Гений

ГЕНИЙ

Когда зритель узнаёт, что какие-то люди дали этому маленькому педику пятнадцать миллионов фунтов, чтобы растянуть пизду из кожзаменителя над заброшенным футбольным полем, он вспоминает, чем занимается по жизни он сам и сколько ему за это платят, потом глядит на фото этого маленького педика в роговых очках и веселой курточке, и чувствует растерянность и недоумение, переходящие в чувство, которое германский философ Мартин Хайдеггер назвал "заброшенностью" ( Geworfenheit ). Зрителю предлагается сосредоточиться на этих переживаниях — именно они являются эстетическим эффектом, которого пытается добиться инсталляция

"Священная книга оборотня" В. Пелевин

" Я не буду повторять, что Андрей Сомов гений. Роль критика не в том, чтобы говорить банальности. Но его работы, сочетающие в себе примитивизм детского рисунка с глубочайшей эмоциональной и смысловой нагрузкой, говорят сами за себя. Это..."

Отрывок из отзыва известного критика Эжена Пурье на работы художника Андрея Сомова.

Галерея уже практически опустела, но я все еще стоял перед картиной "Танго у моря", представляющей собой на мой непросвещенный взгляд дурацкие каракули, вроде тех, что создается детьми, впервые получившими в свои руки карандаши. Правда этот ребенок, возможно, был более одаренным, так как воспользовался красками и как минимум одной кистью и более сдержанным, поскольку в отличие от большинства детей остановил свой выбор только на одной краске, а именно черной. Я машинально сделал еще один глоток из бокала с шампанским, раздумывая о том, что я таки чего-то не понимаю в этом мире, если вынужден заниматься своей очень нервной работой вместо того, чтобы малевать подобные каракули и получать за них десятки миллионов долларов. " А гений то опять опаздывает" — отметил я про себя взглянув на часы. И тут, словно услышав мои мысли, в пуленепробиваемом стекле, защищающем бесценное произведение искусства от потенциальных вандалов, отразилась фигура в смокинге. Фигура некоторое время постояла в дверном проеме, а затем нетвердой походкой направилась в мою сторону. Я медленно обернулся. Ко мне приближался сам знаменитый автор работы Андрей Сомов и, обгоняя его, в мою сторону стремился запах мощнейшего перегара. Сомов был жутко пьян.

— Нравится? — спросил он на корявом английском, ткнув левой рукой в сторону работы и неприятно осклабившись. В правой руке у него была початая бутылка "Курвуазье", к которой он тут же и приложился.

Я помолчал.

— Нравится?! — настойчиво повторил Сомов.

— Я не слишком разбираюсь в искусстве, — ответил я, — Но, по-моему, это полное говно. Я такое и сам могу намалевать.

— Говно-о-о, — протянул он, — А ты знаешь, что это говно двадцать лимонов стоит? — ехидно осведомился он.

— Знаю, — сказал я, — Только это его и отличает от того, что можно найти в унитазе.

— А ты знаешь, кто я? — радостно заржал художник.

— Догадываюсь, — спокойно ответил я.

— Ишь ты! — удивился Сомов, — Ну и что тогда, по-твоему, не говно? А, знаток?! Ты поведай! Не жмись!

— Я как-то видел твою работу "Подснежники". Очень реалистичную. Критики еще приводили ее, как пример банальности, которая в юности свойственна даже гениям. Я не критик. Мне понравилось.

Сомов задумчиво посмотрел на меня и вдруг расхохотался и дружески хлопнул меня по спине.

— Мужик! Будешь?! — он протянул мне бутылку коньяка.

— Давай! — я отхлебнул прямо из горлышка. Надо же, а говорят, у русских считается неприличным пить из горла бутылки. Хрен их поймешь с их обычаями.

— А ты здесь чего? — поинтересовался Сомов, обводя помещение рукой.

— Телка притащила, — ответил я улыбаясь.

— И где она? — удивился он.

— Свалила. Не сошлись в понимании искусства, — ухмыльнулся я.

— Ну и ну ее нахер! Поехали со мной! Я тебе таких телок подгоню — закачаешься! — предложил Сомов.

И мы поехали.

Сначала был лимузин, много шампанского и девушки. Потом был какой-то клуб, девушки, все то же шампанское и кокаин. Потом был номер в отеле девушки, шампанское и кокаин. Затем девушки ушли. А мы с Сомовым остались. Сомов рассказывал...

