Игра на выживание

Странная печаль иногда возвращалась с облетающими вишневыми лепестками или желтым пожаром осенней листвы. Возвращалась все реже и реже с течением времени. Время, оно ведь почти все может вылечить. Почти. Оно заносит песком города и стирает из памяти людской прошедшие разлуки. Оно почти всемогуще, но только почти, и это было самой страшной тайной мироздания. То, что время можно преодолеть, пусть и ненадолго, пусть ценой невероятных усилий, но это возможно.

И тогда души, стоящие по разные стороны пропасти времени, могут встретиться.

Встретиться и... быть может, это была любовь. Быть может, просто очень сильная дружба. Быть может, этому можно было дать тысячи названий, от которых не поменялась бы суть.

Это — было.

Одно имя.

Один голос.

Одно го.

Он никогда не думал, что первым уйдет Сай. Наоборот, что для бессмертного, вечного призрака одна короткая жизнь одного человеческого существа? Онрё тысячелетиями скитаются по миру людей, так что для них время? Но даже и это было больно и горько. А уж потерять его...

Нить бытия прервалась. Вот только вправду ли для Сая это было так уж плохо? И для него.

Эти мысли стали приходить гораздо позже, когда он повзрослел и научился думать. Когда он вообще многому научился, а не только го. У него были хорошие учителя — его друзья и близкие, его покойный ныне дедушка, Тойя-сенсей и многие, многие другие, что не позволили ему захлебнуться в собственной вине.

И Сай. Снова, как и до этого. И веер, что всегда сжимали руки, был теперь — спустя годы и два отвоеванных титула — этот веер был антикварным. Настоящий веер. И настоящий гобан, с которого давно уже стерлись застарелые следы крови. А может, их никогда и не было.

И по прошествии всех этих лет все былое казалось сном, просто сном. И все чаще казалось, что Сая никогда и не существовало в действительности. Впрочем, Хикару Хонимбо было достаточно и того, что для него — двенадцатилетнего пацана — Фудзивара-но-Сай был живым. И оставался — в его го, в его памяти и в его сердце.

Детская любовь, наивная и светлая, больше похожая на восхищение учителем и другом, чем на что-то большее.

Детская любовь, оставившая после себя светлый муар печали и солнечный привкус солоноватых слез. Слез, которые несли очищение и новую надежду.

* * *

А с ним все было иначе — ярче, спокойнее и вернее. И неизменная прическа-каре, оттеняющая безумное спокойствие взгляда — она была другой и все же той же, и все еще слишком тонкая шея, и все еще слишком плотно сжатые губы — словно в вечном раздражении. И все то же выражение "играйтолькосомнойятебяпобью" в морской глубине острого взгляда. И по-прежнему клинками скрещиваются камни на гобане. И по-прежнему неразрывно связаны судьбы.

Ярче. Вспышкой молнии в грозовую ночь — понимание, от которого никуда не деться. И они уже не дети, давно не дети, чтобы можно было позволить себе не осознавать этих ощущений почти свихнувшегося тела. Пусть молчаливо, пусть невозможно — но мир обретал иные краски, превращаясь в абстракцию Дали: непонятную, волнующую, жуткую местами, но такую стройную, логичную и выверенную до мелочей. И больше не было сторон — словно го стало одноцветным, таким, в какое так часто с того первого раза играли они друг с другом.

Спокойнее. Потому что больше не было взрывов и резких виражей. Потому что слишком многое заставляло их становиться почти полными противоположностями друг с другом, а война велась только на черно-белом поле девятнадцать на девятнадцать, за которым все было иначе. На нем, на этом поле, малейшая эмоция могла стоить жизни, пусть и не в прямом смысле. И когда они играли, они оставались спокойными. И это отражалось на их взаимоотношениях, давно уже ставших ровной, сдержанной дружбой соперников.

Да и юношеского пыла не было, он исчез, смятенный ураганом по имени Фудзивара-но-Сай.

Его личный ветер перемен.

