|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Старый гвиннский обычай гласил : кто первым вошёл в дом врага, может взять себе все, что он найдёт внутри — за исключением той части, которая должна отойти военачальникам и королю. Когда-то, только начиная сплачивать враждующие кланы в Дель-Гвинире, Олварг находил эту традицию полезной: благодаря ей гвинны бросались в бой с таким остервенением, которое даже не снилось латникам из войска Наина Воителя, под страхом смертной казни запрещавшего своим солдатам грабежи и мародерство. Посчитав, что та свирепость, с которой гвинны разоряли маленькие города в Дакарисе и Эсселвиле, вполне искупает недостаток дисциплины, Олварг объявил эту традицию священной и ни разу не имел причины пожалеть об этом — до сегодняшнего дня.
Когда в три часа по полудни гвиннам все же удалось прорваться в Нижний город, все пошло совсем не так, как представлялось Олваргу. Панического бегства, хаоса и свалки, в которой большая часть из отступавших неминуемо должна была погибнуть, не случилось. Даже сдав внешние укрепления, Ирем все-таки ухитрился сделать это на своих условиях — вместо того, чтобы пытаться отступать по главной улице, ведущей от Северных ворот к городской ратуше и Разделительной стене, защитники Адели перегородили её баррикадами и рассыпались по близлежащим улицам, увлекая гвиннов в паутину переулков, тупиков и проходных дворов. Обозленные первым неудачным штурмом и распаленные своей победой гвинны бросились следом за ними, и в первый момент Олварг даже не понял, что остался королем без армии. Оказавшись вдалеке от Олварга с его адхарами, гвинны мгновенно позабыли про азы военной дисциплины и повели себе так, как испокон веков вели себя на вражеской земле — вместо того, чтобы сосредоточиться на том, чтобы не дать солдатам Ирема уйти, и, если повезет, ворваться вслед за ними в Верхний город, они занялись резней и грабежами на соседних улицах.
Когда Олварг понял свою ошибку, оставалось только скрипеть зубами, потому что ничего поделать он уже не мог. Гвинны были охвачены инстинктом, более древним, чем само понятие о королевской власти, и напомнить им о долге и о подчинении своим начальникам было не проще, чем заставить гончую, нагнавшую оленя, остановиться посреди прыжка. Пожалуй, восстановить дисциплину не смогли бы даже сопровождающие Олварга адхары, пожелай король действительно отдать такой приказ. Безликие невозмутимо оставались рядом с ним, готовые исполнить любое его распоряжение, но Олварг не обращал на них внимания — он молча шел по улицам Нижнего города, обходя груды камней и мусора, оставшиеся от разрушенных домов, и перешагивая через лежащие на земле тела. Большая часть из этих людей погибла еще ночью — трупы, которые были аккуратно сложены в ряды, явно принадлежали горожанам, извлеченным близкими или соседями из-под завалов. Некоторые из этих тел были заботливо обернуты кусками ткани, словно саваном, другие были оставлены, как есть. Эти последние выглядели особенно отвратительно — раздавленные, исковерканные, словно пережеванные каменными челюстями, они, по большей части, уже мало походили на людей. Глядя на них, Олварг брезгливо поджал губы, мысленно спросив себя, зачем кому-то вообще понадобилось тратить столько сил, чтобы извлечь из-под нагромождения камней такую пакость. Но эти тела хотя бы не валялись прямо на дороге — в отличие от тех, кто не успел укрыться в Верхнем городе и был убит его солдатами буквально полчаса тому назад.
Терпкий, солоноватый запах крови и напоминающий мясную лавку запах теплой требухи был Олваргу привычен — после стольких ритуалов, которые он провел на острове Дракона и в Галарре он, пожалуй, был последним человеком на земле, кого бы этот запах мог смутить. Однако сочетание этого запаха с видом знакомой с детства улицы производило угнетающее впечатление.
