Журавль в небе

Она выходит в круг, ступая ногами в белоснежных носках, трепещет веер, струится шелк, вздрагивают белые перья. Каждое её движение — полёт и замирание сердца, каждый её шаг невыразимо прекрасен. Журавлиная поступь и плеск сильных крыльев, и изящная белая шея... гибкий стан, поворот головы, сияющая улыбка, и руки... женщина, и птица, и чудо — всё это одновременно. Зрители сидят, непроизвольно стискивая пальцы, открыв рты... мало кто видел это — знаменитый танец журавля в исполнении великой Чами.

Сейчас не члены королевской семьи снисходят до лицезрения артистки, о нет. Сейчас великая артистка снизошла до королевской семьи, соизволив показать им легендарный танец.

Нынчхан стоит, смотрит, и сердце его ноет, как тогда, много лет назад, ещё в правление короля Вонсона — в тот день, когда он впервые увидел этот танец, ещё не настолько совершенный, но уже прекрасный. Её звали тогда не Чами, не великая Чами и тем более не госпожа Чами. Её звали Ким Ынхи, и были живы люди, помнившие, чья она дочь. Сейчас, по прошествии десятилетий, таких людей не осталось. Либо они умерли, либо им доходчиво объяснили, что родословная госпожи Чами их не касается, и они, кланяясь, забыли всё, что знали.

Нынчхан помнит — но уж кто-кто, а он никогда не раскроет рта, если не будет на то воли его госпожи.

Она никогда не даст забыть окружающим, что принадлежит к почтенному дворянскому роду, но никогда и не уточнит, к которому именно. Слегка приподнятая бровь выражает легкое недоумение: как, вы не знаете, кто я такая? — и собеседник, непроизвольно беря почтительный тон, не смеет поинтересоваться и уточнить, кто же, в самом деле, она такая, эта женщина. Очевидно, он должен был знать, но почему-то не знает... как неловко... да какая разница, кто её почтенные родители, видно же сразу, сколь высокого она полёта, а что она богата, богаче всех в этой стране — и даже, вероятно, богаче короля, — это известно точно, разве же можно сомневаться в несомненно знатном происхождении столь важной дамы?

И происхождение её богатства тоже, конечно, никого не интересует. Потому что при таких размерах состояние очищает само себя. Столько денег не могут быть нажиты никаким путем, кроме праведного... ну или по крайней мере имеющего оправдания. Потому что это очень, очень большие деньги.

Нынчхан знает, какие то были пути на самом деле, но и об этом, конечно, никогда не проронит ни слова.

Она окружена легендами и лёгкой дымкой таинственности, о ней слышали все, но никто не знает в точности, откуда она взялась. Она водит дружбу с первыми лицами государства, несколько членов королевской семьи встречают её с искренней приязнью, а ещё несколько — искательно заглядывая ей в глаза. Не говоря уж о министрах, членах королевского совета, те просто едят у неё с руки. Если прислушаться, можно уловить отголоски неясных слухов, что с кем-то из королевских родственников у неё были особые отношения, но какие... Была любовницей? Ссужала деньги? Поставляла наложниц? Подсаживала на важный пост? Кто знает!

Нынчхан знает, но — вы же понимаете — его верность безусловна.

Она настолько естественно держит себя хозяйкой своего дела, своего состояния, своих людей и своего положения в мире, что никому не приходит в голову даже задуматься, почему она — сама себе хозяйка. Конечно, в истории страны бывали сильные женщины, выдвинувшиеся самостоятельно, без влиятельных мужей, бывали даже женщины, правившие государством, но их можно пересчитать по пальцам одной руки. Если прибавить самостоятельно ведущих дела вдов, список немного увеличится, но всё равно останется коротким.

Но госпожа Чами не вдова. Она никогда не была замужем. Не потому, что не могла выйти замуж. Потому, что не хотела делиться самостоятельностью, властью, богатством. Зачем ей муж, если она всего может добиться сама?

Нынчхан знает, что она думает о семейных ценностях. Нет, она не говорила ему об этом, но из обронённых при нём слов — там одно, тут другое — нетрудно было понять.

Её совершенно не устраивало, что мужья сплошь и рядом, не успеешь скинуть свадебное платье, немедленно норовят начать командовать и решать за свою жену, полагая себя важнее и умнее. Сколько таких она повидала в своей жизни. Но ни разу ей не встретился мужчина, равный ей по уму и деловой хватке... нет, не так. Равные — встречались. Превосходящие её — никогда. И ни один из них не был настолько привлекателен, чтобы даже задуматься — не променять ли независимость на семейные радости.

