И На Старой Смоленской Дороге

Сергей Михайлович ШВЕДОВ

(Минск, 123smsh@tut.by)

И НА СТАРОЙ СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ

фантастическая быль

Дед опустил ружьё — негоже стрелять, не видя добычи.

— Выходи, кто там прячется в кустах!

Снова затрещали сухие ветки. Дед взвёл курки на ружье, но стрелять не довелось. Чужак поднял руки и улыбнулся:

— Доброго здоровья, дед!

— Сам будь здрав! Скольких за собой привёл?

— Надеюсь, никого.

— Как сюда попал?

— Шёл, понимаешь, шёл себе и...

— Шёл, ну и иди себе дальше.

— Негоже так со странником. Гость в дом — бог в дом.

— Отвык я уже от обычаев дедов. За последние десять лет всего один раз незнакомого человека встретил, и тот от меня дёру дал. Дезертир, наверное.

— Кто, я?

— Нет, тот, кто дёру от меня дал. А ты не из бегунков?

— Из ходоков я.

— А это как понять прикажешь?

— По земле хожу, на людей смотрю.

— У нас зверья на двадцать вёрст вокруг больше, чем людей. Некого смотреть.

— Ну, вот тебя первого увидел. Хлебушком не угостишь?

— Нет у меня с собой харчей... А что у тебя за пазухой?

— Дружок.

— А ну покажь!

Чужак вытащил из-за пазухи дрожащего щенка.

— Мордатый... — раздумчиво сказал дед. — Лапы большие... С доброго телёнка вырастет, если раскормить.

— Дарю.

— Шутишь!

— Может, с кем и шучу, а с добрым человеком всерьёз говорю.

— Ладно, пошли накормлю. Я не бедный. И в баньке попаришься, сегодня суббота. Но сразу предупреждаю, пять девок у меня — чур, не баловать!

* * *

После баньки оба сидели в чистом домотканом белье в горенке за самоваром. Пришелец ел за четверых, словно месяц голодать пришлось.

— Да не давись ты так! Никто миску у тебя из-под носа не заберёт. Издалека путь держишь?

— Ох и издалека, дед! Тут без глобуса путь не покажешь.

— За кобелька-то спасибо. А то у меня три сучки на подросте остались, остальных волки растаскали. Да и то две сучонки от матери, которую волк приблудный обгулял. Мешанки. Может, твой кобелёк кровь вольёт в их потомство правильную. Сам понимаешь, в лесу живём, нам без собак хоть самим волком вой. А ты где им разжился?

— В Иваньковичах.

— Да там же всех пожгли, санацию им устроили!

— Ага, только этот чудик из пепелища ко мне и выбрался.

— А как ты на Иваньковичи набрёл?

— Да вот как на тебя. Хотел хлебушком разжиться.

— Двадцать лет войны уже как нет... нет, двадцать пять, а то и все двадцать восемь годков. А всё стреляют нашего брата.

— А ты за кого дед воевал?

— Нет тебе дела до меня. Я вообще в руку оружию не беру, окромя охоты.

— Духобор-толстовец?

— Не твоего ума забота. Ну, давай по последней, что ли, за мир во всем мире, как в старину говорили!

После тоста они долго молчали, а старик всё искоса посматривал на странника, словно выведывал его тайные мысли.

— Тебе, паря, надо переодеться во все посконное и сермяжное, чтобы от местных не отличаться. Одёжка на тебе заморская, издалека заметная, а над нами спутники висят, каждого русского на заметку берут. Но ты не бойсь! Если что, я тебя выдам за будущего зятя, ну, примака, что ли. Пять девок у меня, три на выданье. И приданого нет, и выдавать не за кого. Все парни за пятьдесят вёрст в округе — нам родня.

— Зато рабочих рук в хозяйстве вона сколько! Каждая из девок в день по три десятины сможет сжать. Зажил бы куркулём, если бы пустоши заброшенные поднял!

— А-а-а — всё пустое. Своим зерна не продашь, у них грошей нема. А чужие и за фук отберут, дорого не возьмут. Я столько ржи не засеваю.

— Так я поживу у тебя пока, батя?

— Живи, если ты не охоч девок портить.

