сибилле? — спросил Фортейн.

— Ну уж простите, не каждый день вместо спасения окончательно убиваешь человека, — едко отозвалась Альва.

— То есть, ты считаешь, что имеешь право одним косяком оправдывать другой косяк? — задумчиво поинтересовался старик.

— Они все связаны. Я не вижу смысла в этом разговоре, чего вы пытаетесь добиться? — раздраженно спросила она, — Хотите доказать мне, что я наделала глупостей? Как будто я этого не понимаю.

— Похоже, действительно, смысла нет, — вздохнул Виктор, переводя взгляд на Чезаре, — Объект показывает полное отсутствие способностей к обучению.

— Объект показывает низкую эмоциональную устойчивость, — возразил Чезаре, — К сожалению, на данный момент я не вижу возможности предотвратить повторное пресечение порога, но тем не менее... Если бы это было основанием избавиться от нее, мы бы не держали Рокиа, Уайта и Лумхольц.

— Даже Рокиа не представляет такой угрозы для окружающих, — заметил биолог, — Не говоря уж о Уайте и Лумхольц.

— Ага, Фрея в курсе, — фыркнул шпион, — А еще Акира, Соня, Ячжи...

— Ох уж у вас тут творится... — покачал головой Виктор, — И одни сплошные женские имена. Я всегда знал, что всё зло из-за женщин. Значит, мне только предстоит увидеть всё самое весёлое, да?

— А то! — ухмыльнулся Чезаре.

— В любом случае, за те недели, что я тут, Лумхольц не устроила ничего, что мне приходилось расхлёбывать... в отличие от вас, — старик обернулся в сторону Альвы, — Ну, я так понимаю, можно будет ограничиться изгнанием. Раз уж нас сюда позвали решать, значит, вроде как хотели сделать всё по-хорошему.

Альва какое-то время помолчала, а потом спокойным, даже просящим тоном спросила:

— В таком случае, можно неделю отсрочки?

Виктор взглядом переадресовал вопрос коллеге, и тот пожал плечами:

123 ... 363738

↓ Содержание ↓