О форме и содержании или что нужно книге

Как известно, изготовление качественного, а тем более марочного вина — штука сложная. Искусство на грани чародейства. Для него нужен отборный виноград, бутылка хорошего стекла, затычка настоящего пробкового дерева (никак не "идентичная настоящему" продукция завода пищевых пластмасс). И лишь при соблюдении всех условий и качества ингредиентов может получится что-то путное. Рождение новой книги тоже чем-то похоже на приготовление вина — ведь голову пьянит она зачастую гораздо сильнее (если это, конечно, настоящая книга — а не "шедевр" очередной буквоукладки). Вот о книгах мне и захотелось порассуждать вслух.

Как и для вина, книгам обязательна строгая форма и качество "бутылки" — правила орфографии и пунктуации того языка, на котором произведение пишется (в нашем случае — русского). По своему опыту читателя — камень преткновения для очень и очень многих взявшихся за перо. (Причем не только тех, для кого писательское дело хобби — но и для тех, кто вроде бы должен быть знаком с этой стороной языка профессионально: например выпускников журфаков. К огромному сожалению, диплом "ЛучшЫй журналист редакции" уже не анекдот, а самая что ни на есть быль.) Вторая часть формы-"бутылки" — стилистика. Точнее, соответствие выбранных слов персонажу. Ведь странно будет смотреться гопник из обнищавшего моногорода, который рассказывает приятелям за пивом про поездку в соседний город: "Не лепо ли ны бяшеть братие начати старыми словесы троудьныхъ повестии, начати же ся тъи песни по былинамъ сего времени а не по замышлению бояню..." — ну и так далее. Но не менее глупо смотрится и древнерусский князь, который выступает перед дружиной, например, вот так: "Пацаны, мочим византийцев без базаров. Чтобы бабло и гёрл не больше ныкали". Сказано на эту тему очень много — и вряд ли мне удастся сказать о необходимости соблюдать чистоту речи и грамотность лучше великих классиков русской литературы и мастеров словесности.

Следующий компонент нашего продукта — это, конечно, виноград. В нашем случае идея, смысл, внутренняя непротиворечивость повествования и всё остальное. Автору желательно представлять, о чём пишет — чтобы не выглядеть откровенным дураком. Естественно, далеко не всегда на своём опыте. Но тогда по справочникам, мемуарам, изучив соответствующие учебники и прочую литературу, архивные и музейные материалы. Ощутите дух, эпоху, образ вашего мира... и ни в коем разе не основывайтесь на собирательных мифах. (Самый простой пример — взгляд на ислам: для изрядного количества людей это некая монолитная масса, хотя про родных христиан они хорошо знают, что есть православные, католики, протестанты и так далее. И появляются потоком книги, где в братском порыве нового Халифата сливаются иранские шииты и салафиты из Саудовской Аравии — хотя то, что завтра Папа Римский и далай-лама на пару перекрестятся в Свидетелей Иеговы куда вероятнее.) Если ты не представляешь, не чувствуешь, не разбираешься в предмете повествования — даже при самой выверенной форме в лучшем случае получится стерильный, безвкусный продукт. Эдакая однородная масса пищевого белка, где говядина неотличима от сои. Наверное, питательно — но потребитель почему-то морщит нос. Впрочем, и про содержание написаны вагоны и горы книг и статей, да и сломано изрядное количество копий.

Но вот обе проблемы решены. С помощью умных программ, терпеливых бет и центральной городской библиотеки под боком. Есть и нормальная пробка, то есть финал. (Хотя с последним нынче проблема возникает через раз: почему-то многие авторы считают, что финал — это когда буквы кончились. А не когда сюжет завершился.) Наше вино в бутылку залито правильно — сюжет соблюден, события и эпизоды аккуратно выстроились друг за другом. И вот тут наступает черёд того, о чём, на мой взгляд, часто забывают. Детали и второй план.

Без деталей нам, естественно, никуда. Это тот неповторимый букет, та индивидуальность и аромат, которые, подобно вину, каждой книге присущи свои. Мало сказать, что герой — мускулистый красавец блондин, который встретил свою бабку, тётку, служанку, принцессу (нужное подчеркнуть). Необходимо сказать, во что он одет. Где происходит встреча. Какая нынче погода, тысячи других мелочей... и возникают проблемы и у писателя, и у читателя. У автора в голове давно сложилась картинка, целый мир (даже если это проза, а не фантастика и действие ограничено одной деревней). Хочется с фотографической точностью донести всё до читателя, заставить увидеть... и погрести под длинными, зачастую занудными подробностями. Эдакие списочные описания камзолов (до пуговиц и цвета ниток), обстановки и мебели. Словно автор готовит опись вещей банкрота-должника для последующего аукциона.

А ведь можно (и нужно) иначе. Читатель смотрит всегда глазами персонажа, рядом с которым в данное мгновение находится. Зачастую он и знает ровно столько же, сколько главный в сцене персонаж. И абсолютно также, как и персонажу, ему почти наверняка не интересно, сколько пошло камней, извести и раствора на возведение дворца, на застекление окон (разве что герой произведения приехал для инспекции задержавшейся стройки; но и в этом случае цитирования в тексте смет и накладных далеко не всегда желательны).

"Мужики завели лошадей во двор. Стояли без шапок, косясь на слюдяные окошечки боярской избы. Туда, в хоромы, вело крыльцо с крутой лестницей. Красивое крыльцо резного дерева, крыша луковицей. Выше крыльца — кровля — шатром, с двумя полубочками, с золоченым гребнем. Нижнее жилье избы — подклеть — из могучих бревен. Готовил ее Василий Волков, под кладовые для зимних и летних запасов — хлеба, солонины, солений, мочении разных. Но, — мужики знали, — в кладовых у него одни мыши. А крыльцо — дай бог иному князю: крыльцо богатое..." Алексей Николаевич Толстой. "Петр Первый".