Дойдя до ратуши, Олварг остановился, глядя на развалины тюрьмы. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что находившийся внутри дан-Энрикс никак не мог выжить. Олварг повторял себе, что смотрит на могилу единственного человека, которого ему следовало опасаться, и старался проникнуться ощущением этой победы — но не мог почувствовать ни торжества, ни даже облегчения. Им овладела странная апатия, похожая на ту, которую он испытал, узнав о смерти Наина Воителя.
Может, все дело было в том, что Меченый, как и его отец, погиб как-то уж слишком быстро, и такая смерть казалась слишком легкой, не способной уравновесить его ненависть? Или он так долго и так напряжённо ждал этой минуты, что успел перегореть и подошёл к этому важному событию слишком опустошенным и уставшим?..
Олварг отвернулся и потухшим взглядом оглядел полуразрушенную улицу. Здание ратуши лежало перед ним в руинах, и даже сейчас, спустя много часов после землетрясения, каменная пыль по-прежнему висела в воздухе и оседала на его плаще и сапогах. Он медленно повернул голову налево, а потом направо, но повсюду, куда хватало глаз, картина была той же самой — разбитая мостовая и завалы камней и мусора от рухнувших домов.
С тех пор, как он покинул этот город — ночью, под конвоем нескольких гвардейцев своего отца, — Олварг больше ни разу не бывал на этой улице. В тот день, когда неразговорчивые, словно каменные статуи, конвоиры, везли его по темному ночному городу, Олварг поклялся самому себе, что в следующий раз войдёт в Адель, как победитель — и сдержал данное слово, потратив на это двадцать с лишним лет. Вот только место, куда он вернулся, уже не было Аделью — Вечным городом, жемчужиной цивилизованного мира, от которой даже у самого толстокожего на свете человека поневоле перехватывало дух.
С губ Олварга сорвался истерический смешок, похожий на рыдание.
Самая главная особенность темной магии состоит в том, что она в состоянии отнять у человека все, при этом ничего не дав ему взамен. Её дары отравлены. Темная магия показывает умирающему в пустыне человеку запотевший от холода кувшин с водой, но, начав пить, он обнаруживает, что эта вода не утоляет жажду. Олварг знал об этом лучше, чем кто бы то ни было другой, и каждый раз смеялся над наивностью людей, готовых раз за разом попадать в эту ловушку. Но себя он считал выше этого. Он был не жертвой Темного истока, а его хозяином или, во всяком случае, союзником. Тем человеком, который использует и направляет эту Силу...
Здесь, на улице полуразрушенного города, его прежнее самомнение казалось Олваргу таким же непостижимым, как и ослепление людей, которых он заманивал в ловушки Темного истока.
Есть ли в мире что-то более нелепое, чем запутавшаяся в паутине муха, которая всю свою жизнь считала себя пауком? А настоящий-то паук все время находился рядом — совсем рядом, — терпеливо выжидая, пока не настанет его час.
Олварг до боли стиснул кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони. Он еще может побороться... И потом, как бы фальшива ни была его победа, но он все же победил. Их драгоценный "Эвеллир" погиб, а он все еще жив, и покоренная Адель лежит у его ног.
Холодный и сырой мартовский ветер пробирался под одежду, пробирая тело до костей. Олварга начало трясти. Снова взглянув на рухнувшее здание тюрьмы, Олварг вспомнил уверенность Седого в том, что Меченый способен уничтожить Темные Истоки, и спросил себя — а мог ли Крикс каким-то образом спасти от этой магии и его самого?..
Сердце у Олварга тоскливо сжалось.
Почему он, собственно, так рвался в Вечный город, к цели, давно потерявшей всякий смысл по сравнению с неумолимо подбирающейся к нему хищной тенью? Что, если он, даже не осознавая этого, все это время шёл к нему, в отчаянной надежде, что встреча с дан-Энриксом каким-то образом спасет его от ожидавшего его кошмара?
