На Кладбище Ветер Свищет

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

НА КЛАДБИЩЕ ВЕТЕР СВИЩЕТ

фантастическая быль

На неё уже не обращали внимания...

Летом и зимой по блистающей европейской роскошью улице областного города, так и летящего на всех парусах в Европу, держась у стеночки или прижимаясь к кромке тротуара, робко сторонясь преуспевших хозяев жизни, каждое утро плелась шаркающей походкой сгорбленная в три погибели фигура, которую и женщиной-то не назовёшь.

Одета она была типично для своей породы нищедралов, да и саму её можно было бы назвать их "типичным представителем", простите за бородатый литературный термин.

Линялая юбка из мохнатой ткани волочилась по земле. Под скошенным подолом шаркали негнущиеся рабочие ботинки со стальными носами, чтобы в ремонтной мастерской работяге не отдавило ногу упавшей чугунной болванкой. Рваная и грязная стёганая куртка из синтетической плащёвки, тоже не по размеру, талия всегда перетянута "монастырским вервием" — толстой верёвкой из тех, на каких опускают гроб в могилу и оставляют их там же из суеверия.

Голова у этого пугала была всегда закутана в потерявший цвет шерстяной платок так плотно, что наружу торчали только красный нос и грязный подбородок. Глазами эта тётка или бабка упиралась в землю, вглядеться в них никак не получится. Летом она носила рабочие трикотажные х/б перчатки, зимой натягивала на них ещё и вязаные, китайские. Носков или чулок не признавала. Любая обувь на босу ногу.

Типичная "калика перехожая". Какая же странница без посоха? И у этой была суковатая палка, а за плечами вместо нищенской котомки болтался пёстрый школьный рюкзачок, подобранный на мусорке.

Такой все знали городскую дурочку — цыганку Азелу. Рассказывали, в молодости она была умопомрачительно красива, но тронулась умом из-за несчастной любви к русскому бандиту. Цыганский барончик, у которого она жила в безотказных любовницах ещё с семи лет, своим авторитетом в криминальных кругах не уступал возлюбленному прекрасной Азелы. Разыграть её судьбу в карты он отказался, продать за бешеные деньги тоже не захотел. Даже не велел отстегать неверную наложницу кнутом на конюшне, как в старое время, потому что у нынешних цыган нет лошадей.

Просто приказал поучить её уму-разуму. Азелу сунули в мешок, к мешку привязали тяжёлый камень, и скинули с обрыва в реку. Бившаяся в предсмертных конвульсиях любовница не знала только одного — к мешку, кроме камня, привязали и длинную верёвку. Когда несчастная утопленница в наглухо завязанном мешке коснулась дна, ей ещё дали минут пять подёргаться в предсмертных судорогах, а потом вытянули мешок из воды за верёвку на берег и откачали. Вот тогда-то некогда прекрасная Азела и тронулась умом.

Барончик её даже не прогнал, а всего-навсего молча отпустил на все четыре стороны. Азела никого не узнавала и даже забыла говор местных цыган. Из табора, точнее, организованной этнической преступной группировки, её вышвырнули свои же цыгане — кому охота ходить за дурочкой, как за малым дитём?

Так пересказывали об этом печальном случае городские кумушки, особенно из тех, кто верил в красивую легенду о любви лишь потому, что она красивая.

Сумасшедшая Азела была не из буйных — у неё развилось что-то вроде лёгкого аутизма или синдрома Аспергера, дозволяющего больной пройти достаточно успешную социализацию, чтобы как-то обихаживать саму себя. В психбольнице сейчас таких не закрывают, ведь она социально не опасная. На общение с людьми идёт с трудом, очень замкнута и молчалива. Иногда ходит в цыганский посёлок за городом, Дикострой, но никогда там не остаётся на ночь — сумасшедшую даже свои не привечают. Никто из цыган ей не помогает, она сама себе хозяйка. Крохотную пенсию по инвалидности она, возможно, и получала, если прежде имела городскую прописку, но на те копейки и кошку не прокормишь. Несчастной Азеле приходилось самой добывать своё нехитрое пропитание, что было совсем не трудно. Дурочка ела всё, что подадут или что отыщется на мусорке. Не пила и не курила, на одежду тоже не тратилась. Квартплата её не обременяла — Азела обитала где-то на свалке за кольцевой дорогой. Налоговая инспекция даже не принимала во внимание её ничтожное существование. Милиции тоже было наплевать — в наркопритонах для бродяг не ночует, наркотой не торгует, не буянит, к гражданам не пристаёт с обычным репертуаром уличной побирушки, и то ладно.