" ... Тебя как зовут то? Ты не обижайся, все время из башки вылетает. Джон? Так вот что я говорю, Джон... Ха -Джон! А фамилия — Смит?! Нет? Жаль. Было бы смешно. Так вот, что я говорю, Джон. Это все Лешка гандон! Его идея. Он всегда хитрожопый был. Еще в Англии, когда мы с ним там в колледже учились. Так он тогда ... А, впрочем, не о том речь. Я ведь всегда хорошо рисовал. Талант у меня. Меня когда из колледжа то выперли англичане козлы и я в Москву вернулся, так я потом в академии художественной в выпуске среди первых был. Ну, покупали так себе. Да. Ты ж знаешь — реализм это немодно. А в Москве так тем более. Но родители подбрасывали. В общем нормально. А тут Лешка объявился. Весь на понтах из себя. На бирже поднялся, кажись, и еще на чем-то мутном. Я не вникал. В общем, подвалил ко мне. Выпили по старой памяти. Колледж вспомнили. Ну, я ему пару работ показываю своих, а он так скривился, как от зубной боли, и говорит, что говно мол. Я взбесился. "Сам ты говно!" — говорю — " А по роже?! И хули ты вообще понимаешь?!" А он мне — не кипятись. Я не о твоих работах. Я об искусстве вообще. "То есть, по-твоему, все искусство дерьмо?" — удивляюсь я. А он — "Дерьмо и есть". "Вот смотри" — говорит — " Ты, когда приспичит, в парашу бежишь. Потому, что потребность организма. А когда приспичит — рисуешь. Опять-таки потребность и никакой разницы. Только в одном случае выходит дерьмо натуральное, а в другом информационное". "Да за мое, как ты говоришь, "информационное дерьмо", между прочим, люди деньги платят" — возмущаюсь я — " Значит оно им нужно!" А он скотина смеется — "Дык и обычное дерьмо покупают" — говорит — "На удобрения там и так далее". Но потом посерьезнел и дальше двигает — "Дело вообще в том, что люди это те же обезьяны. А обезьяны стайные и, следовательно, социальные животные. Усек?!" "А обезьяны тут каким хреном?!" — офигел я. "А таким" — отвечает Леха — " Что в стае всегда важно, кто кого главнее и кто кому шестачить должен! А как это сразу определишь?! Вот у обезьян в зависимости от крутизны и расписано, кто первым ест, кто какую самку трахает и так далее. А люди — они то покруче обезьян будут, да и поумнее маленько. И про пирамиду Маслоу не забывай. Вот и статус свой изобретательней подтверждают. Причем в каждой людской стае по-разному. В одной стае фиксами золотыми, татуировками да местом на нарах. В другой тачками крутыми да одежкой дорогой модной. Ну а среди самых конкретных произведениями искусства меряются". " А это потому" — перебил я Леху — "Что красота она важнее всего!" "Дурак ты!" — ржет Леха — "Не в красоте дело, а в эксклюзивности. Может у тебя и крутая тачка, да завтра крендель какой пойдет бабла отвалит и такую же купит. А "Мону Лизу" вторую ты Леонардо да Винчи нарисовать не припашешь никак. Помер он уже. Сам смотри. Сейчас техника позволяет все статуи и картины один в один копировать. Но оригиналы стоят немеряно, а копии ерунду. А почему? Что они менее красивые, чем оригиналы? Херня! Они менее эксклюзивные! Замени оригинал на подделку, которую никто не сможет отличить, и стада лохов будут ходить и восхищаться. А скажи им, что это подделка сразу начнут нос воротить!" "Врешь ты все!" — кричу я ему в ответ — "Если все так просто, что ж ты сам знаменитым художником не станешь?! И рисовать уметь для этого не обязательно! Вон Малевич "Черный квадрат" нарисовал и все признают, что это шедевр, а ты что не рисуй — всем плевать. А потому это, что он гений, а ты дурак о себе возомнивший!" "Дурак это ты" — отвечает Леха — "Дело то опять в эксклюзивности, а не в гениальности. А по каким параметрам ее мерять? Ну, навскидку нужно, чтобы работу создавал тот, кто мастерству долго учился, а то ведь если любой крендель пойдет черные квадраты рисовать, то и цена им будет копейка в базарный день. То есть все мастерство применять не обязательно и вообще всякие черточки рисовать можно, но если ты, скажем, лошадь нарисовать обычную не умеешь, то и эксклюзивность у тебя значит херовая и гением тебя не признают. Или, думаешь, Малевич лошадь рисовать не умел? Иначе говоря, нужно уметь все то, что положено было уметь в это время другим художникам, а иначе вероятность того, что тебя гением признают, сильно уменьшается". "Мало что ли техникой владеют художественной отлично?" — не соглашаюсь я — "Что-то не все они знаменитостями становятся! Я сам один из лучших по технике, между прочим в своем выпуске. Так что без гениальности никуда!" "Я сказал, эксклюзивность работы увеличивается от этого, а для шедевра оно недостаточно" — отвечает Леха — " Нужно еще с конъюнктурой подгадать. С оригинальностью там. Раскрутить работу, так сказать, и нишу занять. А там популярность как снежный ком или лавина скатывающаяся начнет нарастать. С той только разницей, что лавина рано или поздно останавливается, а эксклюзивность дальше растет. В прошлое то не вернешься и раньше Малевича "Черный квадрат" не намалюешь, чтобы его переплюнуть" Тут я психанул и как заору — "Умник блин! А слабо самому раскрутиться, как художнику, если такой грамотный?!" "Не могу" — смеется эта сволочь мне в ответ — "У меня техники нет и образования художественного, а без этого эксклюзивности недостаточно будет, а то бы запросто" "А если от моего имени свою мазню выставил, тогда раскрутил бы?!" — кричу я — " У меня-то техники полно!" "Да легко!" — вопит он в ответ. "Спорим?!" — еще громче ору я. "Спорим!" — отвечает он. Ну а дальше что — поспорили мы. Я думал, что он и забудет, как проспится, но не тут-то было. Приперся на следующий день ко мне в студию. Прямо при мне свои каракули на холстах накорябал и я их подписал. А затем и документ подписал, что все эти работы ему в собственность передаю и обязуюсь ни при каких условиях историю их возникновения не раскрывать. Что он несколько критиков прикупит, я ожидал. Что шумиху он в прессе подымет, я тоже ожидал. Но что он эти работы сам себе с аукционов через подставных лиц за миллионы продавать начнет я предусмотреть не мог. Как только первая работа из его мазни под моим именем ушла на аукционе за несколько миллионов неизвестному покупателю, я проснулся знаменитым. Когда несколько других работ ушли уже за десятки миллионов я стал гением. А он потратился только на процент от продажи на этих аукционах, который те с продавцов берут. Но он на еще оставшихся у него работах все деньги отобьет, скотина! А мне подачки! И толпы идиотов бродят по галереям тычут в это дерьмо и восхищаются шедеврами. Уроды! А мои "Подснежники" им банальность! Ну, ничего! Я им еще покажу!"

