Идущий сквозь миры (Продолжение)

15

Отступление 25

Новгородская летопись [отрывок].

«... И повелеша Великий Государь составити опись свово царства, вписати всю землицу, реки и речки, озера, горы в великий чертеж. Воеводам, наместникам и господарям след сбирати людишек мастеровых, рудознатцев добрых и воев в походы во все свои земли. Послам, гостям купеческим след слати грамотки о царствах соседних, об их землице, урожаях, мастеровых...».

Отступление 26

The principal navigations, voyages, traffiques and discoveries of the english nation [Основные мореплавания, путешествия и перевозки английской нации] Лондон, 1598 [отрывок].

«... Когда же спросил я русского варвара, а велико ли простирается его царство, то пришел он в великий гнев и сразу же велел он принести карту своей земли. Пока же развлекали меня разными разговорами за богатым столом, полным невиданных ранее мною яств и напитков.

… Вышли двое могучих воина в белых одеждах, которых здесь называют рындами, и растянули передо мною медвежью шкуру, размером с двух, а то и трех взрослых мужчин. Когда я взглянул на нарисованную на шкуре карту, то удивлению моему не было предела. Нигде и никогда, даже в нашем торговом обществе (Общество купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем (1547 г.) — примечание). На ней с большим искусством были нарисованы земли Московского царства с многими реками, озерами и горами. Увидел я и странные, неизведанные земли, что лежат на севере и востоке Московии...».

_______________________________________________________________

Я с грустью оглядел свою покои — небольшую комнатенку на неполных десять квадратов на втором этаже царских палат. За последние месяцы все это стало привычным, почти домашним. Вот у стены стоит чуть наклоненная к окну кровать, срубленная из потемневших дубовых досок и накрытая толстой пуховой периной. Дальше почти к самому окну притулился массивный стол с парой подсвечников с оплывшими свечами — свидетелей моих частых ночных бдений. Рядом стояла кургузая лавка, седушка которой была едва ли не отполирована ее многочисленными седоками.

— Как дома, черт побери, — пробормотал я, вновь отворачиваясь к столу и едва не утыкаясь носом в толстый пергамент. — Надо бы добить письмо. Будет Ване от меня подарочек, — грустно улыбнулся я кончиками губ. — Или наследство...

Вздохнув еще раз, я взял черный карандаш и, хорошенько обслюнявив кончик грифеля, продолжил писать. «... Ливонский орден, Великий Государь, лишь кажется слабой добычей. Не верьте тому, кто будет красиво рассказывать про его крошечную армию в пару десятков тысяч братьев-рыцарей и десяток старых пушек. Сила ордена совсем не в рыцарях...». Тут я остановился, решив выразиться поточнее. «Сила ордена не столько в умелых и опытных рыцарях, сколько в жадных соседях и связях. Посмотри, государь, сколько вокруг ордена соседей, которые не прочь поживиться его землями. Неужели ты думаешь, что кто-то из них не захочет при случае округлить свои владения?».

Странно, но писалось как-то очень легко. Не нужно было что-то выдумывать и выдавливать из себя. В какие-то мгновения я даже ловил себя на мысли, что кто-то свыше направлял мою руку. Или может быть все было гораздо проще и причина этого не крылась в чем-то высоком и мистическом. «Может я просто слишком привык к роли пророка этого мира, который все знает на перед. Как бы не заиграться во все это! Здесь ведь нет прав человека и с самоуверенными выскочками поступают очень просто. Бошку режут!».

Поежившись от этой малоприятной мысли, я снова принялся писать. «... Береги, государь, крестьян, ведь именно от них, от черных людишек, государство Московское прирастает богатством и землями. Окорачивай жадных воевод да неуемных дьяков, что с посадских людей, гостей торговых, крестьян мзду великую берут. Пусть поступки матери твоей, государыни Елены будут для тебя примером, как она о простых людях заботилась, как им послабления разные дала». И снова я задумался, а писать ли собственно про опричнину или нет. Ведь ее еще не было, хотя и Ваня задумал что-то такое учредить.

