Зеркало ошельника

ЗЕРКАЛО ОТШЕЛЬНИКА.

Пролог

Привет!! Нет, лучше приветствую вас, мои дорогие потомки. Или предки? Не знаю. Может просто люди? Нет, так слишком сухо. Граждане? Нет... Напишу, просто приветствую вас... Нет, не так... Я, представитель человечества, из глубины веков, приветст... Фу-у, как вычурно. Да и из каких веков?... Я же не собираюсь здесь оставаться. Не хочу чтобы тысячи лет спустя археологи нашли мои 'нетленные' записи Ладно, все же первый вариант лучше и проще... А в принципе какая разница. Кто читать-то будет?... Как напишу, так напишу. И, так..

Привет. Я, Николай Николаев, пишу эти строки обыкновенной шариковой ручкой, в которой когда-нибудь кончатся чернила, в обыкновенном блокноте, который у современного человека всегда, ну, или почти всегда, лежит в кармане. Если только, конечно он, не полностью доверился электронным носителям информации. А мой носитель информации, то есть мобильник, сдох. Аккумулятор сел, да и бесполезным оказался, как выяснилось. И в связи с этим был использован как простой булыжник, не специально конечно, случайно, запушенный в подобие курицы, пернатой, но не летающей твари, изобилующей в этих диких местах. Так что голод мне, нет нам, не грозит. Если сам, сами, конечно, не станем, тьфу, тьфу, тьфу, кому-нибудь обедом. Но, такого зверья, я пока здесь не встречал. Хотя с моим 'пятницей' такого в ПРИНЦИПЕ быть не может.

Сначала я расскажу, как попал сюда, несколько дней назад. На эту благословенную и в то же время проклятую (это я от одиночества, людского) землю. А все началось, до банального просто... Или может, чертовски сложно и неправдоподобно... Или до обидного нелепо...

1

— Коль, давай иди, готово уже, остывает.

Я, беспричинно кряхтя, по привычке, доставшейся от отца, (двадцать шесть — не старость) поднялся с дивана и прошаркал, подволакивая ноги, тоже по привычке, на кухню. Жена румяная от плиты и своей пышности (она с недавних пор, как сказал сатирик, немного беременна), суетилась у стола, стуча тарелками и звякая ложками. Любит она это дело. Я имею в виду готовить и кормить. А как поставили штамп в паспорте, так и вовсе закармливает меня 'насмерть'. Мне, конечно, это ох как нравиться, но виду не показываю, держусь мужиком.

— Ну? — промычал я неопределенно, и чуть-чуть недовольно.

— Садись давай, нукаешь — обрезала жена и слегка подтолкнула к табурету.

Я подчинился беспрекословно, что с нее возьмешь, беременная же.

— Нас Ивановские и Лысенковские позвали завтра на шашлыки — выдала жена, накладывая умопомрачительно пахнущие котлетки. Я, захлебываясь выделившимся, в неимоверном количестве 'желудочным соком' невольно им же и подавился.

— Ты же знаешь Люб, кх, я завтра не, кхх, могу, надо машину отремонтировать, неделю уже пешком хожу, как лох какой-то, кх-кх.

( Я не то, что не люблю шашлыки в хорошей шумной компании, я не люблю Ивановских и Лысенко. Это родственники моей жены. Один тесть, другой его брат, двоюродный. А то, что Люба называет их по фамилиям, так это, она прикалывается.)

— Хорошо — запросто согласилась жена — я перезвоню, скажу, что ты не можешь.

Я облегченно вздохнул, еще раз прокашлялся в кулак и принялся за котлеты с оплывающей маслом аппетитнейшей картошечкой.

— Кстати, папа пригнал твою машину сегодня из сервиса, сказал, что все в порядке.

— А? — я округлил глаза, с набитым под завязку ртом.

— Я забыла тебе сказать — засмеялась женушка — он еще во вторник ее забрал, я ему ключи дала, подумала, что ехать отдыхать вместе с родителями в одной машине будет тесно.

— У-у — промычал я грозно, так мне хотелось бы, но с набитым ртом это прозвучало жалобно.

— Ладно, ладно, не можешь так не можешь... Только папанька обидится.