Нищие её не обижали, когда она садилась с протянутой рукой в самых людных местах. Её помятая алюминиевая миска для сбора милостыни никогда не пустовала. Несчастной дурочке подавали деньгами и продуктами, а могли бросить перед ней старую обувку или кое-что из ношеного бельишка. В заведениях общепита её частенько использовали как дармовую рабочую силу для чёрной работы. Подмести тротуар перед кафе, полы помыть где-нибудь в подсобном помещении вплоть до туалета, мусор вынести и прочее. Она никогда не отказывалась и не обижалась, когда ей не платили за труд.

Аутисты по своей охоте не выходят из замкнутого мирка собственных фантазий, других людей для них просто не существует. Но, как утверждал ныне нелюбимый русский классик, среди мужчин всегда найдётся немало "любителей экзотики", а народ поясняет: "Не бывает некрасивых женщин — бывает мало водки". Трудно даже представить, чтобы кто-либо соблазнился прелестями нищей дурочки, хотя ведь как-то и появился на свет лакей Смердяков. Как бы там ни было, но однажды Азелу увидели у церкви с ребёнком на руках и ещё пуще пожалели дурочку, проклиная в душе неведомого подражателя сластолюбцу Фёдору Павловичу Карамазову.

Понятно, от дурочки-матери и ребёнок родился больной на голову. Он никогда не гулил, не хныкал, не плакал. И даже почти не шевелился у ней на руках.

— Он у не ё от роду такой, — соболезновали сердобольные старушки. — Болезненький да расслабленный.

— Подомрёт он у неё скоро, сердешный. У дурочек детки надолго не заживаются. А ейному, поди-ка, второй годик стукнул, а всё на руках у мамки.

— И слава богу! Незачем дураков плодить, и без того их меньше не становится.

— Дайте мне его осмотреть, — остановился как-то прохожий. — Я — детский доктор, педиатр.

— Ну чо ты к юродивой пристал! — приобнял доктора за плечи прохожий дядька с пышными усами.

— Ребёнок как-то странно выглядит, — упорствовал врач. — Дети не спят неподвижно, как куклы. С ним что-то не так.

— Она и сама странная, — аккуратно отодвинул доктора от нищенки старый дядька. — Видишь, богом и судьбой обиженная. На-ка вот тебе, дочка, дитю на молочишко.

Попрошайка молча перекрестилась, изобразив губами смирение и покорность судьбе. Мужик убрал ручищу с худенького плеча молоденького доктора, довольный, что защитил юродивую от слишком крутого недоумка, который и горя в жизни никогда не видал, сытый, обутый, одетый да ухоженный. Ни войны, ни беды на таких нет, но когда-нибудь и он хлебнёт горюшка, тогда всё и поймёт.

— Какие молодые сейчас все злостные! — поддакнула прохожая старушка. — И дитя больного не пожалеют.

Какой-то пьяный барыга дыхнул в толпе на худосочного доктора густым перегаром:

— И чего тут непонятного? Она ему маковое молочко пополам с водкой даёт, чтобы ребёнок не кричал да не мешал нищенке "работать". Ей с ним целый день сидеть, измучаешься, если будет орать благим матом.

— Цыганские штучки?

— Брось ты! Русские бабы в деревнях издавна мак толкли в ступке и водой заваривали, а тем молочком, процеженным через тряпочку, детишек поили, чтобы работать по хозяйству не мешали. Ну и самогоночки подмешивали, как без того?

— Детский организм не способен справляться с такой интоксикацией! — кипятился педиатр.

