Благородная кровь

Когда-то, в давно прошедшем году, Шестипалый появился в посёлке мясников, вырядившись в дорогую одежду, прямо чистый янбан, и показал небольшой шрам на руке — там, где раньше был шестой палец.

— Видишь, Кутёнок, я теперь не Шестипалый, — сказал он, хвастаясь. — Японский врач в больнице при посольстве вмиг избавил меня от лишнего пальца. Он что угодно вылечит, только плати!

И тот бывший-он, у которого тогда не было ни фамилии, ни даже имени, — как прозвали Кутёнком, так и жил, — осудил Шестипалого за неподобающее поведение и неодобрительно покачал головой:

— Что ни надень, Шестипалый, всё равно как ты был мясником, так и останешься. Думаешь, долго ты сможешь ходить в чужой шкуре?

А про себя подумал: "И менять число пальцев, данное от природы, тоже не к добру".

Насчёт Шестипалого он оказался тогда прав — не прошло и месяца, как тот попался на незаконном убое скота и был казнён, и голову его вывесили у городских ворот на всеобщее обозрение.

Но кто же знал, что самому ему придётся вскоре вырядиться в чужую шкуру и нацепить на себя чужое имя, на которое он никакого права не имел? Что уж там, он вообще не имел права на имя, в слободе мясников никому имена не полагались. И было ему на роду написано — жить без имени, резать скотину, строго соблюдая все ритуалы, и ходить по городу, разнося заказчикам мясо, низко склонив голову — потому что негоже мяснику смотреть всем прочим людям в глаза. Все прочие — даже если они нищие на рынке — чище, чем мясники, слишком близкие к миру мёртвых в силу своей наследственной профессии.

Бывший-он, которого звали Кутёнком, точно знал, что никакими тряпками, будь они хоть шелками, не изменишь грязной крови мясника, текущей в его жилах.

Когда тебе на роду написано быть ниже всех, и ты знаешь это с детства, и живёшь среди таких же, которые ниже всех, но тебе-то равны, воспринимаешь своё положение совершенно нормально. Так устроен мир, такова твоя судьба, записанная, наверное, где-то в ином мире тушью по рисовой бумаге... интересно, кстати, судьбы мясников пишут там на бумаге поплоше или на такой же хорошей, как судьбы янбанов? трудно себе представить, чтобы использовали одинаковую... В общем, если вести себя по правилам, жизнь вовсе не плоха.

Когда-то он мечтал вернуться в слободу, в привычный мир таких, как он сам — но всегда помнил, что путь назад ему закрыт.

Слишком много он нарушил правил, слишком много преступил законов.

В сущности, вот уже несколько лет каждый его вздох — преступление.

Он начал так же, как когда-то Шестипалый — ради денег зарезал корову не по закону, без позволения старейшин и без соблюдения ритуалов. И кого волнует, для чего ему были нужны деньги... Он совершил преступление, за которое его ожидала казнь, и голова его должна была висеть там же, где когда-то висела голова Шестипалого.

Но он не понёс наказания — он сбежал.

И преступления его стали множиться, одно цеплялось за другое, и вот теперь он пришёл туда, куда пришёл.

Если оглянуться, место, куда он пришёл, — совсем не плохое. Даже хорошее. Да что уж там — место, о котором ему-прежнему даже мечтать не приходило в голову. Но постоянный риск разоблачения тяжёлым грузом давит на плечи.

Во-первых, имя. Краденое имя незнакомого молодого человека, случайно встретившегося на пути беглому мяснику. Он отнял у встречного провинциального янбана одежду и табличку с именем — и вот уже сколько лет как мясник Кутёнок умер, а в столице появился некто Хван Чжон. Удивительно, что до сих пор никто не знает, что он занимает не своё место.

Его принимают за свободного — и это во-вторых. Он живёт среди свободных, он общается с благородными, почти как с равными — и он, и они знают, что он ниже, но насколько он ниже на самом деле, известно только ему.

А в-третьих — медицинская школа.

