|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 1
Рабы живые и мёртвые
— Решай скорее, ты с живыми или мёртвыми? — шептала на ухо смерть, сжимая свои сухие руки на самом сердце и застя глаза тьмой великой бездны.
А мертвецы шли в бой плотной массой, чавкая по раскисшей глине долины, шли, не ведая ни усталости, ни страха, ни жалости. Частые молнии выдёргивали их тёмные силуэты из черноты ночного ливня. Они шли, тускло поблёскивая стальными масками на лицах, щитами и наконечниками копий, а впереди кипел бой. Пылая белым огнём, девять рыцарей Белого Пламени рубили своими двуручниками наседающих на них воинов смерти. Их движения тоже были сродни тем молниям, из которых, казалось, они родились — быстрые, точные, разрушительные. Я видел их силуэты, но не мог различить лица, хотя они никогда не носили шлемов, лишь обручи, сияющие тонким ободом света вокруг голов.
— Решай же, — шептало дитя безумия и ночи, играя пальцем на нити моей судьбы, словно на струне арфы, и мотив её был прост.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Так бьётся человеческое сердце.
Я стоял, а мертвецы обходили справа и слева, словно для них меня не было, они лишь толкались под руки в своём обречённом шествии. Они шли, а я глотал ртом воздух, держась за проткнутое арбалетным болтом плечо и истекая кровью. Они проходили мимо, а я готовился стать одним из них, не имевших ни души, ни жизни, ни собственной воли солдат.
Внезапно один из мёртвых встал передо мной.
— Господин, — позвал он смутно знакомым голосом, — господин, проснитесь...
Голос ключника выдернул меня из того кошмара, который преследовал почти каждую ночь. Кошмара, отзывающегося болью в давно зажившем плече, куда когда-то угодила отравленная стрела, поставив на колени перед богинями, плетущими нити людских судеб, поставив перед выбором, и я решил цепляться за жизнь.
— Господин, — повторил тот.
Я открыл глаза, шершавые изнутри, как кора дерева. Ключник стоял в трёх шагах от большой деревянной бадьи, в которой я начал засыпать, разнеженный тёплой водой, треском огня в открытом очаге и переливами канареечной песни.
— Что тебе? — неохотно отозвался я, положив руку на край бадьи.
— Надо зерно перетаскать из амбара на сушильню, не то задо́хнется. А там мертвяки этого, того.
— Чего того?
— Ну как они будут зерно тягать, ежели тухнуть начали. Так вся пшеница пропахнется падалью.
— Прямо-таки все? — спросил я, глядя в высокий тщательно побеленный потолок.
— Ну, не все, но много. Господин Мостисав нам обещал парочку свежих со скидкой. И обязательство даёт, что тех не менее пяти лет гниль не тронет.
— Сколько протухло? — переспросил я у слуги, мысленно матерясь и зарекаясь покупать в порту дешёвых о́трупов.
— Четыре, господин.
— Тьфу ты, я уже думал не меньше десятка.
— Нет-нет, только четыре, господин.
— Хорошо, возьми. Только завтра, сегодня тебе этих вполне хватит.
— Да, господин, — ответил ключник, сделав чуть заметный поклон.
Когда расторопный слуга вышел, я снова закрыл глаза, погрузившись поглубже в остывающую воду. Головная боль отозвалась внутри меня протяжным стоном. Последняя амфора вина была действительно лишней и хотелось лежать вот так, без движения, целую седмицу.
— Ну, у тебя и рожа, — раздался рядом ехидный девичий голос.
— Мира, тебя не учили, что врываться к старшим без разрешения не принято? — пробормотал я, поднимая тяжкие веки, принимая более ровное положение тела и сгребая ароматную пену на середину бадьи. — Я не одет, между прочим.
Гинэй стыда никогда не шептал мне ни единого слова при служанках и рабынях, они на то и есть. Но сейчас не тот случай. Совершенно не тот.
— А то я на состязаниях атлетов не была, — заговорила девушка, — Там все бегают и борются в воздушной тоге. Это как бы голышом. И на празднике плодородия будто не была. Там избранные вообще прилюдно...