— Ну и помрёт какое дите на руках, подумаешь. Мало ли их, беспризорных. Ты как с луны свалился.

Постовой пришёл на шум:

— Что за митинг? Расходись, не толпись. Вы мешаете движению пешеходов в переходе.

Пока зеваки судили да рядили, кто прав, кто виноват, цыганка Азела покинула доходную точку и скрылась под шумок в общественном туалете.

* * *

Из туалета вышла стройная белобрысая девушка с огромной сумкой. Вряд ли её вид хоть чем-то привлечёт пристальное внимание служителя порядка на вокзале. Ни проститутка, ни карманница, а одна из тех, кто живёт в своё удовольствие, шикарно одевается и ни в чём беды не знает.

На парковке она бросила сумку в багажник новенького автомобиля и села за руль. Вышла из авто на другом конце города, точнее — в цыганском посёлке.

Толстая цыганка уважительно распахнула перед ней дверь дома:

— Заходи, Азела! Заходи, красавица.

— Шанта, Лачо у себя?

— А где ж ему быть! Он же не Гудло гулящий. Это с того проку нет, а Лачо дело знает.

Натуральная блондинка Азела прошла в провонявшую какими-то лекарствами комнату, раскрыла сумку и вытряхнула на тахту свой театральный наряд нищенки и мёртвого ребенка.

— Что за дурью ты их пичкаешь, Лачо? В пятый раз реквизит теряю.

— Только фенобарбитураты да ещё димедрол от аллергии, ничего больше, — округлил глаза для пущей убедительности старый цыган.

— Зачем же грудничков лошадиной дозой пичкать?

— Сама просила, чтобы пацан весь день не просыпался.

— Завтра заменишь дохлого на здоровенького. А лучше подыщи мне девчонку, они живучее.

— Как скажешь, хозяйка. Украдём нового дитёнка. Русские бабы ещё нарожают.

Азела выехала из Дикостроя и направилась к загородному элитному посёлку из охраняемых особняков.

Жила-была под Кременчугом обычная девочка Аза Никитенкова. И вдруг всего через несколько лет после окончания провинциальной театральной студии почти за тысячу километров от родного городка объявилась цыганка-побирушка Азела. Возможно, сработали гены. Аза даже не подозревала, что её далекие предки были родом из деревни потомственных побирушек. Были на Руси и такие. Если девки из такой деревни даже и выходили замуж за парня из семьи богатых крестьян, за такой невесткой нужен был глаз да глаз. Недосмотрит свекровь, сноха тут же перепачкает лицо сажей, обмотается тряпкой и пойдёт по соседним деревням "в кусочки":

— Господари справные, повара умелые! Нет ли ошмоточка для бедной сироточки?

Вожжами и кнутом из такой приходилось выбивать генетическую память о лёгком нищенском хлебе.

А в этой истории все началось с того, что молоденькая девушка не прошла по конкурсу в столичный театр, а в областном ей не давали даже роли умирающей старухи, чтобы изображать за сценой предсмертный кашель. И потом уволили их труппы как неперспективную актрису. Домой в село Аза не вернулась.

Родные думали, что белокурая красавица пристроилась в большом городе проституткой, но ошибались. У Азы были твёрдые нравственные устои. Гордая красавица дочка не согласилась даже стать содержанкой у богатого 'папика'. Сначала мыла на парковках машины, а потом таскала грязные подносы в "Макдональдсе". Азе каким-то чудом удавалось не бедствовать и не особо надрываться по жизни, не полагаясь на вспомоществование и содержание от богатых посетителей ресторанчика, хотя от таких предложений отбоя не было. Аза мечтала о славе и оглушительном успехе в жизни. На меньшее просто не соглашалась. Проституцию она презирала, а быть содержанкой — гордость не позволяла. Да и к чему? На работе она и так не перетруждалась, деньгами не бедствовала, но мечты об оглушительном успехе и яркой славе не оставила. Всякая актриса помышляет о славе, будь она даже из художественной самодеятельности в глухой провинции.