Я обреченно опустил голову, прожевывая, ставшие такими постными котлетки, представив, как тесть топорщит редкие седые усы, и громко недовольно сопит — хорошо поедем ( но только ради тебя) — выдавил я, с трудом проглотив, поперек ставшую пищу. Последние слова я произнес мысленно, потому и в скобках и мысленно же добавил слова из песни — все для тебя родная, рассветы и закаты, врачи и адвокаты... Пропал выходной...

Утром по звонку мобильника жены, поднялись ни свет ни заря. Суматошно засуетились, собираясь за город на 'отдых'. А так хотелось поваляться еще, ну хотя бы часиков до двенадцати. А сейчас девять и у подъезда стоит тестев черный джип, откуда нетерпеливо несутся позывные, через каждые три минуты. Судя по настроению жены, она и сама сейчас не очень-то радуется предстоящему отдыху. Примерно через полчаса мы, наконец, вывалились из подъезда, недовольные и хмурые, проклиная все и вся...

Как встретишь утро, так и день проведешь. Права, немного переделанная мною пословица, ей богу права. День не задался с самого начала. Сначала долго елозили по берегу славного водохранилища в поисках свободного места, пешком конечно, машины-то оставили у въезда в заповедную зону отдыха, нагруженные как верблюды. Выслушивая ворчание тестя и тихие матерки его брата по поводу того, что кто-то долго спит. Потом, к моему тихому злорадству, тесть обжог руку, а его родственничек жестоко поперхнулся водкой, вдобавок еще теща уронил мясо прямо в мангал, и оно все обвалялось в углях. Естественно во всех этих бедах обвинили -кого бы вы думали? — Ну, конечно, меня. На что я, психанув, чесанул подальше от них в самую гущу лесополосы. Пропетляв минут десять по редкому лесу, слегка успокоился и присев привалился спиной к толстенной кривой березе.

— Ну чо расселся? Ни пройти не проехать... Понаедут тут, нагадят... А нам потом убирай...

Старческий хрипучий, с визгливыми нотками голос отбросил меня от дерева и я, озираясь, закрутился на месте. Никого...

— Ну, чо топчешься, раздавишь, орясина этакая...

По спине пробежал холодок, волосы встали дыбом. Я застыл на месте. Несколько секунд было тихо. И вновь... Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди.

— Чо рот-то раззявил, под ноги посмотри...

Я осторожно, не шевелясь, и стараясь даже не дышать, опустил глаза. На сухой почерневшей веточке, вытянувшись, вероятно, что бы быть заметнее стоял человечек, в нелепом колпаке и драной телогрейке, ростом с мой мизинец. Из-под телогрейки высовывалась грязная, некогда, предположительно, белая, длинная, до самых колен рубаха. Лица из-за торчащих в разные стороны спутанных, неопределенного цвета волос, вылезших из-под колпака, было не разглядеть, хотя он и стоял, задравши голову.

— А-а -а— у — затянул я подвывая.

Руки затряслись и сами собой потянулись к голове.

— Ну, чо орешь-то, лесовика что-ль не видел, образина.

От последних слов этого сказочного персонажа, хоть и ругательных, но вдруг неожиданно стало легко и спокойно. Я как-то даже очень быстро успокоился и взял себя в руки, даже присел, что бы лучше разглядеть это чудо природы.

— Ну, вот и ладушки, а то воет он тут... Хотя-а, могу и пужануть, чтобы, как это по научному — сфинктеры расслабились...

— Ты лесовик? — Спросил я почему-то шепотом.

— То выл как волчара облезлый на луну, то шепчет. Ну дурень, как есть дурень, да еще и глухой.

— Я не глухой — отвернулся я и сделал вид, что обиделся, но краем глаза наблюдая за чудным человечком.

— Еще и косой — скривился лесовик.

Тут меня разобрал смех. — Почему косой-то — спросил я, утирая слезы.

— А потому, ненормальный ты какой-то. То носился тут, все кусты переломал, то орешь как резаный, то шепчешь, то ржешь как лошадь.

— Да не, нормальный — миролюбиво начал я — просто с родней повздорил, да вдобавок, тебя вот еще встретил, кому расскажи, не поверят. Потому и показалось вначале, что крыша поехала.