Никогда в прошлой жизни юнцу из мясницкой слободы в голову не могла прийти мысль хоть о какой-то школе. Уже то, что в детстве он научился читать, было из ряда вон. Просто господину врачу, жившему несколько месяцев в слободе по своим таинственным медицинским делам, пришла в голову блажь — выучить грамоте ребёнка. Кто бы посмел возразить такому важному человеку? И кто же знал, что ребёнок усвоит грамоту слёту, да настолько, что будет потом читать оставленные господином врачом книги? Грамотный мясник, надо же, чушь какая. Но резать скотину и шить кожаную обувь вроде бы это не мешало. Ничего, проживёт. Хотя всё же это очень глупо.

Но цепочка случайностей привела к тому, что он позволил всё-таки себе мечту. Невероятную, несбыточную, сумасшедшую. И ради этой мечты готов был продолжать дышать, каждым вздохом нарушая законы страны и заветы предков.

Каждый день, прожитый под чужим именем, делал студента медицинской школы при американской миссии счастливым — просто потому, что он учился лечить людей.

И ещё барышня Юн... об этом лучше и вовсе не думать. Она считает его ровней, и иногда ему кажется, что он нравится ей.

Вернее, ей нравится студент Хван Чжон, будущий врач.

Она тоже ничего не знает о нём.

Разве он может признаться?

В тот день, когда о грязной крови мясника в его жилах станет известно, кончится всё. И прекрасная мечта, и больные, которым он уже во многом может помочь, и доктор Аллен, который привычно опирается на Хван Чжона как на ближайшего помощника — потому что Хван Чжон прирождённый врач, это видно всякому, кто понимает, даже Пэк Тоян, самый блестящий из студентов, это видит и злится. Пэк Тоян привык быть во всем первым, но подозревает, что Хван Чжон не хуже его. Что он даже лучше — ну, признать это Пэк Тояну мешает самолюбие. Кроме того, у них личные счёты — одно из преступлений Хван Чжона стоит между ними, и Пэк Тоян никогда не забудет, на чьих руках умер его отец. Теперь, многому научившись, он готов неохотно признать, что та смерть — не вина Хван Чжона, но всё равно.

В тот день, когда станет известно о крови мясника в жилах Хван Чжона, Хван Чжон умрёт. Может быть, не сразу, но обязательно. Пожалуй, лучше даже — если это случится быстро. Он знает, что умрёт в позоре и что перед тем, как умереть, успеет увидеть на лицах людей, прежде его любивших или не любивших, но уважавших, брезгливое отвращение, будто они коснулись падали или вступили в нечистоты. И барышня Юн... Нечего и мечтать о барышне Юн. Выбрось её из головы.

Ни в какой жизни ты не мог быть достоин того, чтобы хотя бы подойти к ней ближе, чем на десять шагов.

Пэк Тоян возится в лаборатории с образцами крови. Его интересует вопрос совместимости крови разных людей, и ему нужны материалы для анализа.

— Эй, парни, сдавайте кровь, — говорит Пэк Тоян. — Все, все сдавайте! Хван Чжон, что ты там стоишь, не слышишь, что ли? Иди сюда. Давай палец. Ну?

"Вот и конец", — думает Хван Чжон.

Ты можешь годами отзываться на чужое имя, ты можешь годами обходить стороной родную слободу, чтобы не дай Небеса никто не узнал тебя в лицо, но кровь не обманешь. Сейчас он протянет руку, Пэк Тоян выцедит из проколотого пальца немного крови на стекло — и всё.

Он ещё немного стоит, глядя на синее небо за дверным проёмом, на больничный двор, по которому столько раз хожено туда-сюда, на своих товарищей, считающих его человеком...

Ну что же. Судьба и так много подарила ему.

Он кивает и подходит к лабораторному столу.

Капля крови падает на предметное стекло.

— Смотри-ка, — говорит Пэк Тоян, — твоя с моей совместима.

Хван Чжон выходит на больничный двор, сворачивает за угол учебного корпуса, садится на заднее крыльцо. В ушах у него звенит, и голова кругом.

Он столько всего выучил, он столько прочитал книг, он внимательно слушал лекции доктора Аллена, он научился различать болезни и лечить их, ему случалось уже оперировать, он уже почти врач — но только сегодня он узнал, что нет никакой грязной крови мясника.

И никакой благородной крови янбана.

Просто — человеческая кровь. И иногда она совместима с другой, а иногда нет, и это судьба... но какая-то совсем другая судьба, не та, какую он до сих пор представлял.

Хван Чжон сидит на крыльце, бездумно смотрит в небо и пытается привыкнуть к тому, что он человек.