— Как под телегой обжиматься, так Пейре для Николетты-Вертихвостки был милый дружочек. А как в церкви подойти, так сестра Екатерина его знать не знает?

— Пейре!

— И ведать не ведает?

— Пейре, я дала обет целомудрия. С монахинями так не разговаривают.

— Я же к тебе по делу, Николетточка!

— К монахиням не приходят!

— Да, где уж теперь сестре-экономке снизойти до жонглёра? До пропавшего жонглёра!

— Пейре, нас услышат!

— Не бойся, родная. Всё осмотрел. Одни мы в церкви. Дверь заперта. Не потревожат.

— Что тебе от меня надо, ирод?

— Помощь нужна.

Жонглёр Пейре Гирон расселся на скамье попросторнее, растянул коленями подол чёрного платья — из соображений безопасности он пришёл в женский монастырь переодевшись старушкой-богомолкой.

— Николетта, надо бы приютить у вас в обители даму. Поможешь, дорогая?

— Воровку?

— Обижаешь.

— Катарку?

— За кого ты меня принимаешь?

— Что она натворила, Пейре?

— Это я с ней натворил, — пояснил жонглёр, — Ничего страшного, — тут же поправился он, — Только творению уже то ли пятый, то ли седьмой месяц. А у дамы с войны возвращается муж.

— А кто у дамы муж?

— Владелец замка Файель.

— Ты смерти моей желаешь, Пейре? Твой Файель Эн Раймон монастырь нам спалит.

— Он ничего не узнает! Николетточка!

— У Раймона Файельского возле замка живёт Старая Птичница. Она раньше вас заметила беременность.

— Старая Птичница болтлива только со своими гусями. Если Эн Раймон не будет спрашивать, то Старая Птичница ничего ему и не расскажет. А с чего ему спрашивать, если вернувшись в замок, он узнает, будто бы жена его уехала на богомолье?

— Пейре, ты у Папаши Ги видел пьесу про съеденное сердце?

— Ещё бы!

Тут Пейре вскочил церковную скамью и, уподобившись кукле Даме, запрокинул голову и прижал руки к груди. Тонко-тонко жонглёр пропищал:

— Ах, сир, вы угостили меня таким сладким блюдом, что иного я не желаю отведать вовек!

И упал, распластавшись среди скамей.

— Это моя пьеса, — пояснила сестра Екатерина.

— Вот где талант пропадал!

В два прыжка Пейре вернулся на скамью.

— Да много ли таланта надо, чтобы записать услышанное?— вздохнула сестра Екатерина, — Я там только концовку изменила, чтобы эта история как-то завершилась. На самом деле На Гильерма недолго лежала бездыханной после того, как услышала от мужа, что он подал ей жаркое из сердца любовника. Она очнулась. Она звала смерть, но смерть за ней не пришла. Она ушла из замка и поселилась в общине катаров. С месяц она, действительно, не могла ничего есть, но потом Добрые Люди как-то откормили её благословлённым хлебом. Несколько лет На Гильерма прожила в катарской общине, а потом перебралась от них в наш монастырь.

Красные блики от витражей, разгулявшиеся по скамьям, перестали радовать жонглёра. Он в напряжении сжал в замок пальцы, он замер, прислушиваясь к рассказу былой подруги:

— На Гильерма — слишком утончённая дама. У катаров, как пробудился заново у ней вкус к жизни, голодно ей стало жить. Хотя мяса она до сих пор есть не может. Сёстры на большие праздники для неё готовят отдельно, а настоятельнице нашей Гильерму защищать приходится. Объяснять, что курицу она с нами не ест лишь по причине душевной болезни, а не от того, что осталась еретичкой. Терпим. Деваться-то ей некуда. В Файель не вернуться.

— В Файель? — вскочил Пейре.

Дождался подвоха!

— В Файель, в Файель, — закивала сестра Екатерина, — Ты ещё за сердце схватись.

— Погоди, — тут раскрасневшийся Пейре оседлал скамью и проскользнул по доске поближе к монахине, — Замок Файель мог менять владельцев. Ты говоришь мне про крестоносца Эн Раймона?

— Про него самого. Семь лет защищал Гроб Господень после того, как зарезал любовника На Гильермы.