* * *

Чужестранец вышел с хозяином во двор уже в мохнатом войлочном картузе, сермяжных штанах и рубахе. Обулся он в кожаные опорки с подвязанными онучами, как ходят местные. Дед показал ему нехитрый сельхозинвентарь — почти всё из дерева. Правда, вместо сохи он использовал колёсный плуг. Чужак подивился вывешенным на заборе ярёмам:

— На бычках пашешь. А лошади разве нет?

— Лошадей в наших топких местах не водют. Клешнятый бычок по любой грязи потянет. Зато лось у меня упряжной Борька — за двух лошадей встанет.

— А где его держишь?

— Пока что в лес отпустил. Гон у него вот-вот начнётся. Осенью с ним не сладишь, пока не перебесится. А потом опять домой вернётся. Худой — одни рёбры торчат.

— А с лосихами как?

— С теми полегше чуток. Три дойных лосихи у меня с подтёлками. Тоже в лесу держу с колокольцами на шее, чтоб чужим в глаза не бросались. На дойку только домой приходят. У меня, паря, хозяйство большое. Три коровы, бугаёк, свиньи, я про курей уже не говорю.

— Так бери меня в батраки.

— Черт тебя знает, какого ты роду-племени! Может, ты семь раз нерусский нехристь.

— Может, и нехристь. Я на попов, дед, не заморачиваюсь.

— Да худой ты больно для работника. Мои девки за тебя подородней будут.

— А я не силой, а ловкостью беру.

На двор забежала десятилетняя девчонка в длинном сарафане, нарядных красных галошах и звонко крикнула:

— Батька, бугаёк с привязи утёк. Сюды бегить. Ховайтесь с дядькой у подвал!

Дед аж резко присел:

— Как это с цепи сорвался?.. Пошли-ка, паря, от греха подальше.

— Куда, дед?

— Да вон в погреб!

— Так бугаёк вон у тебя небольшЕнький, — глянул за ворота чужак.

— Ага, прошлый раз стену в сарае рогами своротил. Пересидим под землёй. Он долго не лютует, кровь в глазах перекипит — опять смирный сделается... Ты куда, сумасшедший?

Чужак повернулся и очень медленно пошёл к разгорячившемуся бугайку, который отупело замер посреди двора.

— Быча-быча! Хороший мой, — позвал его чужак.

Тот сначала побежал навстречу человеку, потом остановился, загребая грязь передними копытами.

— Быча-быча, иди ко мне...

Бугай недоуменно уставился на чужака красными от крови глазами и хрипло промычал, роняя до земли липкую слюну. Чужак стал на его пути и протянул руку.

— Хороший, хороший мой!

Бугай сделал шаг и снова остановился. Чужак тоже сделал шаг, протянул руку к бычьей морде и взял его за ноздри. Бугай задрал хвост, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, напрягся в холке так, что мышцы под шкурой забегали, но вдруг как-то весь обмяк. Чужак наклонился и тепло подышал ему в глаза. Бугры мышц перестали ходить под шкурой быка.

— Куда его вести? — спросил чужак, крепко держа скотину за ноздри.

— В хлевок, где двери нараспашку. Вводи его осторожненько, а я дверь колом подопру.

Чужак медленно повёл упирающегося бычка к хлеву. У дверей отпустил ноздри и закрутил бугайку хвост так, что тому была одна дорога — в хлев. Задвинул деревянный засов, а дед подпёр дверь длинным поленом.

— Хлипкий у тебя хлевок, дед.

— А ты лучше построй.

— Может, и построю. А ты махорочку, часом, не сеешь? Или ты старовер?

Дед вытащил кисет с махоркой.

— Закуривай, паря. Махры бери сколько хошь, только бумажки отрывай поменьше. Я уже все книжки в доме, окромя церковных, скурил.

— Так погоди, батя!

Чужак забежал в летнюю стряпку, куда его определили на проживание, и выскочил со стопкой листовок.

— На вот тебе на раскурку, дед.

— Откуда столько? — подозрительно скосился на него хозяин.

— Вертолёт вокруг погорелых Иваньковичей разбросал.

— А что в них пишут?

— Сам почитай.

