Зборов

Приложение.

Статья о литературе и не только, опубликованная одним из толстых журналов спустя много лет после описанных событий.

Зборов

История Зборовского мятежа “коммунистов против коммунистов” малоизучена, поскольку представляет собой огромное грязное пятно как на репутации всех его участников, так и на репутации его подавителей: Бухаринско-Свердловской клики. Товарищ Сталин в своей программной работе “Краткий курс Всесоюзной Коммунистической Партии (будущего)” высказался определенно: “Если два коммуниста не могут без оружия договориться между собой, то один из них враг.”

По сей день ведутся ожесточенные споры, на чьей же стороне в те кровавые годы оказалась правда. Видимо, истина столь неприглядна, что документы о мятеже считаются секретными до сих пор.

Нас интересует частный вопрос, относящийся почти исключительно к литературе. А именно, авторство “куплетов на камнях”, выцарапанных на стене камеры N9 Ровенской ЧК. Стихи были обнаружены через много лет, уже при сносе обветшавшего здания. В ходе использования камеры по назначению прочитать их, очевидно, мешала темнота.

Установление авторства стихов есть вопрос политический. Если “куплеты” написаны комиссаром отряда коммунистов-повстанцев Маяковским, то подавление мятежа химическими снарядами без попыток начать переговоры и дать повстанцам свободный проход на махновские территории, усугубляет вину Бухаринско-Свердловской клики.

Если же стихи написаны кем-то иным, то поднимается вопрос — а в самом ли деле Маяковский расстрелян во дворе Ровенской ЧК? Не раз упоминалось о двойнике поэта, якобы, проживающем в Париже или Бразилии с очередной любовницей, которому с тех пор приписывается авторство любых стихов, написанных “лесенкой”, пускай даже на французском, который Маяковский знал отнюдь не в достаточной мере для поэзии.

Образ трагического героя, тем самым, значительно снижается, и антисоветская пропаганда получает весомый козырь, почти сравнимый с радиоперехватом признания командира Дюжины, Василия Баклакова: “Прав ты, Юзеф, сам не знаешь, как прав!”

Далее прославленный летчик якобы сокрушается о необходимости вести на убой очередную партию своих подчиненных и принимает решение о переходе на сторону Свободных Народов — но тут его сбивает, якобы, подкравшийся во тьме “красный гидроплан” из Фиуме, за пулеметной установкой которого находится лично Кровавый Тиран Сталин. Пилот гидроплана получил прозвище “Алый свин”, ибо подложил громадную свинью всем демократическим силам планеты.

Подлинные обстоятельства боя совершенно противоположны клеветническим измышлениям враждебной пропаганды. Экипаж “красного гидроплана” в самом деле составляли итальянец Марко Поготти и товарищ Сталин. Гидросамолет в самом деле оснащался малошумным паровым двигателем не на дешевой солярке, а на очищенном газойле, у которого характеристики получше, и потому развиваемая мощность повыше, а главное — очищенный газойль менее склонен к засорению горелки. Но никакого вообще вооружения “красный гидроплан” в том вылете не имел. Для ночных вылетов Марко Поготти намерено снимал пулеметы, чтобы не обманываться чувством ложной безопасности. Наконец, вмешательство в бой товарища Сталина заключалось лишь в переводе на русский сообщения о большой группе самолетов. На аэродроме в Брно успели вовремя поднять второй состав Дюжины, что и положило полный конец знаменитой эскадрилье асов “Нормандия-Ньюфаунленд”, тем самым “желтоносым”, которые не имели себе равных ни среди пилотов Антанты, ни — увы, но такова истина! — среди летчиков линейных истребительных полков РККА.

Вражеская пропаганда извратила подвиг самой Дюжины и ее командира, хотя в наше время уже доступны архивные документы, а “последний бой” многократно разобран экспертами, имеются схемы и комментарии. Например, в чемпионе Каннского фестиваля, а именно, в мульфильме “Алый ветер крепчает” — о судьбе авиаконструктора Дзиро Хорикоши — бой представлен именно в правильном изложении. Создатель мультфильма проживает южнее 37й параллели, в Демократической Республике Япония, и уже поэтому не может быть заподозрен в излишних симпатиях к СССР. Тем не менее, мастер не поленился проконсультироваться в управлении ВВС РККА и показал итальянский период жизни Дзиро Хорикоши без ретуши, не играя на низменных инстинктах и не скатываясь в оголтелую пропаганду.

Капиталисты же попросту изъяли из мультфильма четыре “итальянские” серии — как, впрочем, и серии о семье Дзиро, якобы, “за распущенность”. И во всем так называемом “Свободном” мире “Алый ветер” показывается урезанным и выхолощенным чуть ли не до полной потери смысла, и Дзиро Хорикоши предстает в фильме бездушной инопланетной машиной, лишенной прошлого, привязанностей и любви, клепающей только самолеты, самолеты и самолеты, на погибель Атлантическому Союзу.

Страшно подумать, что капиталистические наймиты сделают из обычного спора о литературе, если прямо сегодня не поставить им заслон открытым обсуждением найденных “куплетов” и не показать с полной ясностью, что принадлежат они комиссару Зборовского Коммунистического Отряда, поэту Маяковскому Владимиру Владимировичу.

Творческая методика Маяковского давно известна, поскольку он подробнейшим образом расписал ее собственноручно в статье “Как делать стихи”, опубликованной издательством “Правда” ровно за год перед столь неудачным для Советского Союза десятилетним юбилеем Революции, а именно в одна тысяча девятьсот двадцать шестом году. Найти полный текст статьи для исследователя, вооруженного всей мощью сегодняшней техники, нет ни малейшего препятствия, а потому детально на ней останавливаться не будем.