— А чего ждать то — сказал я Сомову, — Давай прямо сейчас письмо в прессу и напишем! Представляешь, в каком дерьме окажутся все эти псевдоценители искусства? — и я подлил Сомову еще виски.

— Точно! — обрадовался Сомов и смахнул со стола пустые бокалы и несколько дорожек кокаина, — Сейчас и напишу! А чего писать то? — спросил он, роясь в ящике стола в поисках ручки и бумаги.

— Ну, напиши коротко "Все мои работы писал не я, а один урод! Вы придурки! А я круче чем Ван Гог!", а как скандал подымется, так потом по телевиденью в прямом эфире подробно и объяснишь. Представляешь, какой твоему Лешке будет облом? — подмигнул я ему.

— Ага! Уже написал! — засмеялся Сомов.

— Дай взглянуть, — попросил я, и он протянул мне бумагу.

— Это надо обмыть сказал я и протянул ему бокал. Мы чокнулись и выпили.

— Ну и гадость это виски, — скривился Сомов, — какими-то лекарствами отдает.

— Хороший ты парень Эндрю, — сказал я ему, — Ты уж извини меня.

— За что? — вяло поинтересовался Сомов. Глаза его слипались.

— За все, — ответил я. Но он меня уже не слышал. Он заснул и уже никогда не проснулся, что неудивительно после той лошадиной дозы снотворного, которую я добавил в его виски. Я взял его записку и оторвал все лишнее, оставив лишь " А я круче, чем Ван Гог!". Затем я положил записку на стол, отрезал ему ухо ножом и пришпилил его тем же ножом к столу поверх записки. Потом приложил его руку к рукоятке, чтобы на ней остались отпечатки пальцев. Протер все те предметы в номере, к которым я прикасался и, тихо захлопнув за собой дверь, ушел. Уже в машине я набрал на мобильном номер клиента.

— Ну? — раздался нетерпеливый голос.

— Вы были правы, Алекс. Подопечный оказался слишком болтливым, — сказал я.

— И...?

— Проблема решена.

— Хорошо. Деньги как обычно.

— До свидания, Алекс.

— До свидания.

Когда обстоятельства самоубийства знаменитого художника Андрея Сомова попали в прессу, его работы взлетели в цене в несколько раз.