Вернее. Потому что в отличие от Сая, Тоя Акира был живым, и прикосновение к нему не трогало воздух. И можно было оставаться рядом, препираясь из-за очередного хода, споря по пустякам и перешучиваясь шепотом на скучных конференциях. Они оба давно уже стали сенсеями, давно — еще когда выиграли первые титулы и удержали их. А до того было страшно, и каждая серьезная игра заставляла дрожать руки так, что не удержать было камней. А раньше был взгляд, внимательный и серьезный, и тысячи игр — чтобы преодолеть. Игр, которые не помогли. И был вызов, вызов на полном серьезе — за титул, который был дороже всего, за титул Хонимбо. И проигрыш был бы подобен смерти, конечной и неотвратимой, и не было иного выхода кроме победы.

Тогда — он помнил так хорошо — он победил. И Сай был рядом с ним, словно они снова сидели в том самом, первом в жизни, салоне го, и им с Акирой снова было по двенадцать лет.

Акира прошел с ним через все, и чувства были всегда, со временем став просто жизнью. Той, что не замечаешь. Часто ли замечаешь воздух, которым дышишь? Воду, которую пьешь? Лишь тогда, когда их больше нет в твоей жизни, но и жить тебе тогда остается уже недолго. Ведь без них нельзя выжить.

Сай никогда не был для него воздухом или водой. Это понимание пришло со временем.

Акира... Без Акиры он вряд ли смог бы протянуть слишком долго. Понимание этого тоже пришло потом.

Потом, когда в один далеко не прекрасный день он увидел, как хватают его друга, заталкивая в какую-то незнакомую машину. Потом, когда, не раздумывая, кинулся на помощь. Потом, когда потерял сознание от сильного удара чем-то тяжелым, от которого голова словно взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки.

Потом. Потом. Потом.

* * *

— Да какого черта?!

Держаться за кровоточащий затылок, ощущая боль от каждого движения головой — явное сотрясение. В тесной комнатке все плывет перед глазами, но осторожные руки друга-соперника прижимают к ране оторванный зубами край рукава — почти подвиг для аккуратиста Акиры. Хикару закрывает глаза и старается прийти в себя, понимая, что у них нет времени на долгие вопросы и колебания. И уж точно его нет на то, чтобы вот так кружилась голова — только непонятно отчего: то ли от боли, то ли от осторожных пальцев, прижимающих тряпку к ране.

— Нас похитили. Лежи. Тебе нельзя двигаться.

— Черт, я знаю, что нас похитили! Как такое, к чертям, могло произойти?! Куда смотрела охрана института?!

— Синдо, успокойся.

В этом полулежащем молодом человеке в потрепанных джинсах и окровавленной ветровке сложно было узнать того мальчика, который когда-то выиграл у него первую в своей жизни партию в го. Но порывистость и резкость никуда не ушли, просто спрятались поглубже, отполированные лоском телекамер и светских приемов. Акира любил эту порывистость, эту страстность его натуры, которую невозможно было вытравить, изменить или сломать. То, что помогало жить дальше при любых обстоятельствах. То, без чего было просто неинтересно жить.

Хикару — и его го, полное противоречий, красоту которых никто не замечал до самой последней секунды. Продуманная взвешенность того, что все вокруг считали ошибкой.

Акира знал: Хикару никогда не ошибается.

Акра знал: никогда нельзя недооценивать Хикару, играющего прежде всего на инстинктах

А еще Акира знал: сейчас им нужно успокоиться и не делать глупостей. Потому что похищали только его, а забрали и Хикару. И это значило только одно: кто-то из них был лишним, а это могло очень плохо кончиться для одного из них. Для Хикару.

Акира не хотел терять это чудо природы. Потому что это было его персональное чудо — только его.

— Акира, — они давным-давно называли друг друга по именам, не видя в этом ничего необычного. Наверное, об их дружбе ходили и слухи и легенды, Акира краем уха слышал некоторые из них. — Акира, слушай. Отсюда надо выбираться. Где мы? Ты запомнил дорогу?

