Посреди площади, на каменном возвышении по пояс взрослому разумному, с мертвящей основательностью высится железный столб. А к столбу железными же цепями приковано нечто.

У каждого из четырёх углов возвышения стоят караульные. Каждый их выдох рождает призрачное, тут же умирающее облачко пара. Время от времени завернувшийся в два плаща, худой и кривоносый караульный принимается топать ногами. Одновременно он берёт короткое копьё в другую руку, пряча под мышку покрасневшую кисть. Его сосед в стёганом подкольчужном кафтане не по росту то и дело бормочет себе под нос с самым мрачным видом. Холодно! Слишком холодно. По такой погоде с неба вместо ожидаемого и задерживающегося дождя, пожалуй, начнёт сыпаться смёрзшаяся снежная крупа. Это в начале-то зимы! Когда в городе и посреди зимы не каждый год выпадает мокрый снег... Магия? Знамение богов? Что бы ни было тому причиной, а только не к добру всё это, не к добру...

Полдень — плохое время для рождённых в ночи.

Белое небо. Белое, ярко-холодное солнце. Режущий свет плавится в обоих телах муками родового проклятия. И голод — голод, иссушающий плоть, подтачивающий дух. Ты сегодня мало спала. Слишком мало, неглубоко, совершенно недостаточно; и аромат запретного, щекочущий ноздри, как никогда остёр и пьянящ.

Но сладость соблазна — ничто. Слабость плоти — ничто. И жалящая ласка небесного сияния — также ничто. Пока тверда твоя воля, Сендлахх, ты не потеряешь своей нити деяний.

Среди теней переулка, выходящего на площадь Убийц, объявилась новая тень: беззвучная, тревожащая помимо разума тень движения. Миг, другой — и на краю площади уже стоит, точно заледенев на морозе, невысокая фигура в тёмно-сером плаще до пят. Лица Сендлахх никак не высмотреть под капюшоном, как ни старайся. Только длинная, чёрная, как безлунная ночь, тонкая прядь случайно выбившихся из-под ткани волос дразнит краешком тайны.

Тишина. Сухой холод. Яркая монета светила у зенита.

Караульные не обращают на фигуру в плаще особого внимания. Так, бросят косой взгляд — и словно перестают замечать. Стоит и стоит. Не в первый раз. Даже не в двадцатый. Пусть себе смотрит, раз до сих пор не надоело.

Существо в тяжких цепях у столба не замечало вообще ничего. Лишь редко и слабо опадающая клетка рёбер намекала, что это всё ещё живо. Страшное, запредельное истощение превратило прикованного в кое-как обтянутый кожей скелет. Впрочем, не только кожей. На существе ещё сохранились неопрятные, в пятнах и пыли, изодранные до неузнаваемости шёлковые лохмотья. А на голове, бессильно упавшей на грудь, сохранились коротко и косо обрезанные волосы: свалявшиеся, поредевшие, грязные...

Но по-прежнему чёрные. Чёрные, как безлунная ночь.

Где же нить твоих деяний, Сендлахх? Зачем ты здесь?

Нет ответа.

Где торжество твоё? Где былая ненависть? Где ярое пламя, отогревавшее лёд изорванной души? Гляди: время карает убийцу! Твой собственный голод — мелочь в сравнении с Голодом этого, в цепях. Гляди — вот торжество правосудия! Где же твоё торжество?

Нет ответа. Но зреет, почти уже созрело в душе...

"Посмотри сюда. Я снова здесь, убийца!"

Караульные — всего лишь белые люди со спящими искрами Дара — не замечают мысли, пролетевшей над площадью, словно неслышимый вздох. Даже выданные караульным сигнальные амулеты не замечают её. Но существо у столба — дело другое. Движением, в котором, как колокол с трещиной, звучит память о сломленной гордости и растоптанной силе, живой скелет поднимает на истончившейся шее череп головы. Словно зверь, учуявший новый-знакомый запах, прикованный вытягивается во весь свой смешной рост. Судорожное усилие; в приоткрывшемся рту оскалились тонкие и острые клыки. Не человеческие, не звериные.

"Посмотри на меня".

Медленно, как врата ада, распахнулись веки. Глубоко запавшие, чернее углей глаза не кричали о Голоде, о боли, о безумии. Уже нет. Теперь они сияли чистой, не замутнённой ничем пустотой. Искра упрямой жизни на самом дне, и всё. Мысли, страсти, чувства — пустота без остатка пожрала их.

Взгляд Сендлахх погрузился во мрак чужого взгляда — и в её душе что-то лопнуло. Что-то застыло, что-то перевернулось.

Навсегда. Без возврата.

