Прода

Интерлюдия. Фердинанд Второй

Император Священной Римской империи нервно мерял шагами пространство своего кабинета, прохаживаясь из одного угла в другой по неровной дуге, огибающей массивный письменный стол. От входной двери из морёного дуба, вдоль стены, украшенной фламандским гобеленом, к застывшему в углу неподвижным изваянием полному латному доспеху работы Пеффенгаузера*, мимо резного шкафа, заполненного преимущественно сборниками всевозможных законов и фолиантами по праву, вокруг упомянутого письменного стола к высокому стрельчатому окну, выходящему на дворцовый парк. Далее следовал крутой разворот и весь маршрут преодолевался снова, но уже в обратном порядке.

От интенсивной ходьбы добродушное и даже немного простоватое лицо самодержца покрылось лёгкой испариной, но император, казалось, даже не замечал этого, продолжая мерно вышагивать по своему кабинету, сосредоточенно и хмуро глядя себе под ноги. Мысли властителя одного из величайших государств Европы были под стать его мрачному облику.

Причин для столь подавленного настроения у Фердинанда Габсбурга было хоть отбавляй. Война вообще занятие нервное, а уж та война, которую он вёл вот уже второй десяток лет сперва с восставшими против его власти сословиями, затем против взбунтовавшихся князей, а после ещё и с поддержавшими их соседними государями, и вовсе не способствовала душевному равновесию. Однако же, как бы не поворачивалась к нему изменчивая фортуна, кайзер никогда не терял веры в правоту своего дела и конечный успех затеянного им предприятия. Даже кампания этого года, когда наперекосяк пошло всё, что только могло, когда шведы захватывали провинцию за провинцией, брали город за городом, когда имперские князья один за другим переходили на сторону завоевателей, когда придавленные тяжкой дланью имперского правосудия еретики вновь начали поднимать голову, почуяв поддержку очередного иноземного заступника, когда, казалось, сам господь отвернулся от верных сынов католической церкви... Даже тогда Фердинанд Второй верил, что ситуация наладится, что всё ещё можно исправить...

Ведь за долгие годы войны бывало всякое. Кайзер отлично помнил времена, когда армии чешских бунтовщиков и их трансильванских союзников подступали к воротам Вены, а жители столицы грозили восстанием и угрожали открыть ворота врагу. И всё же все противники императора потерпели в конце концов поражение. Сейчас же враг, несмотря на все свои успехи, был ещё далеко. А против него действовала сильная и хорошо обученная армия во главе с непобедимым маршалом фон Тилли, недавно произведённым в генералиссимусы империи. Генеральное сражение должно было всё расставить по своим местам. И когда очередной гонец доставил императору отчёт главнокомандующего, в котором тот сухо уведомлял своего государя, что готовится в самое ближайшее время дать неприятелю битву в коей рассчитывает одержать безусловную победу, Фердинанд вздохнул с нескрываемым облегчением.

В способности Тилли сокрушать врагов райха он убеждался уже не раз и до сих пор старый валлонец* ещё ни разу его не подводил. Поэтому первые известия о разгроме имперской армии под Брайтенфельдом вызвали настоящий шок, повергнув как самого императора, так и заражённый его оптимизмом венский двор в растерянность и панику. Выяснившиеся чуть позже подробности только усилили воцарившееся в столице уныние.