— Но для чего? Для чего же он тогда снова взял в жёны даму не под стать себе? Почему опять — такую изящную, такую милую? — Пейре так разволновался, что не сумел разрыдаться, — Зачем ему даму, принимающую поклонников и поэтов? Куда ему жену, смыслящую в трубадурском художестве и в куртуазном вежестве? Чтобы привлекла на порог Файеля нового ухажёра?

— Я думаю, что таков грубый некуртуазный обычай Эн Раймона, — поднялась сестра Екатерина.

— Погоди! Постой! Николетточка! Ты не спасёшь меня?

— Привози свою любовницу на богомолье и беги. Ребёнка подбросим. Что я ещё могу для вас сделать?

— Эн Раймон найдёт меня и убьёт.

— Убегай быстро.

— Ты хочешь, чтобы я прятался всю жизнь? Давай лучше подумаем, как показать Эн Раймону, если он вдруг узнает о беременности, что мой ребёнок — это не мой ребёнок, что он совсем от другого господина. А если беременность не разглядит, то пусть думает, что и измены не было. Или была, но не со мной.

— А есть ли на примете подходящий господин? — вернулась на скамью сестра Екатерина.

— Ты у Папаши Ги видела пьесу про Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря?

— Видела, — кивнула сестра Екатерина, — К нам её на Троицкой неделе, под самый конец гуляний даже в монастырь привозили. Епископ благословил, сказал, что это — дозволенная нам радость, раз уж пьеса про защиту добродетели.

— Опа как! — услышав от былой подруги, как оценил пьесу епископ, Пейре тут же задрал нос и подбоченился, — Так вот, милая, пьеса эта почти что про меня.

"ВЕСЁЛЫЙ МЕСЯЦ МАЙ..."

— Началось всё на Троицу. На Маргариту сильно растревожил сон. В канун Духового дня ей приснилось, будто бы на гряде с петрушкой вырос большой белый цветок. Только он не осыпался пыльцой, а брызгался кровью. На Маргарита загрустила. Вот мы с ней тогда собрали мешок зерна да отрубей, и отправились к Старой Птичнице, чтобы та нам растолковала сон.

Поговорить со старухой в то утро не удалось. Мы уже подъезжали к голубятне, мы были у самых ворот птичьего двора, когда из-за поворота дороги показался вдруг знатный охотник в сопровождении двух слуг. На Маргарита обмерла. Она шепнула мне, что сей охотник — Эн Гаусельм. Милая узнала его издали, милая его испугалась, потому что господин этот преследовал её в первом замужестве и во вдовстве. В самом переезде На Маргариты в замок Файель тщеславец Эн Гаусельм углядел надежду на скорую взаимность!

Эх, знал бы я тогда, какой у На Маргариты муж кулинар знатный... Но пришлось пока обойтись тем кушаньем, что нашлось под рукой.

Даме я велел скакать в замок, благо, до самого холма мчаться за ней было бы невозможно в объезд меня. В ту пору На Маргарита подарила мне гнедого коня и сто марок серебром. Я облачился в такой добрый плащ, что с ходу Эн Гаусельм не должен был сообразить, кто встал у него на пути. Тем более, что половина крови в моих жилах течёт благородная. На рожу жонглёрскую, если всмотреться попристальнее, я, можно сказать, Эн Гаусельму наполовину ровня.

Между нами зашёл разговор о том, как торопится вперёд молодой сеньор и о невежливом нерасторопном мне, не поспешившим отскочить в траву, услыхав его крики: "С дороги!". Слово за слово, речь пошла о том, чтобы сойти с коней и разрешить наши споры, вынув из ножен клинки. Неравенство вооружения, — а у меня был с собой только кинжал, — Эн Гаусельма ничуть не смущало. Что ж, с коней так с коней. Пешим он уже точно не побежит за На Маргаритой.

Я перекинул ногу, изготовившись покинуть седло и, дождавшись, когда Эн Гаусельм спружинит на землю, метнул ему под ноги зерно, привезённое в дар Старой Птичнице. Мешок с ним лежал у меня в седельной сумке. А наклонившись к гриве, когда якобы собрался прыгать с коня, я быстренько вынул мешок и распорол ткань кинжалом. Удобно стало метнуть зерна птицам. Быстро, много и далеко. С высоты седла под ноги спешившемуся.

