Стела Мернептаха

Анатолий Дроздов

Стела Мернептаха

Рассказ

Ранним утром поздней осени, когда в Нижнем Египте дышать особенно легко и приятно, а погода — ясная и теплая, у базальтовой стелы при въезде в новую столицу Пер-Рамсес стояли двое. Одежды из тончайшего беленого хлопка, широкие ожерелья из золотых пластин и тяжелые браслеты на запястьях изобличали в них сановных царедворцев, которые непонятно как оказались здесь в столь ранний час. Рабы и ремесленники, пробегающие по своим неотложным делам, испуганно косились в сторону этой важной пары и стремились потихоньку прошмыгнуть мимо.

Один из тех, кто стоял у стелы, был стар. Россыпь старческих родинок на коже голого черепа, резкие складки морщин на лице и глубоко запавшие глаза свидетельствовали о том, что старику довелось много увидеть и пережить. Его спутник, напротив, был юн. Его карие, чуть раскосые очи на лице цвета поспевающей оливы светились тем особенным огнем, что исходит от всех отроков, только вступающих в мир наслаждений. Было видно, что он, в отличие от старика, несколько смущен. В это время людям их круга положено спать, а не уподобляться тем, кто встает с рассветом.

— Вот, — торжественно сказал старик, указывая на иероглифы на стеле, — тот самый гимн, который мы пели на улицах всех городов Египта. Послушай! — и он стал декламировать нараспев:

Враги повергнуты и молят о пощаде,

Умолкла Ливия и Хетта присмирела,

Злой Ханаан повержен на колени,

Захвачен Аскалон, пленен Гезер,

Нет больше семени Израиля, исчезло племя,

А Сирия вдовой печальной стала,

Все присмирели перед Мернептахом

И все склонились в страхе перед ним...

Старик умолк и некоторое время стоял, обратив к небу заслезившиеся глаза. Юноша почтительно молчал.

— Этот текст и возьмешь, — не терпящим возражения тоном приказал старик. — Пусть его высекут в гробнице над изголовьем моего саркофага. В конце добавишь строчку с моим именем. "В тех славных битвах отличился ...". И вот что, — старик поморщился, — возьмешь резчика из другого города. Хорошо заплати ему за молчание. Хотя славного Мернептаха (пусть живет имя его в веках!) уже нет с нами, ты знаешь двор фараона! Всегда найдется лизоблюд, который захочет выслужиться и донести, что некто ворует царскую славу. Я потому и привел тебя рано, пока они спят.

— Как скажете, отец, — склонил голову юноша.

— Великий был фараон, — продолжил старик. — Царствовал мало — взошел на престол стариком. Его отец, Рамсес Великий, правил так долго, что пережил

двенадцать своих наследников. Мернептах был тринадцатым. Но старик оказался достоин отца...

— А что это за Израиль? — вклинился юноша, поняв, что отец сел на любимого конька. — Никогда не слышал о таком племени.

— Эти... — старик махнул рукой. — Варвары, дикари. Они еще называли себя евреями, а племя свое — Бене-Исраэль. Появились здесь при гиксосах. Те, захватив наш Египет, привечали таких же, как сами, кочевников. При дворе гиксосского фараона первым министром был Иосиф, из евреев. Исраэль его умирал с голоду в пустыне, а он выхлопотал им Гесен, область с лучшими лугами, где паслись царские стада. Мало того, варварам доверили пасти царский скот, то есть взяли их на государственную службу! И это вместо того, чтобы поселить их как остальных на границе — защищать рубежи.

— Что же не изгнали их вместе с гиксосами?

— Хитрый народ. Жили тут нахлебниками четыреста лет. Но пришел Рамсес Великий... Когда он затеял на месте бывшей гиксосской столицы свою, то приказал согнать на строительство всех, в том числе и Израиль. Как они выли! Дескать, фараон даровал им привилегии. Какой фараон? Гиксос? Месите глину и таскайте кирпичи! Почему египтяне должны строить, а вы нет?

— Строили?

— Худших работников мир не знал! Сплошные вопли и стоны. И еда им плохая, и работа тяжелая. Умирает их много от непосильных трудов... Подумаешь! Вас и так расплодилось... А то еще придумали: у нас, мол, праздник, пойдем в пустыню, принесем жертву богу Ягве. Мы им в ответ: "Праздны, вы праздны... Идите и работайте".

