Недостреленный. гл.18

Глава 18.

В Царицын мы возвратились на том же бронепоезде довольно быстро. Я увидел, что город стал похож на военный лагерь. Обыватели попрятались, по улицам скорым шагом ходили одетые в форму красноармейцы, с тарахтеньем разъезжали немногие имеющиеся автомобили, носились самокатчики на велосипедах. В это же время до нашего сводного полка довели приказ наркомвоена, в котором обязывалось всех красноармейцев носить на головном уборе кокарду-звезду установленного образца. Звёздочки на фуражках у некоторых красных командиров я замечал в Царицыне ещё месяц назад, но не у всех, и значки могли немного отличаться друг от друга, в зависимости от изготовивших мастерских. Некоторые звезды были даже в обрамлении лаврового венка. Однако с красноармейской формой звёздочки-кокарды тогда ещё не выдавались, хотя уже встречались в свободной продаже. Я слышал даже о специальном приказе наркомвоена, запрещавшем гражданским лицам, не имеющим отношения к РККА, носить на шапках звезду, под угрозой предания ревтрибуналу. Военспецы ранее почти не носили красную звёзду, а некоторые из них и после предписывающего приказа не стали прикреплять её к фуражке, фрондируя таким образом и показывая, что их мобилизовали и заставили служить насильно.

Вот и нам всем выдали звёздочки, с указанием закрепить на околыш фуражки или кепки. Сама звезда размером была не очень большая, чуть побольше сантиметров трёх в окружности, и лучи у неё были не прямые, а слегка укороченные и закруглённые. В центре был не знакомый мне по прошлой жизни серп с молотом, а молот с плугом, причем плуг с мелкими, пусть и схематичными, деталями. Это ж не так-то легко вырисовывать и изготавливать. В первоначальном предложении эмблемы, как мне помнится когда-то прочитанное, рядом с молотом и плугом ещё книга была, как символ соединения рабочих, крестьян и интеллигенции, но потом книгу убрали, так как с ней совсем уж было трудно разместить на небольшой звезде все символы. Наверное, поэтому в дальнейшем вместо плуга символом крестьянства стали считать серп, его-то изобразить гораздо легче плуга. А может и потому, что серп символизировал беднейшее крестьянство, у которого плуга как и прочих сложных инструментов и механизмов никогда не бывало.

Сзади звезды были "усики", которые надо было продеть в проткнутое в околыше отверстие и разогнуть в разные стороны, предохраняя кокарду от выпадения. Крепили мы, в основном, одним лучом звезды вверх, однако были и такие, кто поворачивал кверху двумя лучами, так как толкового объяснения не было, и в приказе способ ношения не разъяснялся. Форму нам пока не выдали, и мы так и ходили в чём были, кто в военной форме, как латыши, кто-то был и в матросской, а большинство в штатских брюках и пиджаках, ну а я как и раньше носил светлый пиджак поверх солдатского обмундирования.

Тем временем вести с близких фронтов приходили не очень радостные. Казаки пытались охватить город полукольцом. На севере железная дорога на Поворино и Борисоглебск и далее на Москву была была под угрозой захвата казаками. Группа казаков Фицхелаурова постоянно атаковала, стремясь прорваться к Волге. А на станции Царицын стояли неотправленными два эшелона с хлебом для центральных губерний. Запросы по телеграфу станций на пути до Поворино показывали дорогу пока свободной, и Военный совет решил скорейшим образом отправить оба эшелона, но под усиленной охраной. Вызвался быть в числе этой охраны и я, были у меня свои соображения. Видимо меня уже приметило начальство, так как неожиданно для меня я был назначен начальником охраны второго хлебного эшелона. Так, наверное, и выдвигали наверх в это трудное время — чем-то проявил себя, и тебя выдвигают, ставят задачу "революционной важности" и дают людей. Справился — молодец, проверенный товарищ, нагрузим ещё; не справился — погиб, значит, за революцию и светлое будущее, поручат другому.