Несуразные движения маленькой фигурки Эн Гаусельма посреди голубиной орды, — прожорливой орды и настырной, — я наблюдал уже, въехав на холм. Бедняга был так оглушён налётом, что выхватил нож. Зря он им решил отмахиваться от птиц — только сам себя по уху задел. Облил кровью голубей. А птицам, окружившим его, и дела не было до того, как Эн Гаусельм охотничьим ножом размахивает. Голуби тучей слетались на зерно. Голуби одного из его слуг сшибли с лошади наземь!

Старая Птичница, когда мы навестили её на следующий день, сказала На Маргарите, что не надо ничего опасаться. Мол, приснившийся ей цветок — сон-бездельник. Только что толку гадать теперь по прошедшим снам, если белый цветок в ночь после Духового Дня был мной уже сорван. Да и кровь, какая-никакая, а пролилась.

"Я СОВЕТ ВЛЮБЛЁННЫМ ПОДАМ..."

Сестра Екатерина одобрила кандидатуру Эн Гаусельма. Во-первых, наглец, угрожавший Пейре и домогавшийся его нынешней подруги не вызывал у монахини сочувствия. Во-вторых, Эн Гаусельм — младший графский сын. А Эн Раймон Файельский являлся вассалом того графа. Это по графскому велению Эн Раймон ездил воевать в Святую Землю после того, как убил на охоте любовника своей первой жены, вырезал его сердце и приготовил из него жаркое для супруги. Верно, сына своего сеньора Эн Раймон убивать не решится. Всё-таки, связан вассальной клятвой с отцом беспутника.

Обсудив дело по кельям с сёстрами, принятыми в сообщницы, на следующий день сестра Екатерина предложила жонглёру план, как им обмануть жестокого рогоносца.

Пейре Гирон хвастал половиной благородной крови, текущей в его жилах. Но в тех краях, откуда происходил жонглёр, подобная половина крови не являлась чем-то особенным. Широкие скулы, сросшиеся брови, большой нос с горбинкой, который Пейре именовал "орлиным" можно было там увидать у многих его ровесников. А у доброй части ровесниц, — горожанок и селянок, — брови так явно не срастались, нос с горбинкою был помельче, скулы выступали не столь явственно благодаря умелому подбору чепцов и покрывал. Но зато над верхней губой у землячек Пейре чернели усики. Говорили, что в род их сеньора эти усики вошли от персидской царевны, привезённой в незапамятные времена из Святой Земли.

На лице первой жены Эн Раймона Файельского — На Гильермы видны были и стремящиеся к переносице брови, и нос с горбинкой, и усики. Широкие скулы резко обозначились у неё после жизни в общине катаров. Обострились на хлебе и воде, на репе, бобах, корешках и травах. Сёстры в монастыре не могли поверить, что в юности На Гильерма была толстушкой. Эдак она обессилила от гибели любовника. Старые монахини давно позабыли подобные страсти, а потому они осторожно пытались вызнать у молодой женщины, не истязали ли её в той общине катары-еретики.

В общем, никто бы в Файеле не узнал бы сейчас в На Гильерме прежнюю госпожу.

И рост похож. А родственное сходство с Пейре можно было подчеркнуть, подобрав одежду и взяв немного грима. Говорить по-мужски грубо сестра Екатерина её научит. Да и пусть она пока больше кашляет в замке и простужено сипит. А пел-то их Пейре всегда высоким и тоненьким голосом. Это нетрудно для подражания.

До возвращения Эн Раймона ещё достаточно времени. На Гильерме нужно будет только "нечаянно" выдать себя перед теми из домочадцев, кому более всего склонен верить Эн Раймон, и затем спешно уехать.

Мужу На Маргариты станет не к кому ревновать. Если Эн Раймон не заметит беременности супруги, то они ей тихо устроят роды "на богомолье". Может быть, даже сумеют подбросить младенца в замок Файель. А если вдруг, на беду На Маргариты, заметит, то тогда врагом Эн Раймона сделается недоступный ему для кровной мести Эн Гаусельм.