Оказалось, что армия империи не просто разбита — она фактически перестала существовать! Треть солдат и больше половины офицеров навсегда остались лежать в сырой саксонской земле. Ещё треть армии сдалась в плен. А оставшиеся попросту разбежались. И ладно солдаты! Империя потеряла своих лучших, самых испытанных и опытных командиров. Командовавший правым флангом фон Фюрстенберг — в плену. Граф Паппенхайм — неистовый рубака Паппенхайм! — пал, сражаясь в первых рядах своих кирасиров. И даже многоопытный Тилли лишь чудом избежал смерти или плена, когда раненым спасался с поля проигранной битвы на коне своего адъютанта от настигающих шведских рейтаров. Счёт старших офицеров (оберстов и оберст-лейтенантов), которые погибли или сдались на милость торжествующего неприятеля, шёл на десятки. Проклятым еретикам были оставлены все пушки, обоз, пополненные с таким трудом запасы пороха, знамёна и святая святых — армейская казна (точнее, то немногое, что в ней ещё оставалось). Но даже этим список обрушившихся на империю несчастий ещё далеко не исчерпывался!

Очень скоро выяснилось, что пленённые и дезертировавшие имперские солдаты тысячами записываются в армию шведского короля, переходя на сторону победителя. А проклятый узурпатор*, чувствуя растущую день ото дня силу, и не думал останавливаться на достигнутом. Едва приведя свою армию в порядок после битвы, он тут же двинул наспех пополненные полки на запад, к Рейну — в самое сердце империи, в её старинные, наиболее густо заселённые и богатые земли. Северный Лев не побоялся трудностей осенней кампании, двинув свою армию в поход навстречу подступающей зиме и не прогадал.

Города и княжества сыпались под ноги шведского триумфатора, словно палые листья в осеннем лесу. Протестантские просто открывали ему ворота, приветствуя, как нового мессию, пришедшего, чтобы избавить их от ярма апостольской церкви. Католики же покорно склоняли головы, боясь даже помыслить о сопротивлении непобедимому и грозному воителю. Ну а те немногие, кто всё же рискнул попытаться...

Что ж, пожалуй, это была единственная светлая страница во всей этой мрачной истории. Католическая Лига, устрашённая шведским нашествием, наконец-то прекратила играть в нейтралитет и выступила против завоевателей, заверив императора в своей безусловной поддержке. Правда пользы на первых порах это принесло немного. Шведская армия, разбившись на несколько потоков, ворвалась в долину Рейна. А затем двинулась на юг по епископской дороге*, снося любое сопротивление на своём пути. Ни затопленные корабли в устье Майна, ни отчаянное сопротивление немногочисленных испанских гарнизонов в Нижнем Пфальце, ни отдельные выпады немногих уцелевших остатков императорских войск, квартировавших в этих землях, ничто не смогло не только остановить, но даже существенно замедлить стремительного и неотвратимого, словно разлив реки в половодье, движения шведских полков...

Негромкий, но отчётливый стук в дверь прервал невеселый ход мыслей Фердинанда, заодно заставив его прервать свои метания по кабинету, замерев почти точно в середине сложившегося маршрута — в аккурат между столом и рыцарским доспехом.

— Ну, что там ещё?

Голос императора прозвучал сухо и недовольно, выдавая нешуточное раздражение самодержца, обычно отменно вежливого и приветливого даже с дворцовой прислугой.

— Прошу прощения, ваше величество, герцог Крумловский* просит принять его по важному и неотложному делу.

— Пусть войдёт.

Слуга почтительно посторонился, распахивая дверь пошире и пропуская в кабинет главного советника и лучшего друга его императорского величества. Ганс Ульрих фон Эггенберг, как всегда, собранный, внимательный и безупречно элегантный, спокойно проследовал в покои, отвесил вежливый поклон, попутно дожидаясь, когда слуга плотно притворит за собой дверь и лишь затем обратился непосредственно к хозяину кабинета:

— Ваше императорское величество...

— Пустое, друг мой, к делу!

— Увы, ваше величество, я с недобрыми вестями — только что прибыл гонец из Ингольштадта...

— Что там?

— Очередной доклад от Тилли. Шведы взяли Аугсбург. Город сдался без боя. Горожане чествовали Густава как героя, а его войска встречали как освободителей. Сейчас главнокомандующий собирает войска в Ингольштадте — всё, что осталось. Армии Лиги приказано соединиться с его основными силами.