— Богу Ягве?

— Так они его называли. Прожить в чужой стране четыреста лет и не принять наших богов! И бог у них был всего один. В то время как все знают: есть Амон, Анубис, Хор, Птах... Каждый отвечает за свое. Нельзя, чтобы один — и за все сразу. Дикари!

— Они взбунтовались?

— Мы б раздавили их вмиг... Появился один смутьян, Месу, по-другому Моисей. Стал подбивать их уйти. Дескать, бог Ягве приготовил для своего народа землю обетованную, "текущую молоком и медом". А здесь угнетают... Знал, чем можно прельстить этих лодырей. Им бы еда с неба падала! Самое обидное, что этого Моисея воспитала принцесса Бент-Анат, жена Рамсеса. Нашла его еще грудного, подкидышем, вырастила, воспитала...

— Как и тебя?

— Мы росли вместе. Но я всегда помнил, кто я и кому должен быть благодарен. Ценил свое счастье. А Моисей... Убил моего надсмотрщика, когда тот учил палкой еврейского лодыря, сбежал в пустыню, а через несколько лет явился, чтобы увести туда остальных. И ведь увел!

— Кто позволил?

— Время было тяжелое. Мернептах царствовал только третий год. Мор напал на людей и животных, потом пошли ураганы и смерчи, даже лягушки с неба падали... Обнаглевший Моисей стал говорить, что это Ягве насылает "казни" на египтян за то, что фараон не отпускает Исраэль. Но Мернептах не поддался. Камень был, а не человек! Тут навалились с запада ливийцы, вся армия ушла на битву. Эти воспользовались и побежали...

— И никто не остановил?

— Моисей хорошо знал дорогу — ходил к бедуинам. Мы как раз покончили с ливийцами, славная была битва! — старик приосанился — Я тогда командовал

десяткой колесниц... После битвы получил сотню... Пошли на Сирию, и тут фараону доносят... Он приказал коннице догнать и растоптать. Как мы неслись! От колес и копыт песчаная туча стояла...

— Догнали?

— У Тростникового моря. Прижали к воде. Вояки из них никудышные, мечом рубить — это не овец пасти. Темнело, решили с утра — куда денутся? А ночью — буря, восточный ветер согнал воду из Тростникового моря в Красное. Эти, по дну, по грязи — и на другой берег. Командующий у нас был горячий, велел следом. Отговаривал я его! — старик поморщился. — Но он уже чувствовал запах их женщин...

— Хорошенькие? — заинтересовался юноша.

— Попадались среди них такие рыжие. Пухленькие... Что творили в ложе... — старик причмокнул губами. — Представляешь, тысячи рабынь, а мы женщин месяц не видели... — он вздохнул. — Отговаривал я командующего... Пусть бы шли! Потеряли несколько дней на обход и только. Но командующий сказал: я трус и велел мне оставаться на берегу, — старик поджал губы. — Это я-то трус! Мои колесницы первыми прорвались к шатру ливийского царя! Мне сам Мернептах даровал золотое ожерелье!

— Разбили евреев?

— Если бы! Они уже перебрались на другой берег, когда наши пошли по дну. Были на середине, когда ветер переменился и погнал воду обратно. Волной выше человеческого роста... Наши стали поворачивать, но куда там! Колесницы тяжелые, лошади — по колено в иле. На людях — доспехи, оружие. Ни один не вернулся... — старик помолчал. — Из всей конницы только моя сотня и уцелела. Так что командующий хотел меня наказать, а вышло — спас... Когда опомнились, встал вопрос, как сообщить фараону? Если б он узнал правду... Запомни, сынок! — обратился старик к юноше. — Правильно доложить важнее, чем выиграть битву! Будешь много врать — не поверят. А вот если чуть-чуть... Я не скрыл, что отговаривал командующего и что он в наказание оставил мою сотню на берегу. Но сказал, что утонули все — и евреи тоже. Мол, догнали их на дне моря, почти потоптали, а тут — волна. Ничего не сделаешь, боги... Так я стал командовать конницей фараона, — старик приосанился. — И командую ей и поныне.

— А если б фараон узнал правду?