Она забыла всё, чему её учили в театральном вузе, жадно училась в школе жизни и зорко подмечала каждую мелочь. Как-то администратор заставил Азу прогнать от входа в столь респектабельное заведение как "Макдональдс" на десять столиков сухонькую старушенцию, согбенную настолько, что её никогда не видели в распрямлённом состоянии. Наверное, что-то с поясничным отделом позвоночника. Старушка в чёрном платке целый день стояла на коленях на тротуаре, лопотала что-то по-молдавски и непрерывно била земные поклоны, как только голова у неё от этого не закружилась.

Постовой побрезговал к бабке даже прикасаться, а вот Аза подхватила сухонькую нищенку, как пушинку, а когда заглянула ей в глаза, просто ахнула:

— Ну и актриса! Да тебе сразу "Оскара" надо. Прирождённый дар перевоплощения.

В чёрные тряпки была замотана не старушка, даже не девушка, а ещё сопливая девчонка. Юная побирушка резво вырвалась и так прытко рванула от неё, что оставила у Азы в руках свою нищенскую торбу. Дневной заработок нищей девчонки заставил призадуматься — такой уймы денег официантке и в месяц не заработать. А если таких овечек рассадить по городу да пасти их построже, то и доить и стричь можно так, что казино и бордели просто отдыхают.

* * *

Аза не зря же закончила театральное училище, где актёрскому мастерству. У неё остался грим, не забылись и навыки актёрской игры в любительской студии на далёкой родине. Так и появилась городская достопримечательность — цыганка Азела, юродивая побирушка неопределённых лет. Безукоризненный сценический образ.

Правда, не всё так сразу. Сначала Аза быстренько вернулась в свой южный призаводской посёлок, больше похожий на село. Неудавшаяся актриса удачно разыграла с участковым помешательство на почве сексуального психоза по типу нимфомании, когда озабоченные девки бросаются на любого мужика. Угодила в психушку на месяц, получила свою дозу уколов галоперидола в вену и справку о стойком психическом расстройстве, но уже в состоянии обнадёживающей ремиссии. Может, кому из врачей и подмостила ради такого дела. Так или нет, но справочку необходимую получила. Никакой страж порядка не тронет психованную нищенку со справкой из психушки, да и сажать таких не любят — морока с ними одна, а навару никакого.

Аза настолько вжилась в актёрский образ побирушки, что начала зарабатывать немалые деньги. Затем столкнулась да ещё и крепко стакнулась с цыганами. Вляпалась ли она в цыганский наркотрафик — вопрос без ответа, но симпатичный особнячок в престижном охраняемом посёлке Аза Никитенкова (по слухам, племянница нефтяного магната, фамилию которого не принято упоминать) всё-таки купила довольно быстро, когда её сверстники ещё только мечтали о справках для банка на оформление ипотеки.

Никто из мастеров детективного жанра никогда не узнает и половины того, что известно уже пятикурснику юрфака. А я и в подмастерья к детективщикам не гожусь, поэтому ограничусь лишь констатацией факта, что уже лет через пять Азела была смотрящая-в-авторитете за всеми побирушками-инвалидами и нищенками, просящими под ребёнка. У неё под командой было целое боевое подразделение цыганят-инкассаторов, которые по несколько раз в день собирали деньги у нищенок по всем доходным точкам. А сама она выходила на точку только для того, чтобы не утратить актёрского мастерства и присматривать за собственным бизнесом изнутри. Смотрящая всё-таки.

О двойной жизни побирушки никто не знал, или же компетентные органы только делали вид, что не знали всей подноготной. Ведь информаторов и осведомителей никто ещё не списывал со счёта. Сумасшедшую она когда-то разыграла перед психиатрами столь же талантливо, как чуть позже — удручённую бедой нищую мать-одиночку. Возможно, ни один театральный критик не подметил бы фальши. Стоит ли теперь удивляться головокружительному успеху белобрысой "цыганки Азелы", этой яркой бабочки, которая стремительно летела на блестящий огонёк жизненного успеха и столь же быстро на нем и сгорела.