Слово �основными� старый соратник императора выделил особо, ясно давая понять, как интонацией, так и довольно-таки кислой усмешкой, искривившей полные губы герцога, что основными эти силы могут быть разве что в докладах и распоряжениях Тилли.

Император, опёршись на стол, ненадолго задумался, нервно пощипывая кончик своей испанской бородки.

— Генералиссимус надеется не пропустить шведов дальше реки Лех, на этом же особо настаивает и курфюрст Баварский.

— И вы думаете ему это удастся?

Фердинанд Второй в ответ лишь с явным сожалением качает головой.

— Увы, нет, Ганс. Уже нет. Боюсь Тилли не под силу сдержать натиск этих новоявленных норманнов, даже с помощью Лиги.

— Тогда, возможно, наши испанские союзники могли бы...

Рот императора кривит невесёлая усмешка, отчего выпяченная �габсбургская� нижняя губа ещё больше оттопыривается, придавая облику кайзера не столько расстроенный, сколько обиженный вид с определённым комичным оттенком.

— Не далее, как третьего дня мы получили письмо от нашего* дорогого родича Филиппа*, который с прискорбием уведомил нас, что текущее положение в Нидерландах к его великому сожалению не позволит Фландрской армии выделить сколько-нибудь существенные силы для действий восточнее Рейна.

— Боюсь, ваше величество, что в таком случае остаётся лишь один способ исправить ситуацию. Я знаю ваше отношение к герцогу Фридландскому*, но всё же, учитывая текущие обстоятельства...

Император недовольно хмурится. Слова, которые он сам упорно отказывался произносить, старательно гоня от себя неприятные мысли, всё же прозвучали. И самое неприятное в них было то, что слова эти были правдой. Похоже, что опальный генералиссимус фон Валленштайн, коротающий нынче время в своих обширнейших чешских владениях, наслаждаясь былой славой и колоссальными богатствами, что ему удалось скопить в бытность главнокомандующим имперской армии, действительно является единственным человеком, способным остановить победную поступь Северного Льва. Весьма прискорбный вывод. Но, судя по всему, верный. А раз так...

— Мы напишем ему письмо и предложим вновь поступить на службу. Завтра.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Антон Пеффенгаузер — один из известнейших мастеров-оружейников XVI-го века.

* Иоганн Церклас фон Тилли был по происхождению валлоном (франко-бельгиец) и изначально имел испанское подданство (уроженец Испанских Нидерландов — современная Бельгия).

* В империи на официальном уровне считали законным королём Швеции кузена Густава Второго Адольфа — польского короля Сигизмунда Третьего.

* Условное наименование маршрута, протянувшегося вдоль Рейна по владениям �духовных князей�, включая трёх архиепископов-курфюрстов — Майнцского, Кёльнского и Трирского.

* Ганс Ульрих фон Эггенберг (нем. Hans Ulrich von Eggenberg) — первый герцог Крумловский, президент тайного совета Священной Римской империи и фактический глава правительства при императоре Фердинанде Втором.

* В данном случае император, как истинный монарх, говорит о себе во множественном числе.

* Филипп IV Габсбург — король Испании, Португалии, Неаполитанского королевства и прочая, прочая, прочая...

* Генералиссимус Альбрехт фон Валленштайн — предыдущий командующий имперской армии, отправленный императором в отставку под давлением коллегии курфюрстов.

Глава 4

— И что пишут?

— А?

Застигнутый врасплох Йенс, заполошно вскидывается, пока я с интересом просматриваю разложенные на столе бумаги через его плечо.

— Я э-э-э...

— Да ты сиди, сиди...

Слегка надавив на плечо, я заставляю порывающегося вскочить писаря усесться обратно.

— Чего там у тебя?

— Да вот, выдали в штабе полка — лично ротному в руки.

— И о чём там?

— Да откуда ж мне знать-то? Конверт же запечатан!