Также можно рассказать и о человеке:

"На крыльцо вышел хозяин, стрелок Овсей Ржов, шерстяным красным кушаком подпоясанный по нагольному полушубку. Крякнул в мороз, надвигая шапку, натянул варежки, зазвенел ключами.

— Этой жердью, ай, по горбу тебя не возил, страдничий сын. Опять все раскидал по двору..." Алексей Николаевич Толстой. "Петр Первый".

Можно написать и иначе. Чтобы текст пошёл плавно, описал увиденное. Мягко, неторопливо... Совпадая с ритмом повествования и местом. Тысяча разных способов на любые вкус и желание.

"Широко, вольно, плавно и красиво катит красавица Волга серебристую ленту своих тихо ропчущих вод. Зеленою осокой да пышными дремучими лесами поросла, убралась на диво красавица-река. Дробно рябит шалун-ветерок нескончаемую гладь ее хрустальных течений...

Впрочем, не всегда мертвая тишина царствует над Волгой. Часто победным боевым кликом оглашается красавица-река... Зашуршит, зашепчет прибрежная осока. Дрогнут камыши, и целая флотилия остроносых стругов и ладей заскользит правильной шеренгой, клоня долу концами весел гибкие, покорные стебли тростника. Одна за другой скользят лодки... Гребцы, как на подбор, молодец к молодцу. Глаза ястреба, рука — долот булатный, сила у всех богатырская. Гребут дружно, песни поют, звонкие молодецкие песни, про славные набеги, про житье-бытье вольной вольницы, про самих себя". Чарская Лидия Алексеевна. "Грозная дружина".

Конечно, без каких-то информативных вставок не обойтись. Но всегда стоит соблюдать меру, не описывая страницами историю и географию: всё-таки художественное произведение это не научно-популярная статья. И читатель такие вступления и пояснения, скорее всего, просто пропустит. Хорошо, если потом вернётся назад, когда всё же понадобиться что-то уточнить — а ведь, скорее всего, попросту поругается на непонятную кашу очередных династический событий "он её, она его, они нас" и тому подобное. А уж если текст сдобрен специфичными терминами и сленговыми словечками...

Вот тут подстерегает следующая трудность: насколько можно употреблять в тексте устаревшие слова, придуманные термины и всё прочее. С одной стороны, отказаться совсем — нельзя: иначе получится как с вышеописанным князем. Да и потеряется тот самый дух эпохи, выраженный словом. С другой — каждая сноска заставляет читателя сбиваться с ритма, если же самой сноски нет, а слово непонятно — лезть в словарь/шлоссарий. И в результате, когда таких сносок или слов по пять-десять на каждый абзац, текст становится нечитабельным. К тому же множество слов за прошедшие поколения сменили своё значение. Например: "Сын Святослава сидел на не столе, а стоял у узкого окна, которое выходило на двор. На лике князя застыли тревога и смятение", — догадаться, что "стол" здесь вообще-то княжий трон, конечно можно... вот только у меня первая ассоциация с обычным столом. Скажем письменным или кухонным. Слишком уж давно разошлись в русском языке "стол" и "стольный град". Каждый автор всегда определяет меру сам — но для меня всегда отличнейшими примерами удачного сплетения были Алексей Толстой в романе "Петр Первый" и Мария Семёнова в "Волкодаве" и повестях "Новгородского" цикла.

Итак, наше "вино" готово, разлито по "бутылкам", и у самого горлышка остался... некоторый "недолив". Иначе говоря, второй план. Как и в продукте виноградной лозы, он может показаться ненужным. Показаться плодом лени разливающего, жадности "на будущее"... И точно также без этого "недолива" всё испортится. Прокиснет. О чём (к моему ещё одному огромнейшему сожалению) сегодня забывают всё чаще и чаще. Главное для нынешних творцов это интрига, любовь, сражение, действие. Динамика, основа, реалистичность. Мы стараемся, мы выверяем все уголки сюжета, тщательно перепроверяем каждый мазок. Мы убираем лишнее, мы считаем, что самое важное — это основные события, что "второй план" нужен лишь "для вычурности", но совсем не обязателен, если всё лихо закручено... И в результате получается как в рассказе Одоевского "Городок в табакерке": "Третьего дня я хотел нарисовать, как маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на другом конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак не удалось сделать: тружусь, тружусь, рисую как можно вернее, а все на бумаге у меня выйдет, что папенька возле маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между тем я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у окошка, а папенька сидит на другом конце, у камина".

И дело как раз в этом самом втором плане. Абсолютно ненужных на первый взгляд сюжетных линиях, событиях, персонажах. Которые то и дело норовят вплестись, отвлекая от основного действия. Как, например, история семейства Бровкиных у Толстого, любовь казака Матюши или судьба остячки Алызги у Чарской. Сегодня читатель нередко сердится, а то и обижается на автора: и за то, что тот вводит "лишних" героев; и за то, что в результате много остаётся "за кадром", заставляя переживать, додумывать и гадать о судьбе "побочных линий" (например о судьбе влюблённой в Айвенго еврейки у Вальтера Скотта). Но стоит второму плану пропасть — как тот же самый читатель начинает жаловаться на "сухость", на стерильность. На театральную неестественность книги — и произведение, на которое затрачено много сил, в которое возможно вложена выдающаяся идея, летит в мусорную корзину с приговором "ни аслилил". Но вот наше "вино из одуванчиков" готово. Разлито, упаковано, убрано в хранилища дозреть и отлежаться. Чтобы через месяц или год появиться на свет, пьяня читателей и заставляя его на мгновение, час или день шагнуть в ещё одно волшебное неведомое. Всем приятного чтения.