Нужно было ещё позаботиться об уликах — показать, что женщина в мужском наряде, действительно, заезжала раз за разом погостить в Файель на протяжении полугода с лишним. Сестра Екатерина предложила отвезти в комнату Пейре Гирона прялку, положить по корзинам и полкам побольше готовых мотков шерсти и нарезать да нажечь лучин для подставца. А главное, вытрясти там хорошенько пыль из мешков, которую соберут в монастырской прядильне. От такой пыли да от невыветрившегося дыма с ночных лучин сам воздух в комнате, где жил жонглёр, сделается женским. Пусть разоблачитель жонглёра сперва обоняет знакомую ему атмосферу, а потом вдруг обнаружит, что явилось её причиной.

На Маргариту никто в сидении за пряжей по ночам не заподозрит. Она — книжница, мечтательница и непряха.

А Пейре Гирон пока заменит На Гильерму в монастыре, чтобы уехавшую в замок послушницу не хватилась бы игуменья.

"ПРОШУ ВАС МНЕ ВЫДЕЛИТЬ В СЕРДЦЕ ЛЕН"

— Что же вы, сударь, охотитесь в чужих владениях? И почему соблазнились домашней птицей вместо того, чтобы настичь вольную дичь? — строго спросила у Чужеродного Рыцаря Старая Птичница.

И затрясла клюкой!

А огромные бородавки, пока она стыдила драчуна, так и заёрзали по её крючковатому носу.

Белые и бело-красные бумажные голуби, подвешенные на шёлковых нитях, трепетали по ветру. Дрессированная дворняга, изображавшая в пьесе коня, слизывала вишнёвый сироп, изображавший у куклы Чужеродного Рыцаря кровь, льющуюся из отделившегося от головы уха.

Другая дворняга, принадлежащая труппе Рыжего Ги Свистулечки, следовала по пятам за его внуком, мальчик обходил зрителей — собирал в шляпу медь и серебро.

Только один человек на городской площади не был в тот миг доволен и рад. Эн Гаусельм узнал в злоключении Чужеродного Рыцаря свою обиду. Никто в толпе зрителей не произнёс его имени, никто невольно не обернулся к нему. Но сам-то Эн Гаусельм чувствовал, как у него загорели уши. Сам-то он знал, что пьеса поставлена о том, как его унизили пол года назад. И бумажные розы — весенние розы! — в ней не случайны, и бородавки на носу Старой Птичницы похожи на настоящие, и голуби — бело-красные. Это он тогда залил кровью птиц. А те всё толкались, аж топтали друг дружку, подбирая зерно. Ухо себе Эн Гаусельм, конечно, не отрубал. Так, сковырнул перчаткой старую болячку. Только кто же ныне не преувеличит на представлении размера беды?

— Скажи-ка мне, малый, кто автор этой чудесной пьесы? — спросил Эн Гаусельм у мальчика, собирающего монетки.

— Наш старый друг, жонглёр Пейре Гирон, — ответил ребёнок.

— А давно ли показываете вы эту пьесу? — спросил Эн Гуасельм.

Летом Эн Гуасельм уезжал по поручению отца в Неаполь, а осенью, так вышло, он увидел такое представление впервые.

— Да почитай с самой Троицы, — ответил мальчик, — Не совсем с самой, сеньор, но почти.

— Большую награду снискает ваш друг за то, что защищает в пьесе добродетель, — натужно улыбнулся Эн Гаусельм и швырнул мальчику в шляпу шёлковый кошелёк.

Ух ты! Кошель, полный серебра, припасённого для раздачи милостыни.

Гаусельм знал, что Раймон Файельский уехал в начале зимы оборонять замок одной из своих младших сестёр. Даме грозила осада, пока её муж воевал за Святую Землю. Дело то было уже решено, осада снята, но Эн Раймон пока не спешил уезжать от сестры. Он долечивал раны, отдыхал, пировал, готовил выезды на охоту. Жене передал письмо, что собирается выезжать в Файель через месяц.

Пьеса про стычку Дурачка Джумо и Чужеродного Рыцаря ускорила возвращение Эн Раймона домой. Это Эн Гаусельм вместе с попутным торговцем пряностями послал Эн Раймону сердечный привет. В письме он учтиво спрашивал у соседа, не нужна ли тому помощь, чтобы возвратиться поскорее к охране собственных владений? В них-то сейчас промышляет браконьер из жонглёрского племени. Говорят, что сего браконьера привечает хозяйка Файеля и на людях, и в стороне от чужих глаз. А зовут его, он слышал...

123

↓ Содержание ↓