— Хватит, Мираэль, то атлеты и избранные, а я родной дядя, и здесь не стадиатр и не храм. Не надо из себя строить взрослую циничную матрону. Тебе всего пятнадцать, — произнёс я, глядя на невысокую смуглую девчурку с карими глазами и длинными вьющимися чёрными волосами. Глаза были большими, а лицо худеньким, совсем как у матери. Через два-три года девушка наполнится соком женственности, и отбоя от женихов не будет. Немного портили внешность отцовы густые брови, но у женщин много хитростей, чтоб выгодно показать себя. — К тому же нагота священна и не для повседневной суеты, — продолжил я. — Не зря же одежду боги нам даровали. Лучше кинь полотенце.
— Если скажешь 'пожалуйста' и признаешь, что мне уже пятнадцать. Я взрослая, — произнесла она, сделав ударение на слово уже.
— Нет. Я лучше отцу расскажу. Он быстро объяснит, сколько тебе лет. И что ты, хочу знать, здесь делаешь?
— А ты не помнишь? — съязвила племянница, взяв с серебряного блюда яблоко. — А-а-а, кислое.
— Полотенце.
— На!
Поймав толстый свёрток мягкой ткани, я обвёл взглядом большую светлую комнату с огромными, почти в размер стены, окнами, выходящими на город с его резными колоннами двухэтажных усадеб, крытых яркой черепицей всех цветов радуги, дворов, утопающих в зелени виноградных лоз и оливковых рощ, бескрайнее тёплое море и такое же бескрайнее небо, разбавленное редкими облаками. Светло-голубые занавески, прибранные по бокам оконных проёмов, колыхались под тёплым ласковым ветром, несущим запахи солёной воды и спелых фруктов и крики чаек.
На маленьком столике лежали чистые вещи, в которых я вскоре отправлюсь на свою суточную смену служения, а в самом углу сидела на крохотной скамейке рабыня.
Я скривился, силясь вспомнить, откуда она здесь взялась.
— Это кто?
— Это папа привёз, — отозвалась Мира, захрустев спелым яблоком позади меня. — Мама сказала, чтоб дома этой гадости не было.
Точно. Её мне вчера брат подарил, вернувшись из странствий. Как же, правая рука командующего экспедиционным легионом. Тащит домой всякое. Да хранят боги единоутробного засранца, с которым мы возливали вино до самого утра. Это из-за него у меня голова болит. Но не спорю, харизское было отменное.
— И он спихнул это мне, — пробормотал я. — О, великие небеса.
— Не спихнул, а подарил, — поправила меня Мира.
Судя по внешности, худющая ярко-рыжая веснушчатая девушка родом из северных островных княжеств. Тяжко ей придётся в наших тёплых краях. Только и успевай глядеть за ней, чтоб не напекло темя, а кожа не пошла волдырями.
Я встал из бадьи, быстро обернувшись полотенцем, и направился к своему подарку, оставляя цепочку мокрых следов на тонких гранитных плитках. Девушка сжалась в комок от страха. Ещё бы, ведь перед ней стоял ужасный некромант, повелитель мёртвых, мучитель и убивец, который в мрачном подземелье заживо потрошит своих беззащитных жертв и снимает с них кожу. На севере мы главная страшилка для детей, хотя пребывая в похмелье, я должно быть действительно выглядел воплощением зла. К тому же у неё на родине не было рабства, и это тоже один из их кошмаров. А у нас существовало, но во владении живым человеком не было особой необходимости, поднятые мертвецы в полной мере заменяли собой раба в не обременённом размышлениями труде, не просили еды, не спали и не уставали. Владение живым человеком превратилось в роскошь.
Я прикоснулся к девушке, так как надо её ощупать на предмет повреждений. Пальцы медленно прошлись по голове, а подушечки начало покалывать от колдовства, впитывая знания о теле. Сотрясений нет, слух в норме, ударов и ран не было. Это хорошо. Но процедуру осмотра нужно завершить.
— Гашпадин, пажалушта, нет, — тихо запричитала девушка, когда рука скользнула ниже, по шее и груди к низу живота под льняной сарафан, остановившись там, где под кожей живота скрывалось женское лоно.