Задачу ставили двоим назначенным начальникам охраны обоих эшелонов на заседании Военного совета в кабинете у Сталина, куда вечером позвали Озолинса с Иваном Лукичом, а также меня и незнакомого мне латышского стрелка. Сталин, ходил по комнате, Ворошилов и Минин сидели на стульях у стола, Озолинс и Коробов тоже присели на стоящие у стенки стулья, а мы с латышом остались стоять. Вначале хозяин кабинета кратко высказался:

— Названные товарищи Калвис и Кузнецов проявили себя умелыми и сознательными бойцами. Военный совет поручает им важное дело — доставить эшелоны с собранным хлебом голодающему населению Москвы и Петрограда. Возражений ни у кого нет?.. — Сталин сделал паузу и затем остановившись повернулся к нам. — Товарищи Калвис и Кузнецов, за сохранность хлеба отвечаете лично.

Мы с Калвисом одновременно кивнули, а он ещё добавил: "Так точно".

— Отправиться надлежит срочно, — продолжил Сталин. — Сколько времени вам понадобится на подготовку?

— Завтра утром буду готов к отправке, — отрапортовал Калвис.

— Планирую завтра, как будет готов паровоз, — ответил я. — Паровоз для второго эшелона в ремонтных мастерских, обещали сделать.

— Потороплю, — коротко произнёс председатель Царицынского Совета Минин в ответ на взгляд Сталина.

— Что вам ещё потребуется для выполнения задачи? — задал вопрос Сталин.

— Бронеплатформу, товарищи, в эшелон дадите? — решил обнаглеть я.

Минин присвистнул, а Ворошилов усмехнулся:

— Губа у тебя, Кузнецов, не дура. Нет, бронеплатформу не дам.

— Прошу выделить в эшелон пулемёт системы "Максим", — озвучил Калвис.

— Пулемётов на фронте не хватает, — возмутился Ворошилов.

— Возможны нападения, — возразил латыш.

— Казаки с севера к Волге прорываются. У нас ценный груз, — подключился я.

— Я думаю, товарищ Ворошилов, что два пулемёта для охраны эшелонов с хлебом мы сможем дать, — поддержал Сталин просьбу.

— Тогда и в мой эшелон пулемёт, мандат на получение ремонтных материалов и обычную открытую платформу, — озвучил я требования. — На путях давно стоит одна такая, двухосная.

— Берите её, товарищ Кузнецов, — махнул Минин рукой.

— И, товарищ Сталин, ещё просьбу можно? — несколько неуверенно сказал я.

— Говорите, товарищ Кузнецов.

— В Москве у меня жена. Задержаться можно дня на три? Я потом с попутными составами до Царицына сам доеду.

— Хорошо, товарищ Саша, будет тебе отпуск, — подумав, произнёс Сталин. — Не опаздывай, не подведи доверие.

— Не подведу, товарищ Сталин, — сдерживая радость ответил я.

— Вижу, вопросов больше нет, — завершил разговор нарком.

— Приступайте к выполнению задания, — произнес молчавший до этого Озолинс, а Иван Лукич добавил:

— Умрите, но хлеб довезите.

Мне выдали подписанный Мининым мандат на получение требуемого и командировочное предписание за подписью Сталина, в котором накинули несколько дней для побывки домой. Пулемёты, как пообещал Ворошилов, привезут на станцию завтра к утру. Мы же с Калвисом отправились собирать в охранение бойцов из наших отрядов и принимать груз. Набирали людей из своих же отрядов сводного московского полка, Калвис из латышей, я из рабочих и чекистов. Хлеб нам вручали уже в сумерках под расписку, перед подписанием которой мы пересчитали мешки в каждом вагоне, а вагонов в эшелоне около десятка. За недостачу строго спросят, и брать на себя несуществующее зерно мне совсем не хотелось. Спустя часа полтора пересчитанная сумма по вагонам совпала с описью, мы расписались за принятый хлеб и выставили свою охрану у эшелонов.