— А у тебя ее по жизни не было — не унимался старичок-лесоичок.

— Это точно — не стал я спорить. А почему ты лесовичок, а не леший, я думал это одно и то же. Читал сказки в детстве, фильмы смотрел.

— А где ты тут лес видишь. Вот лет двести назад ле-ес был, зверья всякого, охотники, ягодники, грибники, ну и я леший. А теперь лесополоса-а... Там жгут, здесь ломают, водой все залили, ну и я теперь лесовик — он зло сплюнул — А знаешь, каким я лешим был? Все вокруг вот так держал — и он, сжав маленький кулачок, помахал им перед моим носом.

Я сочувственно покачал головой.

— Да-а — протянул лесовичок и, пригорюнившись, присел на ветку.

Помолчали. Лесовичок тяжко вздыхал и охал, разглядывая свои взаправдашние, только ма-аленькие лапти.

— Ну ладно — проговорил я осторожно и с ноткой грусти — ты прости меня леший, что потоптал я здесь, пойду я. Жена, наверное, волнуется.

— Ага — ага — меланхолично и тихо проговорил старичок, не поднимая головы.

Я поднялся и огляделся, выбирая направление на звуки бешенной музыки, доносящейся с берега водохранилища. И сделал, было, первый шаг...

— А чо , бегал-то тут — внезапно остановил меня голос очнувшегося лесовичка.

Я обернулся и посмотрел сверху вниз на маленькое сказочное существо — Так я же...

— Я слышал, с родней повздорил, а чо бегал-то? — вновь перебил он меня.

— Так один хотел побыть, остыть немного.

— И чо, побыл?

Я неопределенно пожал плечами.

— Правильно... Где тут один побудешь? Вокруг народ, толкотня, музыка ваша вон грохочет. Да и какая это музыка... Вон раньше была музыка... Помню как бабы на покосе, как затянут пока снопы вяжут... Мы с моей кикиморой ревьмя ревем. Так за душу тянут... А побыть одному здесь не получится. Не-а... Вот я места знаю...

— Да-а — поддакнул я на свою голову.

— Я вот сейчас тебе покажу — воодушевленно и с энтузиазмом подскочил лесовик и взмахнул рукой.

Я и слова сказать не успел, как все закружилось вокруг, исчезло и через мгновение мы уже стояли посреди незнакомого леса с диковинными деревьями.

— Во, наслаждайся — по барски развел руками старичок — а мне пора, надоест, свистнешь.

И исчез. Я только рот раскрыл, а его и след простыл.

И вот я Робинзон Николаев. Ни зажигалки, ни спичек, ни еды, ни крыши над головой. Один. И полный 'абзац'. Но, по порядку...

2

Стою на полустаночке, в цветастом полу... Тьфу ты... Короче стою один. Вокруг березы, не березы, тополя не тополя. Какая-то помесь, мать их... Трава, опять же по колено, и вся крученая и серебристо — зеленая. Тоска... — Эй — позвал я осторожно. Тишина... — Э-эй — позвал я громче. Тишина... И наконец заорал во все горло — А-а-а...

— Чо, орешь-то?

— Лесовик? Ты здесь? — резко крутанувшись на месте, выкрикнул я радостно и облегченно.

— Ну, здеся... Так чо, ореш-то?

— Радуюсь блин — бросил я в сердцах — я думал ты меня бро...

— А-а... Ну радуйся — не дослушав, уже в который раз — а мне и в самом деле пора, пока...

И исчез. На этот раз, похоже, навсегда. Сколько я ни орал, ни свистел, ни топал, ни матерился как последний грузчик. В ответ как говорится — опять все та же тишина...

Я долго, как умалишенный, с истерическими воплями, носился по лесу и, в конце концов, обессилев, свалился под какой-то колючий куст, тяжело дыша, и обливаясь потом и слезами...