Глупости какие. Что там за радости... Она никогда не испытывала их сама, но твердо была убеждена — разговоры о прелестях замужества сильно преувеличены.

Нет, женщина, предпочитающая решать сама, должна держаться от семейных ценностей подальше.

Можно, если захочется, завязать необязательные краткие любовные отношения. Главное, слова "муж" не произносить. Как глупы юные девчонки, с придыханием говорящие: "Я буду служить ему, как своему мужу!" — и глаза при этом томные, пустые и пьяные, как шаньдунское вино.

Любая девушка из дворянского дома должна в конце концов выйти замуж, и, вероятно, будет счастлива... Госпожа Чами готова с этим согласиться — но сама она из другого теста. Конечно, и она когда-то была такой девушкой из дворянского дома, но слишком много всего случилось и слишком много воды утекло. Если бы не тот мятеж на седьмом году правления короля Вонсона, вероятно, и она давным-давно была бы женой и матерью... и сдохла бы от тоски в четырёх стенах! Тогда она думала, что мятеж — несчастье. Но разве не из-за него она стала той, кем стала?

В этом мире мужчин она — единственная, неповторимая, сверкающая, как драгоценный камень.

Нынчхан смотрит на неё, не в силах отвести взгляда, с того самого весеннего дня в царствование Вонсона... сколько уже минуло лет? Тридцать? нет, больше... а она всё так же прекрасна. Или же стала ещё прекрасней? В глазах Нынчхана ни одна женщина никогда не сравнится с ней.

...Тогда она была совсем юной, порывистой, искренней, и танец её дышал юным чувством, и Нынчхан стоял, замерев, и смотрел, смотрел... она училась, повторяла отдельные движения, потом весь танец целиком, день за днём, и он день за днем стоял и любовался, забыв, зачем его посылали в этот дом... А потом — он смотрел, как она впервые выступала перед гостями своей хозяйки. Взвизгивали струны, гудели барабаны, ступали лёгкие девичьи ноги в белоснежных носках, и старый обрюзглый чиновник из столицы жадно причмокивал, глядя, как изгибается её стан, и облизывал губы.

Когда музыка смолкла, и Ынхи остановилась в изящной позе, завершающей танец, чиновник чмокнул особенно отвратительно и громко произнёс: "Двадцать серебряных". Глаза хозяйки загорелись, и Нынчхан понял, что сделка состоится. Такие деньги даже за первую ночь девственницы — неслыханная цена, а Ынхи уже не была девственницей, иначе ей не было бы дозволено выступать. Конечно, хозяйка возьмет деньги, и Ынхи войдёт в комнату столичного гостя, и...

Через много лет, разбираясь с убийством другого столичного гостя в доме госпожи Чами, Нынчхан сразу заподозрит, что обвинённый в убийстве охранник ни при чем. Нет, конечно. Он из тех, кто способен стоять на часах у порога комнаты, в которой его возлюбленная встречается с заезжим министром, старым, зато влиятельным — уж куда влиятельней! — и ждать, стиснув зубы, когда по ту сторону двери завершится соитие, сговорённое во имя процветания хозяйки и во имя карьеры девушки. Этот парень не стал бы убивать. Он бы вытерпел.

Нынчхан не удивился бы, если бы убийцей был другой — тот, что замирал возле учебного павильона и смотрел, не отводя взгляда, на танцующую девичью фигурку. Нынчхан знал обо всём, что происходит в поместье госпожи, и, разумеется, знал и об этом человеке. Он понимал его. Он и сам был таким когда-то. Столько лет прошло, а он помнит, как вошёл в тело чиновника его нож, пронзив несколько слоёв драгоценного шёлка, кожу, жирную грудь и сластолюбивое сердце.

Тот, другой, тоже, наверное, с удовлетворением услышал, как прервалось дыхание министра, и ни на мгновение не пожалел о сделанном. Нынчхан тоже никогда после не жалел, что убил старика — но горько сожалел, что пришлось бежать.

Потому что, пока он был в бегах, Ким Ынхи превратилась в Чами.

...Он вернулся, пробрался в тот сад, затаился в кустах возле учебного павильона. Ну да, прошло два года, могло измениться что угодно, но всё же он надеялся, что лучшая танцовщица по-прежнему служит в Пионовом доме. Куда безумнее была надежда, что ей не приходится, испытывая тоскливое отвращение, ублажать телом тех, кого она ублажает танцем... так не бывает, любой время от времени приходится это делать, будь она хоть танцовщицей, хоть музыкантшей, всё зависит от цены, — но он надеялся вопреки всему.