Забавный у неё акцент, но наш язык она худо-бедно понимает, и это хорошо.
— Замолчи, дурёха. Дай сосредоточиться, — процедил я, понимая, чего боится рабыня.
Не трону её, хотя мог бы. Но моё ложе только вчера утром, когда подоспел брат, тактично покинула светлейшая Танра, взъерошив нам обоим головы ладошками на прощание. Единоутробный странник долго цокал языком, восхваляя обворожительную деву, которую я привечаю в своём доме. После полногрудой и крутобёдрой дочери рода Кунсаманри эта тощая замухрышка не впечатляла.
— Что делаешь? — почти над ухом прошептала Мираэль.
— Что тебе надо? Что ты прилипла? В куклы не играется? — огрызнулся я, не оборачиваясь.
— Ты вчера отцу обещал, что меня в ученицы возьмёшь.
— Да? — переспросил я, оторвавшись от рабыни и проведя ладонью по лицу, опухшему от хмельного.
О, великие боги! Всё верно! Обещал.
— У тебя дара нет, — попытался я вяло отречься от обещания.
— Магистр Марамек сказал, что есть. Я теперь буду госпожой некридой, дочерью жизни и смерти, повелительницей нежити, — пафосно произнесла Мираэль, горделиво выпрямившись и повернув голову в профиль.
Я же глубоко вздохнул, предчувствуя, что спокойная жизнь кончилась. Племянница настырная, как её отец, не отстанет, пока не добьётся своего. К тому же клятва. О, боги!
— Мне просто нужно проверить, не обрюхатили ли её пираты, грабившие северный берег, а потом продавшие брату, как жемчужину льдов, — наставительно начал я, снова сунув ладонь под одежду рабыне. Пальцы скользнули по мягкой и тёплой коже живота, жёстким лобковым волосам и остановились у самого женского лона.
— А-а-а, — протянула Мира, — мама тоже меня водила к целителю. Боится за мою девственность.
— А она у тебя ещё есть? — с усмешкой спросил я, чувствуя, как под пальцами растеклось лёгкое тепло, смешанное с мелким покалыванием, извещая о целостности внутренних органов.
Даже удивительно, что нет никаких повреждений женского лона. Я-то был уверен, что её насиловало не менее двух десятков оголодалых моряков. Впрочем, если девушку изначально хотели продать подороже, то могли вполне сносно с ней обращаться, поддерживая товарный вид. Вот только страшных баек ей понарассказывали столько, что все поджилки у бедной трясутся, того гляди обмочится прямо на скамье.
— Представь себе, — огрызнулась Мира, — я же не шлюха какая. Я честь блюду.
Тяжело вздохнув, я продолжил осмотр. Из всех повреждений нашлись небольшие потёртости на запястьях и лодыжках от тугих верёвок. Не найдя больше ничего, приложил ко лбу рыжей рабыни указательный палец и зашептал заклинание.
— А это что? — тут же подалась вперёд племянница.
Она наклонилась и упёрлась руками в колени. Чёрная косичка, свесившаяся через плечо, защекотала мне спину концами непослушных волос.
— Не нужно мешать колдуну, когда он заклинание читает, — пробурчал я, а потом начал пояснять. — Я наложил нить Миссаны. Петля дичи кидается на подопечного, петля ловца на того, кто наблюдает. Это даёт небольшую связь, так что можно воспринимать ощущения чужого тела и знать, где примерно оно находится. Это полезно при контроле целителем здоровья другого человека, и несложно для чародея. Такую же накладывают на детей и нерадивых девушек. На девушек особенно в период цветения, дабы знать, не провели ли они ночь с кем-либо. Заклинание хорошо тем, что его почти невозможно снять постороннему магу.
— Зелёнка зелёная, — восхищённо произнесла Мира.
— Это что за молодёжный говор?
— Ну, замечательная вещь.
— Не радуйся, — ухмыльнулся я, — на тебе такое же стоит. А второй конец на матери. Так что не зря тебя к целителю водили. Мать почуяла страсть и любовный экстаз.