— Нет. Мне глаза закрыли. А ты валялся без сознания. И технику всю у нас забрали.

— Проклятье. Нужно осмотреть комнату...

— Лежи. Тебе нельзя вставать. С сотрясением нельзя ходить.

— Нифига у меня не сотрясение! Просто пустяковая рана, кожа содрана.

— Синдо...

— Гррррр!

Переспорить друга было невозможно, даже сейчас, когда им было по двадцать-три, и Хикару давно уже не был тем гиперактивным комком энергии, самонаводящейся ракетой летя по заданному вектору. И плевать на последствия. Сейчас, когда друг рвал и метал, осматривая небольшую комнатку без окон и с одной-единственной запертой дверью, когда начал проходить шок от похищения — именно сейчас пришел страх. Отчаянный страх, безумный, скручивающий все внутри в тугой, леденящий комок нервов. Страх — за него, за это светлое создание с печалью в глубине таких невероятных, таких сводящих с ума зеленых глаз. Страх — потерять, потерять навсегда. Потому что...

А вот додумывать мысль Акира не стал. Ни к чему это было сейчас, когда думать стоило совсем о другом. К примеру о том, чтобы заставить Хикару лечь на единственный футон, занимавший почти всю комнату. О том, чем бы перевязать его голову, чтобы остановить кровотечение. О том, как выбраться отсюда, не потеряв ни одной жизни — ни своей, ни Хикару.

* * *

— Ты смотри, какие голубки...

— Да ладно. Главное, что нам со вторым делать? Может, его сразу того, а, босс?

— Вы, дебилы, что, не узнаете?! Нам же удача привалила — закачаешься! Это ж сам Хонимбо!

— Босс, но ведь вопрос не в вашем восторге... ай!

— Еще одно слово в том же духе, и вы трупами станете. Впрочем, в чем-то вы правы. Поговорим с нашими гостями.

Когда дверь открылась, Акире кое-как удалось уговорить разошедшегося друга хотя бы присесть, так что теперь он бинтовал его голову рукавами собственной рубашки, оторванными на бинты. Синдо пытался протестовать, но Тоя резко осадил его, непререкаемым тоном заявив, что рубашка — его и что с ней делать, тоже только его, Акиры, дело. Принять резонность слов друга стоило труда, но и это оказалось возможным. Но когда скрипнула дверь, когда скрежетнул отпираемый замок, первой реакцией обоих парней была защита — другого. В итоге, столкнувшись лбами, парни замерли, и лишь рука Тойи, поддерживающая плечи Хикару, выдавала его напряжение.

В комнатку вошли двое, еще двое остались за дверью.

"Безнадежно", — мелькнула мысль, и ее отражение прочитал он в резком выдохе друга. А Хикару словно расслабился, замирая и с легким прищуром глядя на вошедших. И первым нарушил молчание именно он, резко и немного вызывающе.

— И что теперь? Убьете?

— Ну что вы, господин Хонимбо, — легкая ирония плохо сочеталась с искренним уважением, но тем не менее говорящий умудрился их сочетать каким-то образом. Акира смотрел. Акира думал. Акира анализировал и накапливал статистический материал, как часто делал это во время игр. В импровизации он был не слишком силен, оставляя это специалисту. Синдо был превосходен в импровизации. Да и изворачиваться он умел, как никто другой. Взять хотя бы тот факт, что друг до сих пор не рассказал Тойе, ни старшему, ни младшему — о Сае, не смотря даже на обещание. А главарь продолжал, ни мало не смущаясь под сверкающе-гневным взглядом изумрудных глаз. — Что вы, мы не убьем ни вас, ни господина Мэйдзина. По крайней мере, сразу. А при выполнении некоторых условий, вообще не убьем.

— Ну конечно, — язвительность в голосе граничила с откровенным вызовом. Мужчины в масках явно переглянулись.

— Первоначально планировалось похитить только господина Мэйдзина и не показываться ему на глаза. И все прошло бы гладко, но вы решили вмешаться. Зачем, кстати?