С другой стороны — какая теперь разница, — тупо подумал он. Все равно Меченого больше нет. И даже если Олварг наберётся храбрости, поднимется на самую высокую башню в этом городе и бросится оттуда вниз головой, это уже ничего не изменит — потому что даже за порогом смерти он будет принадлежать Истоку точно так же, как его Безликие. Теперь и навсегда.
* * *
Браэнн хорошо помнил этот дом — здесь жил торговец шестью Петер Кестрил, поставлявший лосский шелк, сукно и шерсть в императорские мастерские и поэтому, в отличие от большинства торговцев, живший в Верхнем городе — пусть даже в самой скромной его части, примыкавшей к Разделительной стене. В прошлом капитан часто навещал дом Кестрила из-за дебошей, которые его старший сын устраивал вместе с такими же отвязными дружками в городских тавернах возле ратуши. Пока отцы этих ребят изо всех сил старались завести знакомства среди знати, их отпрыски предпочитали развлекаться в Нижнем городе, и Браэнн их отчасти понимал. В Верхнем городе на них всегда будут смотреть с презрением, как на богатых выскочек, зато в трактирах, где собирались мастеровые из ремесленных кварталов, все эти купеческие сынки могли сколько угодно корчить из себя важных господ и распускать павлиний хвост перед девчонками. Слушая, как Петер в очередной раз пытается оправдать проступки сына его молодостью ("все мальчишки одинаковы, мы тоже в его годы делали всякие глупости, ведь правда, капитан?.."), Браэнн всегда с трудом удерживался от того, чтобы сказать почтенному торговцу то, что думает — а думал он, что за все выходки наследника Петеру следует винить только себя. Такие, как Кестрил, мечтают выбиться в люди и хотят, чтобы их сыновья с самого детства жили лучше, чем они, не знали ни в чем нужды и одевались в шёлк и бархат, как аристократы. Но в итоге глупые, нахальные щенки вроде Кеннета Кестрила болтаются, как дерьмо в проруби — работать, как работали их отцы, их никто не научил, а быть аристократами они не могут по рождению.
Подходя к знакомому дому, Браэнн мысленно спросил себя, где сейчас Петер, Кеннет и все остальные члены их семьи. Наверное, нашли приют у родственников и соседей, потому что оставаться здесь после землетрясения было немыслимо. Несколько абрикосовых деревьев, росшие когда-то по краям ухоженного дворика, были сломаны, а дом, где Браэнна не раз пытались усадить за стол, надеясь, что это заставит его позабыть про перебитую посуду, оскорбленных горожанок или запертого в погребе трактирщика, выглядел и того плачевнее — землетрясение обрушило мансарду и часть крыши. Даже при скудном свете факелов было заметно, что по оштукатуренной стене змеятся глубокие, устрашающие трещины. В другое время Браэнн предпочёл бы держаться подальше — некогда красивый и богатый дом выглядел так, как будто бы достаточно слишком громкого звука или одного неосторожного движения, чтобы здание рухнуло на голову непрошенным гостям. Но выбора у Ниру не было. Люди, которые нашли приют за Разделительной стеной, не могли оставаться без провизии и дров, а отступавшим вместе с Иремом солдатам требовалась корпия и ткань для перевязок, так что всех, кто еще мог держаться на ногах, Ирем отрядил собирать все необходимое в пустых домах.
По сути, они делали примерно то же самое, что гвинны, мародерствующие сейчас за Разделительной стеной.