Мираэль сжала губы, опустила голову и покраснела так, что румянец стал виден даже через смуглую кожу.
— Не было у меня мужчин, — наконец, процедила она и добавила. — Никак не снять?
— Да так и понял, что ты одна была, — произнёс я, а потом смилостивился. — Хорошо, на себя переброшу нить. Я её ставил, и ключ-слово у меня. Только пообещай не уединяться.
— А когда снимешь? — спросила сникшая Мира.
— Ну, либо когда выучишься всему, либо когда замуж выйдешь. То есть, ближайшие три года точно нет. Тебе всё равно нужно сосредоточиться на учении некромантии.
Я вытянул руку, на мгновение коснувшись лба племянницы, а потом посмотрел на рабыню. Когда же моя рука взяла из шкафчика для письменных принадлежностей небольшой острый нож, которым я открывал конверты с письмами, она заревела и схватилась за подолы сарафана, пытаясь, с одной стороны, не задеть меня, а с другой — снять одежду.
— Гашпадин, я лягу на ложе, только не делатте иж меня ходячий тлуп.
— Дура, — зло пробурчала Мира за спиной.
Я молча остановил рабыню и срезал с тощей бледной шеи красный шёлковый шнур с висящей на нём медной бляшкой, значащий временную принадлежность прошлому господину, бросив тот в огонь. С похмелья руки немного дрогнули, и из царапины на её горле потекла кровь.
Потом заживлю, шрама и так не будет.
— Гашпадин, пажалушта, гашпадин. Я умалялю ваш, — бухнулась на колени и затараторила рабыня, неправильно истолковав мои действия.
Боль от её ушибленных коленок передалась мне. Я скривился, но связь не обрубил, лишь аккуратно защёлкнул тонкий золочёный ошейник с инкрустированными в него гранёными кусочками прозрачного, как слеза, хрусталя и узенькой серебряной табличкой. На табличке была вытравлена кислотой до черноты фраза: 'Сие езмь господаря Ирга́трэ О́рса ценность'. Старомодно, но я не хочу менять. Крохотный замочек, качающийся как подвеска на колье, можно было отодрать пальцами, но ей это пока знать необязательно. Ошейник защитит от лишнего внимания, а если потеряется по незнанию мест, то любой стражник вернёт. За серебряную монетку, разумеется. А сбежать ей теперь некуда. На родине сожгут заживо, как осквернённую проклятой землёй.
— Вина, — коротко бросил я.
— Пьянь, — пробурчала Мира, а рабыня бросилась к столику, словно в быстроте заключалось её спасение от ужасных мук.
Она даже уронила серебряный поднос с яблоками, и тот загромыхал по всему залу, заставив меня ещё раз скривиться. Но вот вино в блестящем кувшине оказалось передо мной в дрожащих руках девушки. Я аккуратно подхватил его за ручку и отпил несколько больших глотков. Оно было некрепким и обладало лёгкой кислинкой красной смородины, самое подходящее для похмелья.
— Пей, — сказал я, протянув кувшин своей новой рабыне.
— Гашпадин?
— Пей, говорю.
Девушка пару секунд смотрела на светло-жёлтую жидкость, а потом приложилась губами к серебряным краям, да так, что пришлось останавливать её.
— Тебя как зовут?
— Тако́ля, гашпадин.
— Я твой новый хозяин, господин Ирга́трэ. Ирга́трэ О́рса. Понятно?
— Да, гашпадин.
— Повтори.
— Гашпадин Ильгатле. Ильгатле Ольща.
Я немного опешил от такого произношения моего имени. Дурацкий акцент. Девушка опять съёжилась, не понимая, чем задела меня.
— Тагато́рия! — громко позвал я, задрав голову.
Эхо не успело пронестись по залу, как дверь тихонько скрипнула, и помещение вошла пожилая служанка из вольнонаёмных.
— Таря, распорядись, чтоб мяса принесли, и одень Таколю, как подобает в сопровождении господина. Капли валерьяны дай ей, а то запуганная она. Я её на каменоломни возьму.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