— От кого? Все мои воины получили повышение, им болтать невыгодно. А евреи... Они ушли в пустыню. Там и бедуинам едва прокормиться, а целому племени... Думаю, они не раз вспомнили египетскую еду, на которую здесь жаловались, — хохотнул старик. — Сорок лет прошло, как о них ни слуху, ни духу. Так что здесь правильно написано, — старик ласково провел ладонью по камню стелы. — "Нет больше семени Израиля"... Одно жаль, не познать тебе рыженьких, — он ласково потрепал юношу по щеке.

— Это как сказать! — с озорными искрами в глазах возразил сын.

Старик удивленно посмотрел на него.

— Я слышал вчера во дворце, как зачитывали донесение лазутчиков. Какое-то кочевое племя вышло из пустыни и напало на Ханаан.

— Под руководством Моисея? — напрягся старик.

— Ими командует какой-то Иошуа, сын Нуна. Но кочевники утверждают, что велел им идти в Ханаан Моисей, их пророк, умерший незадолго до вторжения. Якобы это и есть земля обетованная, которую подарил им их бог.

— Все-таки дошли... — прошептал старик. — Через сорок лет и без Моисея... А он был моложе... Все равно с Ханааном им не справиться, — сказал он громко. — Я уже говорил: из евреев плохие вояки.

— Они взяли Иерихон!

— Иерихон? С его стенами? Кочевники?

— Лазутчики доносят: они трижды обошли город, трубя в трубы, и стены Иерихона пали.

— Сказки! Эти евреи — мастера придумывать сказки. Пустой народ... Наверное, землетрясение. Им опять повезло.

— Сейчас они захватывают Сихем, и лазутчики уверены, что это им удастся. Сражаются кочевники отчаянно, не щадя себя, хананеи, видя такое, бегут... Во дворце подумывают: не вмешаться ли? Так что, может, увидим рыженьких, — довольно засмеялся юноша.

— Не будем мы вмешиваться, — насупился старик, — Египту сейчас не до Ханаана. Мало что болтает молодежь... Вам бы только про женщин! У государства другие заботы... Даже если евреи завоюют Ханаан, им там не выжить. С одной стороны — хетты, с другой — народы моря. Им не устоять... Зря это Моисей затеял, — тихо сказал старик, — остался бы здесь, подле царя. Построил бы себе хорошую гробницу, поставил стелу. Чтобы память осталась в веках. Эти евреи даже ничего не записывают, передают свои сказки из уст в уста. Разве так можно сохранить память о человеке? Пройдет два-три поколения, и они забудут! Другое дело камень, — старик снова ласково погладил ладонью стелу. — Камень будет стоять века, тысячелетия, храня память и славу. Запомни это, сын!

— Иногда и камень не помогает, — возразил юноша, которому, как было видно, надоели нравоучения старика. — Помнишь царевну Хатшепсут, которая захватила трон и долго правила, расхаживая в мужской одежде? Даже бороду фальшивую цепляла... Когда племянник ее пришел к власти, то приказал стереть имя Хатшепсут со всех стел.

— Так то была узурпаторша, и племянник Тутмос поступил правильно. Сейчас другое время. Династия крепка как никогда, государство могучее, и хотя на Египет опять надвигаются враги, им с нами не совладать. Мы — великая страна, которая тысячелетия правит народами. Мы будем править ими и впредь. Имя и дела славного фараона Мернептаха не забудут. И тех, кто стоял с ним рядом, тоже...

Старик повернулся и зашагал к стоящей неподалеку колеснице. Юноша поспешил следом.

— Моисей... Кто вспомнит это имя хотя бы через полвека? — еле слышно бормотал старик, пока сын его разбирал поводья. — Зря он это все затеял. Говорил я ему... А он: ты ведь тоже Исраэль! Тебя, как и меня, нашли, когда сыновей евреев убивали по приказу фараона, и наши матери, не зная, как нас спасти, подбрасывали детей в корзинах египтянам. Пойдем вместе! Ты сделаешь из наших пастухов воинов, научишь их сражаться. У нашего народа никогда не было великих полководцев, ты станешь первым. Мне не судьба войти в Землю обетованную. Поэтому, когда завоюем ее, воссядешь во главе Исраэля, как Авраам и как Иаков. Ты нужен им. Пойдем! Мне одному будет трудно...

Куда идти, зачем? И кто знал тогда? На лбу у меня, что ли, написано, что я — Исраэль?..

Старик спохватился и воровато оглянулся на юношу. Но тот, причмокивая и посвистывая, самозабвенно погонял лошадей. Вряд ли он что-либо слышал и мог слышать...