— Сам-то я грамотный, у меня другая беда — ни бабу, ни девчонок не смог выучить. Так бесписьменными и остались.

— А что так?

— Я, как тот бугаёк, вспыльчивый. Бесит меня бабская тупость, из себя просто выхожу, как их учить сажусь, а те — в слёзы. Вот и вся наука для них и от меня.

— Ну, это дело поправимое. Тут главное — терпение иметь. Выучу я твоих девок грамоте.

— Ты, паря, как бы дурному какую из них не научил.

— За это можешь быть спокойный. Целыми останутся твои девки.

* * *

Они сели перекурить на длинный тёсаный чурбан, служивший лавочкой под навесом крыши.

— Так что в листовках иноземцы пишут?

— Международные миротворцы просят доносить о любых подозрительных бродягах в ближайшую комендатуру.

— Погоди, сам прочитаю... Ага, вот... Дают за донос кирпич печёного хлеба, пачку кунжутовой халвы и банку орехового масла. А что это такое?

— Перетёртый в пасту арахис, орешки такие, растут как фасоль.

— Век мне этой гадости не пробовать!

— Ну, как сам знаешь. Тебе решать, а то мог бы за мой счёт и ореховым маслицем разжиться.

— А что с ним делают?

— На хлеб намазывают.

— Просчитались маленько наши иноземные хозяйва, паря. Никакой мне выгоды на тебя доносить. Хлеб мои бабы сами пекут, а абы што заморское я не ем. Вот если б они керосину для лампы пообещали... Ну, ладно, оставайся, у меня работы хватит, если только нас из-за тебя не спалят, как тот хутор в Иваньковичах.

— Да вроде не было за мной чужого глаза.

* * *

— А что ты умеешь делать, кроме как быкам хвосты крутить?

— Негоциант я.

— Негоциант... А это по какой части?

— Торговой.

— А с кем тут торговать? Две деревни, три села, и те за тридевять земель. Война же по этим местам прошлась.

— Я найду оптовиков.

— Кого-кого?

— Сбытчиков. Ты только кабанчиков годуй.

— Ага, а поросят где я возьму?

— Поросят они сами доставят. Ты только их рОсти.

— На окорока, колбасы или мясо?

— Только на сало дед. Они берут только сало.

— Не потяну я, — решительно замотал головой старик. — Кормить нечем.

— Две коровы и бугаёк — молока у тебя море. Картошка своя.

— А муки на запарку?

— Ты же говорил, у тебя пять девок холостуют. Засеем полоски ячменя и ржи. Можно и овса.

— Овсы у нас туго родют. Да и на семена где взять?

— Это дело моё, негоциантское.

Хозяин вприщур всмотрелся в гостя и буркнул в сторону:

— Ещё бы утей завесть, паря.

— А на кой?

— Зимой по трескучим морозам молочных поросят жирным бульоном выпаивать, чтоб падежа меньше было.

— Достанем тебе и утей, батя. Пруд же у тебя под боком.

— Пруд бы ещё и зарыбить. От пареной рыбы свинья быстрей толстеет.

— Мясо будет рыбой вонять, старик.

— Твоим оптовикам не мясо, а сало нужно, сам говорил. Оно рыбный дух не вбирает.

— Как скажешь, дед. Только вот ещё что. Диких кабанов у вас в округе много?

— Дык не знаешь, как от них огород огородить!

— Должно быть больше. Ты ведь, дед, не только свиновод знатный был когда-то, но и егерем числился не из последних.

— Откуда тебе это ведомо?

— Неважно. Оптовики просили развести дикого кабана побольше. Ну, чтоб по зиме их бить на мясо.

— Тут их такая прорва, что нам с тобой их и в десять лет всех не перебить.

— Это не твоя забота, ты их подкармливай зимой, а бить сами оптовики будут.

— Ну ты и загнул! Это домашнюю свинью лёгка выгодовать, когда бабы в доме есть. А с диким кабаном возни много и расходу тож.

— А что там ему нужно? Желудей подсыпать да турнепсу с топинамбуром сотки две засадить.

— Там не сотки, а поля нужны не меней двух гектаров. Подкормочную площадку сделать рядом с полем под навесом, куда сыпать зерно, картошку, кукурузу, яблоки, зерноотходы и всякие кабаньи фрукты.