Очнулся от того, что замерз. Над лесом висела легкая пелена тумана в чуть мутноватом тусклом свете просыпающегося дня. Пронесся легкий свежий, 'бодрящий', пробравший до зубовного стука, ветерок. Колыхнулась невесомая занавесь влаги и обрушилась вниз холодными капельками утренней мороси. Ёжась и плотнее запахивая легкую летнюю курточку, в которую и был одет со вчерашнего утра, я сел и обвел взглядом окружающий меня сумрачный пейзаж . В недоумении и дрожа от холода, вспоминая, как очутился здесь. И... Вспомнил. Невольный тяжкий стон сопроводил мое судорожное дыхание. Голова сама собой ткнулась в подтянутые колени, а руки обхватили ее самую. Но озноб и душившие меня, неподдающееся контролю чувства обреченности и безысходности, замешанные на обиде и злости, требовали выхода, действия. Я резко вскочил и... Вдруг из внутреннего кармана куртки донесся слабый писк, писк издыхающего аккумулятора мобильного телефона. — Бли-ин — прошипел я с облегченным негодованием — как это я про него не вспомнил сразу, еще вчера. Заморочил мне голову...

Я так обрадовался, воспрял, как говорится, духом, что даже громко и торжествующе заорал, лихорадочно извлекая 'мою прелесть', попутно выронив старую записную книжку и ручку.— Нет, нас просто так не возьмешь, гадкий, мелкий лесовичок. От прогресса еще никто не убегал.

Нажав вожделенную кнопку, экран засветился красиво и радостно. Но... -Нет сети— бежала по монитору безжалостная и сухая строчка.

— А-а — взревел я, не владея собой, до хруста сжимая телефон в кулаке и потрясая им над головой. В следующую секунду он уже летел в кусты — А-ААА! -А-АА!!!...

Немного успокоившись, я еле его нашел. Тут и 'солнышко' поднялось, пробиваясь сквозь неплотную листву и, окатило, наконец-то, теплом. На все голоса загомонили птицы. Их ту-ут... Видимо не видимо. Скачут с ветки на ветку, перелетают с дерева на дерево, взмывают ввысь и камнем падают вниз, хватая чего-то на лету. И орут, орут... И мне ничего не оставалось как, чтобы не оглохнуть от этого ора, двинуться куда глаза глядят.

... Лес остался позади и, я оказался на краю огромного заросшего высокой сочной серебристой травой лугу. Куда ни глянь всюду зелень, птицы и высокое синее безоблачное небо, с поднимающемся ослепительным диском 'солнца'. Ни дымка, ни строения, ни дороги. — Ну, блин... — Непроизвольно вырвалось из груди. — Где же ты хренов леший? — Прошептал я, оглядываясь. Хотелось пить и даже немного есть. Я выломал огромную палку. Взвесил в руке — подходяще, быка не завалишь, но кого поменьше в самый раз. Только ни быка, ни кого поменьше на горизонте не наблюдалось. Но палку не бросил. — Так, на всякий случай.

... Уже несколько часов я брел то лесом, то полем, изнемогая от голода, жажды и усталости. За всю жизнь, такого терпеть не доводилось. Урбанизация, мать ее... Дитя мегаполиса...

Солнце висело высоко, но не пекло, а отдавало мягкое тепло, от чего макушка не перегревалась и я еще хоть медленно и вяло, но двигался и мысли пока не путались. И вот дохнуло свежестью и запахом воды, открытой воды, воды, которой много. Я ускорил шаг, потом побежал, и выскочил, проскочив необхватные стволы деревьев, чуть не слетев с высокого обрыва, на высоченный берег широкой реки. Внизу плескалась, вылизывая блестящие мелкие камушки вода. Я кинулся вдоль обрыва, выискивая спуск. Но пробежав с сотню шагов, терпенье кончилось, и я, бросив мешающуюся палку, сиганул вниз прямо с обрыва, примерно с трехметровой высоты. При приземлении зарылся по колено в мелкую гальку, упал и покатился, кувыркаясь дальше, пока по инерции не влетел в прохладные струи реки.

Напившись и наплескавшись, лежал на берегу, блаженно обсыхая. Злость и обида немного отступили — Много ли для счастья человеку надо— посетила ленивая мысль. — Для счастья надо бы еще и пожрать — ворчливо донеслось из области желудка. И я из солидарности с ним, кряхтя и чертыхаясь поднялся. Оглядел бескрайнюю рябь воды. Где-то далеко-далеко почти у самого горизонта неясными тенями на фоне синевы неба вырисовывался противоположный берег.