Сама же методика изложена вполне исчерпывающе в трех абзацах:

“Первое четверостишие определяет весь дальнейший стих. Имея в руках такое четверостишие, я уже прикидываю, сколько таких нужно по данной теме и как их распределить для наилучшего эффекта (архитектоника стиха).

Тема [речь шла о стихотворении “Смерть Есенина” — прим.ред] большая и сложная, придётся потратить на неё таких четверостиший, шестистиший да двухстиший-кирпичиков штук 20—30.

Наработав приблизительно почти все эти кирпичики, я начинаю их примерять, ставя то на одно, то на другое место, прислушиваюсь, как они звучат, и стараясь представить себе производимое впечатление.”

Нацарапанные на стене куплеты — единственное стихотворение Маяковского, в котором нет знаменитой “лесенки”. И вся, высосанная из пальца, критика, основана лишь на данном факте.

Опровергнуть критику очень просто. В архивах ЧК имеется рапорт командира ОСМБОН зоны “Южное Полесье”, где сказано буквально: “Комиссар отряда, несмотря на слабое владение холодным оружием, отбивался с большой твердостью, выкрикивая лозунги антисоветского содержания, и был захвачен только после того, как прострелили ему обе руки”.

Совершенно ясно, что стихи без “лесенки” были продиктованы одному из сокамерников, и тем записаны на стене, как на своеобразном черновике. Вот поэтому в “куплетах” попадаются фразы из ранних стихов Маяковского, (“Смерть Есенина”, “Теодору Нетте, пароходу и человеку”) поэтому части стихотворения слабо согласованы друг с другом. Поэт попросту не успел проделать над “кирпичиками” всю ту тщательную большую работу, о которой точно и детально рассказал в собственной статье. Вместе со всеми пленными Маяковский был расстрелян уже на следующее утро.

Ритм стихотворения Маяковский считал важнейшим, и начинал работу с ритма. Мы не знаем, какую разбивку по строкам сделал бы он сам, задав тем самым ритм. И потому приводим стихотворение в том виде, в котором оно было списано со стены нашедшими его строителями.

Я полгода шатался по природе,

не смотрел на цветы и звезд огнишки.

Не до них мне было.

Вся природа

ухнула меж страниц синенькой

Дальгизовой книжки,

как платочек забытой милой.

Не ради медалей,

не ради открытий

Леса истоптал

Излежал берега

Я был

непокорного народа водитель

и одновременно —

народный слуга

Ставил я пузатые

рифмы — бочки.

Бочки с динамитом.

Строчка — фитиль.

Строка додымит,

взрывается строчка,—

и город на воздух строфой летит.

Прожил я, зажат железной клятвой.

За нее — на крест, и пулею чешите:

это — чтобы в мире без Россий, без Латвий,

жить единым человечьим общежитьем.

Сила поэта не только в этом,

что, нас вспоминая, в грядущем икнут.

Нет!

Рифма поэта — ласка, и лозунг, и штык, и кнут

Долг наш — реветь медногорлой сиреной в тумане мещанья,

у бурь в кипеньи.

Поэт всегда должник вселенной, платящий на горе проценты и пени.

Я в долгу перед Бродвейской лампионией,

перед вами, багдадские небеса,

перед Красной Армией, перед вишнями Японии —

перед всем, про что не успел написать.

Завтра мне, как говорится, в мир иной

В пустоту, в беспамятную резвость

Недописанное заберу с собой

Буду на беспамятье

Крезом

Встанет солнце разжиревшим боровом

Пуля выправит в бессмертие билет

От лица всех расстреляных за мятеж под Зборовом

Я скажу вперед на триста лет:

В наших жилах — кровь, а не водица.

Мы прошли сквозь пулеметный лай,

чтобы, умирая, воплотиться

в пароходы, в строчки и в другие долгие дела.

Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась.

Но, раз вышло так — других желаний нету

Я горжусь, что встречу смертный час

так, как встретил смерть товарищ Нетте.

И когда ступаете вы трудно

Ощупью, болотом, без огней

Помните!

В этой жизни помереть не трудно.

Сделать жизнь значительно трудней.

Как следует из приведенных куплетов, сложная рифма и четкий рубленый ритм, заданный пусть не “лесенкой”, но ударными слогами, неоспоримо указывают на Маяковского, как на автора данного стихотворения. Четко выделяются части: завязка — “блуждания по природе”, агитация “город на воздух строфой летит”, личное кредо: “прожил я, зажат железной клятвой”. Очерчена роль искусства в обществе — “Сила поэта не только в этом”, нашлось место для иронической ухмылки над собственной судьбой — “завтра мне, как говорится, в мир иной”. Трезвая оценка сделанного: “чтобы, умирая, воплотиться”. И, наконец, политическое завещание, выраженное в последнем куплете: “Помните!”

Набросать цитат из старых стихов Маяковского мог любой грамотный его поклонник — а такие наверняка в отряде имелись. Но составить их в четком порядке, дописать немалую часть куплетов, до сих пор нигде не опубликованных, и тем самым подвести итоговую черту под всей жизнью, не выражая ни капли раскаяния — и все это в недлинном стихотворении — мог только Маяковский. Не зря его выбрали комиссаром.

Что же до шероховатостей, то большинству критиков хочется пожелать самим посидеть в мерзлой сырой камере с простреленными, кое-как перевязанными руками, без обезболивающего, которого на приговоренных никогда не тратили — и посмотреть, смогут ли они поутру грамотно рассуждать о синекдохах с амфибрахиями перед лицом расстрельного взвода.

(c) КоТ

Гомель

28.XII.2019

I Алый линкор ||| Приложение: Извне

II Ход кротом ||| Приложение: Зборов

III Свидетель канона