— Может, ну ее эту опричнину?! — протянул я, машинально чертя какой-то то ли крестик, то ли звездочку; знал бы в этот момент, чем потом станут мои каракули, ни в жизни бы не притронулся к карандашу. — Пропустить? Вон написать лучше про больницы и аптеки, школы и библиотеки, про армию в конце концов...

Наконец, очередные сомнения были отброшены и я начал писать про вооруженные силы Московского государства, которые не смотря на всю их кажущуюся мощь, вообще-то были слабоваты. Единственный род войск, которым Ване по праву следовало бы гордиться и приписать себе в заслугу, оставались артиллерийские войска. По его же словам, что я слышал на одном из пиров, только у стен Казани царские войска сосредоточили больше двух сотен орудий самого разного калибра. Здесь были и пищали для прицельной стрельбы, и мортиры для стрельбы навесом. «... А следует сначала, государь, навести порядок в войске. Зря твои воеводы похваляются многолюдством конницы и пушек. Посмотри же на них и сам поймешь, что глупцы они. Привыкли должности получать по знатности, похваляясь древностью своего рода, а не по доблести. Конница же поместная больше на орду похожа, чем на добрых воинов. Из каждого десятка, что на смотре в доспехах и с саблей стоит, в походе считай половина без них. В тулупах овчинных, с оглоблями вместо копий и с саблями из дрянного железа на врага скачут. В тюфяках тоже порядка нет. Пушек много, не сосчитать, да каждое своего припаса требует. Этому требуется такое ядро, второму другое, а третьему вообще третье. Из-за этого в походе неразбериха случается...».

— Ох, Иван свет Васильевич-то обидеться, — присвистнул я, вчитываясь в то, что вышло из под грифеля карандаша. — Ха! Что там обидеться, он придет в настоящее бешенство! Б...ь..., в этот самый момент надо быть далеко, очень далеко, отсюда... Ладно, хватит этой писанины. Государь сейчас в церковь на службу собирается. Значит, часа полтора у нас будет. Ближе к обеду он за мной пошлет, как и всегда. Поэтому письмецо мы положим вот сюда, на самое видное место. Звать меня всегда тот дьяк — хитрован приходил, а он явно грамотный. Думаю, разберется, кому эту грамоту надо передать..., — на свернутой грамотке я четкими крупными буквами написал — СЛОВО И ДЕЛО, ГОСУДАРЮ. — А сейчас, в путь!

После чего мне не составило особой сложности выйти из дворца, который в момент церковной службы был практически пуст. Лишь прохаживавшиеся по коридорам стрельцы провожали меня взглядами.

Через кухарскую я выбрался на задний двор, где меня уже ждал Иса с двумя котомками с казной и четверкой коней — двух наших и двух заводных. Через ворота мы выбрались на одну из улочек Москвы, где к нам присоединились и остальные мои люди.

— Пора, хан, — нетерпеливо произнес Иса, видя мою неспешность. — …

— Да, ты прав. Как всегда прав, мой друг, — встряхнулся я и пришпорил застоявшегося жеребца. — Пошлем все к черту и может нам повезет в другом месте, — остальное я уже добавил еле слышным шепотом. — Где я, наконец, найду эту чертову картину.

Пробираясь по извилистым улицам, больше напоминающим русло лесного ручейка, я задумался о дальнейшем пути в Европу.