— Ушастый...

Я награждаю незадачливого экс-денщика укоризненным взглядом, заодно надавливая на его плечо чуть посильнее.

— Ну-у-у... парни говорили, вроде приказ в полк пришёл — идти на зимние квартиры. Наверное, об этом.

— О как! А почему я об этом узнаю только сейчас?

— Да я сам только услышал! Вот буквально сейчас из канцелярии!

— И чего ж ты ко мне по дороге не завернул, м?

Я еще немного усиливаю давление на писарское плечо, отчего Фишера заметно перекашивает.

— Так приказ же! Срочно, лично в руки — я сразу на квартиру где герр Арцишевский квартирует, а его нет, вот и сижу, жду... а то бы я конечно, я же всегда...

Йенс продолжает бормотать свои дурацкие оправдания, правда каждое следующее слово произносит всё тише и тише, поскольку я продолжаю усиливать давление, потихоньку скручивая его винтом.

— Я всё понял, герр взводный! Больше не повторится!

— То-то же, мелкий.

Выпустив уже практически вывернутую руку Фишера, я ободряюще похлопываю болезненно морщащегося писаря по спине и, дружелюбно улыбаясь, интересуюсь:

— Что еще расскажешь?

— Это всё, герр взводный! Богом клянусь! Разве что ещё говорили, мол всем ротам назначили разные места для постоя, потому и приказ каждому ротному свой. Но это не точно!

— Ну вот, можешь же, когда захочешь!

— О чём спор?

Отто возникает на пороге дома, служащего нам временным штабом, словно по мановению волшебной палочки — абсолютно бесшумно и в самый ответственный момент.

— Да вот — я небрежно киваю на растирающего плечо Йенса — приказ наконец-то вышел. Конец кампании, идём на зимние квартиры!

— Вот это дело! А то надоело уже по снегу туда-сюда шляться как духам неприкаянным, нехорошие мысли навевает, знаешь ли... да и жопу подмораживает!

Тут старина Шульц как всегда не в бровь, а в глаз попал — жопы, по грубоватому, но весьма точному выражению фельдфебеля, в последнее время подмораживало весьма заметно. И чем дальше, тем сильнее.

Правды ради, в шведской армии снабжению уделяли внимания не в пример больше, чем в имперской. Так что нам еще до первого снега перепало от щедрот интендантства весьма недурственное зимнее обмундирование, которого в старые и, как теперь выяснилось, не слишком добрые времена никто из нас, включая даже Отто, и в глаза не видал, утепляясь каждый раз самостоятельно в меру собственных сил и возможностей. Получалось это у подавляющего большинства кайзер зольдатенов, чего уж греха таить, хреново. У некоторых, в силу врождённой безалаберности, так и вовсе не получалось. Теперь же, благодаря королевской заботе, вся рота щеголяла в одинаковых меховых куртках с подкладкой из овчины, что и позволяло нам бодро маршировать по заснеженным рейнским долинам, занимая одну область за другой, несмотря на усиливающиеся с каждым днём морозы.

Однако всему есть предел и божьему попустительству в том числе. Третьего дня, то есть в аккурат после сочельника, с моря пришёл буран, который ревел и бушевал двое суток к ряду. Ветер буквально валил с ног, а сугробы на сей раз намело такие, что местами и заборы не видно стало. Заодно и подморозило так, что пока справляешь нужду за сараем, под носом сосульки размером в ладонь успевают вырасти... Мы-то отсиделись по загодя занятым домам, слегка стеснив добрых бюргеров как-его-там-дорфа*, в котором нас застигла непогода. Но вопрос о возможности по завершении вьюги продолжить марш прежним порядком встал, что называется, ребром. Так что приказ сворачивать кампанию и идти на зимние квартиры, если лопоухий Йенс, конечно, ничего не напутал и в запечатанном пакете находится именно он, появился очень даже вовремя.