С Калвисом мыслили мы, похоже, одинаково, так как столкнулся я с ним у хозяйственной части, где он размеренным голосом постепенно закипая выбивал выдачу им пустых мешков. Не знаю, закончился бы их разговор хватанием за оружие или нет, но мой мандат от Минина помог нужному исходу спора. Под предъявленный мандат добились мешков в нужном количестве, и Калвис за помощь вежливо меня поблагодарил. Теперь оставалась более тяжёлая (в буквальном смысле) половина действия с мешками — нужно было заполнить их землёй и перетаскать на открытые тормозные площадки товарных вагонов и перед дверью теплушки охраны. Уже стемнело, когда мы с бойцами, вооружившись лопатами, копали землю на окраине станции, ссыпали её в добытые мешки, а потом перетаскивали к вагонам.

Ранним утром первый эшелон с зерном отправился в путь. Я же с утра торчал в мастерских, поторапливая ремонт паровоза. Сам я в ремонте ничего не понимал, имея об устройстве паровозов только общее представление, поэтому работал подгоняющим фактором. Пришлось даже толкнуть маленькую и короткую речь для работников мастерских, как же без неё. В это время без митингов, пусть даже небольших, никуда. Это у меня был вообще первый опыт выступления на митинге за обе моих жизни, и я чувствовал волнение, как новичок перед дебютом, хотя прошёл он для меня неплохо. Начал говорить медленно, подбирая слова, потом раскрепостился и к концу небольшой речи даже воодушевился. Три десятка рабочих слушали внимательно, больше молчали, недовольных возгласов не было, так как я не предлагал никаких особых и непопулярных действий. После слов "о международном положении", то есть о Советской республике, об атаках на неё белочехов, Деникина, Краснова и интервентов, перешел к продовольственной проблеме, недостатке хлеба для рабочих, и о задаче скорейшей отправки эшелона с зерном их товарищам, рабочим Москвы и Петрограда. Призывом отремонтировать сегодня паровоз и таким образом внести свой ценный вклад в борьбе за дело рабочего класса я и завершил этот импровизированный митинг.

Однако призывы призывами, но одними словами технику не починишь. Рабочие принялись за дело, но всплыли нехватки некоторых деталей, которых пришлось спешно заменять или изготавливать, а я поработал состыковщиком требований и задач между рабочими участками и попутно снабженцем, находя на складах и выбивая отпуск сырья своим мандатом за подписью председателя Совета. Заодно закинул на платформу, прицепленную перед товарным эшелоном под охраной, как их можно было сейчас называть, моих бойцов, некоторые инструменты и материалы. Кроме того, на складе был получен сухой паёк на команду, и патроны с военного склада. Наконец, к ближе к концу суматошного дня паровоз вышел из ремонтного депо и подошел к эшелону. Он прицепился к поезду, дал протяжный гудок, натужно запыхтел и дернул состав. Под светом летнего заходящего солнца мы отправились на север.

...Из глубокой задумчивости, чуть было не перешедшей в дремоту, меня вывело изменение ритма стука колёс и торможение поезда. Я обнаружил, что привалился к мешкам с песком и, отодвинувшись, уселся прямее на полу тормозной площадки. Похоже, недосып вообще и вчерашней ночи в особенности сказался, и меня почти сморило под стук колёс, чуть не заснул, не порядок. Смотря по солнцу, много времени от отправления не прошло, ну, час-два от силы.

— Что такое? Чего замедлились? — помотав головой и растерев лицо, спросил я у Петрухи, молодого рабочего, которого взял в напарники в основном потому, что он очень интересовался "льюисом", который я так и держал при себе. Пётр схватывал на лету, и уже мог поменять диск, снарядить его патронами, а в теории и понимал как стрелять из этого пулемёта.

— Не знаю, товарищ Кузнецов, — удивлённо проговорил парень, выглядывая из-за мешков и сжимая свою винтовку. — Хотите, мигом сбегаю к паровозу, узнаю?

— Давай. Как остановимся, спроси, чего там, — согласился я, приподнимаясь и берясь за бинокль. Оглядел в оптику окрестности — вокруг была пустая холмистая степь. Где-то на востоке в нескольких километрах должна быть Волга, но её отсюда не было видно. Отпустил бинокль, повисший за ремешок на шее, и почувствовал тревогу от неожиданной остановки.