— Вырастим, если надо. Нас же двое мужиков и пять баб.

— Шесть, если с моей старухой считать... Ладно, картошка кабану на кормёжку идёт самая бросовая, мелочь. Крупные клубни иногда замерзают так, что молодняк с трудом разгрызает их.

— Вот видишь — справимся.

— Тоннами там надо сыпать, дурья голова, а не килограммами! Кабанья утроба что та прорва. Солонцы опять же надо поставить, а где столько соли взять?

— С солью разберёмся. Думаю, и селитра пойдёт. Кормушки делать будем?

— Кабан берёт пищу только с земли, корм попросту вывалим под деревом. Опять же, кроме соли, нужны чухалки солярные.

— А это что ещё за штука?

— Высокий пень обливаешь солярой или маслом-обраткой, да откуда её в лесу-то взять?

— Не твоя забота. Оптовики-заказчики эту вонючку достанут.

— Ага, вот-вот, кабан любит о пахучий пень или комель почухаться после свинячьего перекуса... Только вот ещё что — в сильные морозы лучше подкармливать кормами, которые не замерзают.

— Чего-чего?

— Ну, жёлуди, кукуруза в початках, овёс в снопах, а овсы у нас поди-ка вырасти.

— У тебя шесть баб — справимся.

— А на кой это мне? — чуть не взорвался от негодования и отвернулся старик. — Не было печали — купила баба порося.

— Оптовики платить будут по любой цене, какую только назначишь.

Дед резко повернулся и внимательно всмотрелся в пришельца. Покачал головой, но промолчал.

— А зубры тут у вас похаживаются? — спросил негоциант.

— Ну, уже с полсотни развелось после войны. С западу, видать, убежали от страха.

— И их будем кормить.

— Рука на зубра не поднимется.

— Оптовики сами отстреляют и мясо тушами заберут.

— Ох, чой-то ты, парень, не договариваешь! Кто эти, твои оптовики?

— Иногда, отец, лучше прикинуться, что не расслышал вопроса.

— И то верно.

* * *

Пять лет прожил чужак на хуторе. Зимой от работы в летнюю страду у всей большой семьи спину ломило, но поначалу десяток, потом аж двадцать пять свиней в год дед продавал заготовителям-оптовикам. Сам он этих заказчиков и в глаза не видел, торговлю вёл его работник-негоциант, а дед только изредка бросал взгляд вслед исчезающим в лесу подводам. Расплачивались заказчики с чужаком долларами, еврами и даже юанями. Настоящими, дед проверял у родичей в городе за пятьдесят вёрст отсюда.

На каждые коляды после нового года дед с бабой на двуколке с двумя лосями, запряжёнными цугом, добирались аж до самых Малевичей, большого торгового села, где не было гарнизона иноземных санаторов. Всем девкам заготовили приданое, а вот женихов только не припасли. Старшие девки уже явно переспевали.

Как-то дед сказал работнику:

— Сколько у нас лозы, хмызняка и кустовья всякого! Столько коз можно прокормить.

— Ребятишек у тебя нету, некому коз пасти, а у нас забот и так полон рот.

— Дык ребятишки дело наживное. Тебе, паря, сорокатник уже накатил?

— Пока нет, но за этим дело не станет.

— Слухай сюды! Женись на любой из моих девок. Они ж все на тебя облизываются. Не приглянулась какая из них? Я на обычай не посмотрю и младшую смогу вперёд старшей выдать, если скажешь.

— Да я бы с радостью, но...

— Без попа не можешь? Привезу тебе попа.

— Да не в этом дело, — отвёл глаза чужак.

— Чо, гулять по бабам нравится? Так женись сразу на двух. У нас есть поп раскольный, венчальный батюшка прозывается, он и на двух, а то и на трёх сразу окрутит. Я бы пятёрых за тебя выдал, да две дочки ещё сцыкухи малолетние.

Чужак призадумался.

— Думай-думай, — поощрил его дед. — Пойдут у нас ребятишки, будут козы и овцы. Твои оптовики тебе только спасибо скажут. А мы вообще куркулями заживём. А то мои дочки так в девках и усохнут.