«На носу большая война, а это что значит? Значит, что добираться до той же самой Голандии напрямую опасно. Ваня же мне уже все уши прожужжал, что наших купцов «забижают», а кое где и не скрываясь, обдирают как липку. Любой московит для местных шишек феодалов, как красная тряпка для быка или сигнал о возможности разжиться бесхозным добром. Словом, посуху добираться себе дороже...». Конечно, маршрут я уже наметил и проговорил его с тем же самым Исой, который в свое время посетил по торговым делам и Францию, и Голандию. Однако, такой я уж был беспокойный перестраховщик, который перед любым путешествием будет десятки раз перебирать уже собранные вещи и приготовленные документы, звонить по забронированным местам. К тому же дорога предстояла долгая и вряд ли было еще чем заняться.

«По Балтийскому морю попробовать махнуть конечно заманчиво. На хорошем купеческом судне тут идти не долго, если бы не … чертовы пираты!». Вот уж никогда не думал, что почти в самом центре Европы были пираты. А тут такого порассказали, что диву даешься. Мол не только гулящие люди, что за кусок хлеба горло кому хочешь перережут, на береговых стоянках опасны, но и любые встреченные суда. Любой капитан сейчас немного пират, если ему встречается лакомая цель в укромном месте. «Это сейчас еще война не началась. А что будет, когда начнется? Не-ет, все я правильно решил! Искать попутное судно в Архангельске. Сейчас, как раз еще зимник. Дорога нормальная. Лучше пусть задницу в дороге отобьем, зато потом нормально путь пройдет».

На очередной улочке наша кавалькада остановилась, пережидая когда разъедутся двое саней. Возницы долго орали друг на друга, всеми небесными карами призывая пропустить один другого. В конце концов, один уступил. Воспользовавшись этой неожиданной заминкой я оглядел свою поклажу. «Вроде ничего не забыл...». Холст с картиной Брегеля надежно свернут и уложен на самое дно небольшой сумки, которую я накрепко привязал к поясу. С обоих сторон седла висело надежно притороченные котомки с нашим «золотым запасом», часть которого мы еще припрятали на себе. Хранить все в одном месте было опасно; в дороге могло случиться все что угодно. Рядом с одной из котомок в кожаной непромокаемой кобуре находился длинный пистоль немалого калибра. С другой стороны был его брат близнец. Точно на такой же арсенал я потратился и для остальных своих людей. К сожалению, с моими любимцами, скорострельными мушкетами, пришлось расстаться. Уж больно они капризные были: патроны постоянно мокли, затворный механизм был слаб и ненадежен. В добавок, сам мушкет был довольно здоровый. «Правильно не взял. Там, на месте, если надо будет, чай снова смастрячу что-нибудь похожее... В дороге же вон луки моих орлов будут по-надежнее. С этими татарскими пулеметами мы отобьемся от кого хочешь». А из лука они стреляли, действительно, мастерски. Четыре — пять стрел в воздухе, правда, не держали, но три уверенно поднимали.

В этот момент мы наконец вырвались из переулка и оказались на прямой улице, которая оканчивалась воротами. Когда же до призывно распахнутых ворот осталось какой-то десяток шагов, позади нас хлопнул пистолетный выстрел. Стрельцы на воротах, еще мгновение назад беспечно пялившиеся на наших иноходцев, тут же похватали кто бердыши, кто фузею и начали смотреть за наши спины.

— Хан, уходить надо, — прошептал Иса, наклонившись ко мне. — Там скачут странные вои в черных рясах, как носят урусутские монахи.

Признаться, у меня тоже что-то ойкнуло в груди, когда я повернулся и увидел скачущих всадников в непонятных балахонах. Кто это такие? Разбойники?! Прямо среди бела дня? Или распоясавшаяся дворня какого-то боярина? А может чернь бунтовать начала?

«Уж не по нашу ли душу эти товарищи?». Мои люди вытащили из ножен сабли и сбились вокруг меня. Оскалившийся Иса, вооруженный здоровенной огнестрельной дурой — мушкетоном, занял свое место по правую руку от меня. «А эти-то, защитнички, что-то нехорошо зашевелились?». Стоявшие поодаль от нас стрельцы вдруг начали опускать фузеи. Один же что-то яростно им втолковывал, то и дело тыча в сторону всадников в балахонах. Правда, сколько я ни вслушивался, разобрать что-то внятное, мне так и не удалось. «Скачут, красавцы. Рясы напялили, метлы, кажется, нацепили... Метлы?!». Разглядев небольшие метлы — веники, притороченные к седлу каждого из всадников, я от удивления едва с лошади не свалился.