Она прошла мимо него на расстоянии протянутой руки. За ней следовала целая свита — две девушки, несколько охранников и суетливо кланяющийся человек, по виду — мелкий чиновник. Она высоко держала голову, едва снисходя до этого суетливого, а тот, захлёбываясь, докладывал: сделка непременно состоится, госпожа, не сомневайтесь, госпожа...

Нынчхан впервые услышал, что её называют "пуин". Не "агаши" — барышня, а "пуин" — госпожа, хозяйка.

Он стоял, глядел вслед процессии, переводил дыхание — а потом направился прямиком к крыльцу Пионового дома и попросил позволения встретиться с госпожой. Разумеется, ему ответили, что госпожа вышла. Он сказал, что подождёт.

И когда она в сопровождении своей свиты вышла к крыльцу, он поклонился ей и сказал: госпожа.

Она остановилась, некоторое время смотрела на него, потом сказала:

— Я помню тебя. Как тебя зовут?

Даже сейчас голова немного кружится, когда он вспоминает, как это было. Она не забыла его, а ведь он и слова ей не сказал тогда, два года назад, весной.

— Проходи, — сказала она. И потом: — Садись. — И ещё чуть позже: — Это ведь ты убил тогда ачхана Кэгона?

Он промолчал, только сглотнул невольно.

Она улыбнулась.

— Если ты поклянёшься мне в верности, я возьму тебя на службу, — сказала она.

И тогда он встал с табурета и бухнулся перед ней на колени.

Она улыбнулась снова.

...Убийство столичного чиновника привело к падению прежней хозяйки Пионового дома и могло бы погубить заведение, но Ким Ынхи не позволила этому случиться. Когда шум улёгся, оказалось, что в Пионовом доме распоряжается новая хозяйка — и у неё уже готова стратегия, которая приведет к процветанию и дом, и дело, и госпожу. Она умела договариваться, ставить условия, вовремя улыбаться и жёсткой рукой карать провинившихся.

Прошло время — и Пионовый дом был продан, куплено поместье, заведена школа наложниц — не просто девиц для развлечения, о нет, для госпожи Чами это было слишком мелко! — и денежный ручеек превратился в полноводную реку. Закончив обучение, девушки отправлялись в столицу, в лучшие дворянские дома. "Истинная кость" щедро платила за них — изысканных, воспитанных, прекрасных, умеющих держать лицо и спину, правильно ступить, правильно сказать, подать разумный совет, процитировать классические стихи, станцевать перед господином и, если будет на то его воля, перед его гостями. Довольны были все. И столичные дворяне, и девушки — их будущее было обеспечено, а с ним и будущее их семей, — и, конечно же, госпожа.

Через годы в её руках были и деньги, и бесценные связи в столице, и рынок Мучжинчжу, и местная власть. Но она не собиралась останавливаться. Пока можно разбогатеть ещё, нужно богатеть.

Нынчхан полагал, что, возможно, это уже лишнее и что от добра добра не ищут... но кто он был такой, чтобы сомневаться в решениях своей госпожи? Он кланялся, говорил: слушаюсь, пуин, — и шёл исполнять повеления.

И лишь несколько раз за долгую службу её начальником охраны он позволил себе возразить, полагая, что она слишком сильно рискует. Госпожа, пожалуйста, будьте благоразумны, отмените ваш приказ... Он бывал прав — но даже когда она, не послушавшись голоса разума, падала, теряя деньги и положение, она снова поднималась — ещё выше, ещё богаче, ещё влиятельней...

Ещё прекрасней.

...Когда-то, когда они оба были молоды, он надеялся, что, может быть, однажды она снизойдёт до него, и ему позволено будет прикоснуться... обнять... о, если бы она хоть раз сказала ему: останься! Как он был бы нежен с ней. Как он целовал бы эту шею, эти губы, эти плечи, как трогал бы, как гладил бы эту кожу, как шептал бы ей все те слова, что годами копились в его сердце! Он сделал бы всё, чтобы она стонала в его руках, забыв себя. Если бы хоть раз... Потом понял — её это не интересует. Она ещё подумала бы, не переспать ли с каким-нибудь влиятельным человеком для пользы дела — и иногда так и поступала, кому знать, как не ему, — но просто для удовольствия, и с кем? Со своим начальником охраны, который и без того предан ей до кончиков пальцев? Какой смысл?

Куда разумнее соблюдать раз и навсегда установленную дистанцию. Он знает свое место, и незачем нарушать раз навсегда заведённый порядок.

Нынчхан смотрит на неё, недосягаемую, прекрасную, всю жизнь любимую — и привычная боль щемит сердце.

Когда-нибудь эта боль уйдёт — и его сердце остановится.