Состав встал, Петруха спрыгнул с вагона, повесил винтовку на плечо и, придерживая сползавший с плеча ремень, помчался вперёд, к паровозу. Вскоре он вернулся:

— Пути повреждены, товарищ Кузнецов. Дальше ходу нет.

Тревога внутри меня усилилась.

— Вот что, Петруха, — сказал я. — Смотри в оба. И в обе стороны посматривай, на этот бок и на тот, — показал я руками налево и направо от железной дороги. — Если что, будь готов стрелять. А я к паровозной бригаде.

Я оставил "льюис" Петрухе, перебравшемуся через мешки снаружи на тормозную площадку, а сам спрыгнул на землю. Сделал шаг и остановился, чтобы выдать от увеличивающегося беспокойства ещё одно наставление:

— Ежели что, длинными очередями не лупи сдуру, весь диск можно зазря выпустить.

— Я помню, товарищ Кузнецов. Не беспокойтесь, всё как надо сделаю, — от вручения ему этой стреляющей машинки радостно ответил парень.

А я побежал к голове поезда. По пути, пробегая мимо постов на тормозных площадках и мимо теплушки с остальными бойцами, приказывал быть наготове. Добежав до паровоза и платформы перед ним, я увидел, что рельсы в одном месте разъединены, и откреплённые концы этой пары рельсов сдвинуты вовне от железнодорожного пути, так что даже вырваны из-под шляпок ближайших к ним костылей.

— Лошадьми, кажись, тянули. Или быками, — мрачно произнёс железнодорожник из бригады, спустившийся с паровоза и оглядевший повреждение пути. — Эти рельсы уже не сгодятся.

— С платформы два новых возьмём. "Лапы", костыли и молотки там же. Бойцов пришлю, — ответил я и побежал к теплушке, посматривая по сторонам. Пока всё было тихо.

Добежав до теплушки, прокричал, — Восемь бойцов на починку путей! Быстро! Оружие с собой, за спину, — и назвал фамилии физически самых крепких. Восемь человек, закинув за спину винтовки, побежали вслед за мной к месту повреждения. На нашей открытой платформе лежал запас рельс, болтов, костылей и прочего для восстановления путей, которые я догадался захватить в Царицыне на всякий возможный случай, воспользовавшись мандатом от Минина. Каждый редьс был длиной на глаз метров десять и весом, по словам железнодорожников, более двадцати пудов. Пока мы с бойцами мучились, сгружая тяжелое железо, паровозная бригада принялась большими ключами откручивать болты на уцелевших стыках испорченных рельс. Едва мы подтащили замену к месту повреждения, как я схватил одну из "лап" — массивных "гвоздодёров" длиной больше метра.

— Соображаешь, комиссар, — одобрительно прохрипел машинист, с натугой нажимая на ключ и поворачивая гайку на рельсовом стыке. Не стал его поправлять, что я не комиссар, и тем более не стал говорить, что просто когда-то в далёкой и нездешней юности был в студенческом стройотряде на железной дороге, вот, видно, что-то и запомнилось.

— Лапы хватайте, — указал я бойцам. — Костыли выдергивать. Рельс от шпал открепить, — и подсунул под головку костыля "вилку" на конце лапы. Пришлось раскачивать и налегать всем весом, даже раз ощутимо грохнулся оземь, когда лапа сорвалась с костыля. Глядя на меня бойцы взяли в руки инструменты и начали понемногу вынимать, торопясь и ругаясь, вбитые в шпалы костыли. Вскоре высвободили один старый рельс и оттащили его в сторону, а затем на его место перенесли новый из запаса и поставили на подкладки. Пока наши железнодорожники стали выравнивать его и крепить рельсовый стык, мы принялись за другой. С меня уже лился пот, на лицах соседних бойцов появились грязные разводы и полосы, когда они смахивали набегающий пот руками. Наверное, я выглядел не чище. Наконец, и второй рельс был отсоединён, и новый был поднесён на нужное местоположение. Осталось только закрепить их на подкладках к шпалам теми же костылями.