— Не ваше дело.

— Разумеется. Однако теперь перед нами стоит дилемма, господа. Вы двое нам не нужны, а у вас, господин Хонимбо, по слухам нет сбережений, достаточных для выкупа вашей бесценной персоны...

— Я заплачу выкуп за обоих, — голос Акиры прозвучал резко и очень решительно, хотя внутри все буквально замерло на тонкой-тонкой струне над пропастью бессильного отчаянья.

— Это, безусловно, меняет дело. Я поверю вашему слову, господин Тоя. По крайней мере, до первой попытки меня обмануть. А теперь, раз уж вы у меня в гостях, я предлагаю вам партию.

— Не думаю, что кому-то из нас захочется сыграть с вами, — ледяное презрение и гордо вскинутая голова. В этом весь Акира, всегда был таким, таким и останется. Никогда не изменится. Как же Синдо любил его — вот такого: гордого, несгибаемого, хоть руки сжаты так сильно, что на плече самого Хикару наверняка останутся синяки.

— Ну, господа, вы ведь знаете: все дело в мотивации, быть может, вас заинтересует игра на выживание? Скажем, за каждый проигрыш я буду отрезать у одного из вас какую-нибудь деталь организма. О, не беспокойтесь, я начну с ног, так что когда вы уплатите выкуп, небольшие раны не помешают вам и дальше играть в го. Я — ваш поклонник и не желаю причинять вам серьезного вреда. Ну, так как? Сейчас отдыхайте, вы устали с дороги. Еду вам принесут. А завтра сыграем со свежими силами.

Когда за ними закрылась дверь, Хикару ударил кулаком по полу, а Акира прикрыл глаза, просчитывая варианты. Варианты перспективами не радовали. Главным было то, что играть придется, и придется проигрывать. Хотя бы иногда. Потому что разозлить похитителей постоянными выигрышами — и они убьют обоих, и возможно, убьют отнюдь не быстро и легко. Акира не хотел видеть, как кто-то причиняет боль его светлячку. Он вообще не хотел видеть, как кому-то причиняют боль, но в отношении Хикару это желание было почти подавляющим.

— Играть будешь ты.

Спокойный, безапелляционный голос Хикару заставил содрогнуться, выныривая из анализа ситуации и планов. Синдо смотрел на него серьезно и сосредоточенно, как смотрел всегда во время игр, и видно было, что он давно уже все просчитал и нашел тот единственный выход, который другим мог показаться ошибкой. Акира знал: Хикару никогда не ошибается, но сейчас...

— Нет. Играть будешь ты. Ты сумеешь сделать выигрыш случайным, а значит, менее опасным для нас обоих.

— Хочешь сказать, что я выигрываю случайно?!

— Тшшш, — Акира невольно улыбнулся этой мальчишеской реакции, и Хикару с готовностью улыбнулся в ответ. Словно трава засияла под солнечными лучами. — Я хочу сказать, что ты делаешь такие ходы, которые могут приниматься за грубые ошибки. Даже профессионалами высочайшего класса типа Огаты-сенсея или моего отца... А этих любителей они точно обведут вокруг пальца. И раззадорят. У нас может появиться шанс.

— Я понял, Акира. Но если я проиграю...

— Ты не проиграешь. Синдо, ты не проиграешь, — в голосе парня звучит такое знакомое, такое родное раздражение, что Хикару не выдерживает: накрывает его ладонь своей, сплетая пальцы.

Не время.

Не место.

Но Хикару откровенно плевать — он уверен, что его поймут и поймут правильно. Потому что иначе и быть не может. Потому что они слишком хорошо знают друг друга, до самых мелочей, до самого нутра знают — всю душу видно в их го, а они слишком много играют друг с другом. И страх Хикару понятен Акире, и желание Акиры понятно Хикару. но до чего же не хочется соглашаться!

— Акира, твоя система игры может сработать гораздо лучше. А твое умение все свести к ничьей, вообще превосходит мое в несколько раз. Мы всегда сможем поменяться.