Со стены было видно, что вся площадь возле ратуши и прилегавшие к ней улицы переливаются оранжевым огнем от множества костров, и от этого зрелища, которое при других обстоятельствах могло бы показаться праздничным, внутри делалось холодно и пусто. Вчера Браэнну было некогда бояться. Кажется, он не испытал страха даже в тот момент, когда он оказался в гуще боя и увидел опускающийся ему на голову топор, или когда поскользнулся на скользких от крови камнях, упал и понял, что его сейчас просто затопчут — если не чужие, то свои... Наверное, тогда происходящее казалось слишком нереальным, чтобы испугаться. Но сейчас, когда он думал о завтрашнем дне, Браэнн чувствовал страх. Ощущение было противным — словно у него в кишках ворочалось что-то холодное и липкое. Сегодня гвинны уже показали им, на что они способны, безо всякой жалости перебив тех, кто не успел укрыться за стеной. Если они ворвутся в Верхний город, такая же участь ждет и остальных. И семью Кестрилов, и раненых из их дозора, и всех беженцев, включая Арри с мэтром Пенфом... Браэнн покосился на Тиренна, которого взял с собой, отправив Ольвинна с Илаем вверх по улице. Тот, к счастью, не подозревал, о чем думает капитан.
— Заперто, — сказал он, подергав висевший на двери навесной замок. Браэнн поморщился. Ну что за глупость... Неужели Кестрил в самом деле думал, что закрытая дверь не даст захватчикам разграбить его дом?
— Придётся сбивать замок, — сумрачно сказал Браэнн, думая, как бы от первого удара по замку весь дом не рухнул им на головы, как башенка из детских кубиков. Осуществить задуманное оказалось не так-то просто — из-за землетрясения дверь покосилась, и дужку замка намертво заклинило в предназначавшемся для неё ушке, но в конце концов Браэнн все же сумел снести замок. И, как назло, именно в этот момент обошедший дом кругом Тиренн вернулся к капитану, чтобы сообщить :
— В одном из окон выбит ставень. Может быть, попробуем через него?..
— Раньше не мог сказать? — с досадой буркнул Ниру, хоть и понимал, что парень ни при чем. Кто ж виноват, что он не подождал пару минут, пока Тиренн осмотрит дом? — Ладно, пошли...
Войдя в дом Кестрила — честь по чести, через дверь, — Браэнн припомнил, что вход в кладовую вроде бы должна быть справа от него, и уже собирался посветить туда, когда услышал, как кто-то отчётливо — и очень жалобно — зовёт на помощь. Браэнн с Тиренном в изумлении переглянулись, прежде чем, сталкиваясь в дверях плечами, броситься наверх. Позвавший их на помощь человек обнаружился на втором этаже, на том месте, где полагалось быть деревянной лестнице, ведущей в расположенный под самым скатом крыши кабинет хозяина. Ниру отлично помнил эту лестницу — вплоть до тепла отполированных перил, по которым было так приятно проводить ладонью, что казалось, что их сделали не для того, чтобы за них держаться, а чтобы их гладили. Но сейчас лестницы на месте не было — только груда обломков, посреди которых беспомощно копошился человек. Браэнн мысленно спросил себя, кто мог оставить бедолагу в наглухо запертом доме. Может быть, кого-то из прислуги завалило во время землетрясения, а спешно покидающие дом хозяева не озаботились проверить, не осталось ли кого-нибудь внутри? А то и просто побоялись подниматься на второй этаж?.. В сущности, это было бы неудивительно — в подобные моменты люди вообще способны думать только о самих себе. Но Браэнн все-таки был лучшего мнения о Петере.
Парень, скорчившийся посреди обломков лестницы, был молодым и худощавым, но припорошенные пылью волосы казались поседевшими. В комнате пахло так, как будто кто-то забыл вынести ночной горшок. Похоже, упавший с лестницы парень провел здесь не один час.
— Все хорошо, мы тебя вытащим, — успокоительно заметил Браэнн, подходя к нему. — Ты здесь один? Или в доме остался кто-нибудь еще?..
— Один, — выдохнул тот, повернув к нему бледное, кривящееся от боли лицо — почти совсем такое же, как у Тиренна, не считая небольшого шрама на щеке.
От неожиданности Браэнн отшатнулся. Доски под его ногами отозвались на это резкое движение зловещим треском, но, по счастью, выдержали. Впрочем, лежавший на полу человек при виде Ниру тоже вытаращил глаза так, как будто бы увидел привидение.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