— Мать моя, опричники, — узнал я, наконец, тех, кто должен был появиться лишь черед два десятка лет. — Ваня, б...ь..., опричников, решил на нас испытать, — вздрогнув от этих слов, я резко бросил своим людям. — Уходим! Быстро, уходим! Я знаю кто это.

Едва мы вновь двинулись к воротам, как кто-то из скачущих всадников вновь выстрелил из пистолета. Потом уже до нас донесся чей-то вопль.

— А ну, повертай взад! Ворота закрывай! — вновь кто-то пальнул. — Государево слово и дело! Вертай взад!

Больше медлить было нельзя. Стрельцы сорвались с места. Одни бросились к воротам, другие начали разжигать фитили на фузеях.

— К черту припасы! Режь веревки! — заорал я и первым сорвал с седла поводья с заводного жеребца. — К воротам! Иса, я сказал бросай заводных коней! Бросай, б...ь...! — твердолобый татарин никак не мог справиться с заупрямившимся заводным жеребцом, на котором висели мешки с частью нашей казны. — Иса! К воротам!

Черт! Махновцы! Никто из моих людей не тронулся с места! С обнаженными саблями, выкрикивая ободряющие вопли, они кружили вокруг меня.

— К воротам, бараны, — я схватил за поводья коня Исы и потянул в сторону ворот. — Мы еще успеем!

Однако, ощерившийся татарин вырвал из моих рук ремешок и от души им приложил по крупу моего жеребца, который тут же рванул вперед.

— Уходи хан! Скачи в сторону Казана. Там найдешь убежище, — махнул он рукой, прилаживая на локте мушкетон; этот огнестрельный монстр с расширяющемся раструбом на стволе явно готовился сказать свое слово. — Скачи хан...

И сразу же до меня донесся нестройный залп стрелецких фузей. В ответ громыхнул мушектон Исы. Раздались какие-то крики, звуки сталкивающихся друг с другом клинков.

Но я этого уже ничего не видел, цепляясь за гриву взбесившегося коня. Уже у ворот закусивший удила жеребец со всего размаха напоролся на три — четыре бердыша, которые выставили перед собой стрельцы. А я подобно птице, пролетел с десяток метров, и вонзился в какой-то сарай, где и потерял сознание.

… Очнулся я от того, что на меня вылили ведро воды. От души плеснули зверски холодной, почти ледяной, водой! Громко задышав, я поднял голову и попытался пошевелиться. «Поймали, все-таки... Б...ь..., к дыбе привязали, как куренка. А теперь, что, ощипывать будут?».

Это явно был какой-то подвал. Пара скорее коптящих, чем горящих факелов, не давала разглядеть во все подробностях помещение, куда меня приволокли. Правда, потемневшую кирпичную кладку со стекавшими по ней струйками воды я рассмотрел довольно ясно. «Подвал, бурые кирпичи и много — много воды... Похоже под Кремлем я, не иначе. В политические меня, значит, записали». Об этих подвалах, что находятся под Кремлем почти у самой Неглинки, я уже был наслышан. Много жуткого рассказывали о тамошних пыточных и каменных ямах, вопли из которых в тихие летние ночи доносились и до самого верха. Поговаривали, что сидят там только царевы недруги.

«О, а я-то замерзнуть боялся. Падлы, и огонек приготовили!». Заметил я железную жаровню с углями, рядом с которой копошился довольный мордастый детина с дебиловатым выражением лица. Одетый в кожаный передник, он осторожно перебирал пару каких-то железяк весьма странно вида.