"Забираю жизнь твою. Забираю силу твою. Забираю память твою. Забираю душу твою. Да не останется у тебя ничего своего, и да не возродишься ты, убийца, ни в какой форме ни в одном из миров!"

...Этот всплеск Силы амулеты засекли. Их носителям были посланы четыре сигнала тревоги: четыре волны озноба. Кривоносый караульный с удвоенным ожесточением затопал ногами, другой — тот, что в стёганом кафтане — выругался особенно забористо и громко, третий караульный вздрогнул... Губы прикованного существа шевельнулись, словно пытаясь выговорить что-то, но не завершили работы. Замерли — уже навсегда. Застыл чёрный взгляд окончательно опустевших глаз, в последний раз на клетку-грудь упала голова-череп.

А Сендлахх покачнулась, словно настигнутая внезапным ударом.

Глупо! Трижды глупо!

Уж если поддаёшься приступу милосердия, так твори его с умом. Чего проще: сплести и выслать к цели малое заклятье смерти. Но маятник качнуло слишком сильно... И вот плоды глупой жалости — в тебе. Как отравное зелье, как остриё с зазубринами.

Зачем, ну зачем было убивать ТАК?! Не гасить чужую жизнь, а забирать её?

Серое пламя, синее пламя и чёрное пламя — в алом огне души!

Если бы хоть один караульный смотрел на Сендлахх, ему бы почудилось, что она исчезла. Не убежала, не растворилась в тенях, как это умеют опытные воры — именно исчезла. Не по их умению было различить мгновенную тень движения, серой тихой молнией мечущуюся меж каменных, кирпичных, деревянных домов Сот-Веленты. Эту тень могли бы заметить лишь адепты тайных искусств, да и то далеко не все и не наверняка; а адептов на пути у Сендлахх не случилось.

Скорее инстинктивно, чем сознательно, она избегала всех живых существ, стараясь не приближаться сверх необходимого даже к крысам.

Чужой кошмар. Липкий бег. Страх.

Движения сдерживает прозрачный кисель. Не сразу раздвинешь. Тело тяготит, как одежда из свинцовых плашек. Душно, тесно, больно...

И сладко.

Быстрей!

Нельзя. Но всё равно быстрей — страх!

В киселе много мест, где он сгущён в мерцающую, опасно тяжёлую твёрдость. Но не везде: хватает и проходов. Не в том дело. Хуже — повсюду: слева, справа, впереди и позади — ЭТИ. Тёплые рыхлые комья. Надвое растянули: дрожь в горле — приблизиться, достать, и... нет! — ужас, мерзость, страх, прочь! Сводит с ума. Бежать, бежать!

Поворот, ещё поворот. Сквозь щель. Мимо, мимо, мимо — быстрей, ещё. Прочь и... снова, снова ЭТО! Надвое не растягивает — почти рвёт. Обогнуть! Боль в груди, боль в глазах, тянет с мягкой вкрадчивостью паутина страсти...

Нельзя! Нет!! Прочь и мимо, быстрей!

Другое ЭТО... нет: сразу два ЭТИХ.

Прочь! Не могу... хочу... не хочу!

Чужой кошмар. Бежать отсюда. Бежать, бежать...

Бежать!

Сендлахх убегала. Мчалась, как могут мчаться лишь тени, глядящие в неизречённые глубины своих страстей и пытающиеся спастись от них. Комок враждующих стремлений, жажда запретного, война инстинктов природных и выученных. Порох, сгорающий от чужого, так неосторожно проглоченного огня. Ведьма от рождения, утратившая контроль над истечением Силы. И уже готовая утратить контроль над своими поступками...

Сендлахх удержалась на грани. Едва-едва.

Но удержалась.

Будь Сот-Велента немного больше, находись площадь Убийц немного дальше от окраины, окажись погода немного мягче этой, непривычной, приковавшей большинство горожан к натопленным печам и каминам их домов... да, ещё совсем немного — и всё могло бы завершиться по-иному. К счастью для себя и для людей, Сендлахх успела покинуть город чужого кошмара, не сорвавшись. Для Сот-Веленты и её жителей история убийства убийцы на этом кончилась — быстро и благополучно.

Для самой Сендлахх — нет.

Кошмар побледнел и отдалился. Реальность приобрела более привычные очертания... но не стала нормальнее. Нет, не стала. А Сендлахх, прекратив свой безумный бег, не остановилась. Перебивающий вожделение страх продолжал толкать её вперёд.

Куда идёшь?

Свищет ветер, задувающий в лицо. Уклонится в сторону, зайдёт то справа, то слева — и снова мчит в лоб, наотмашь, без пощады. Ветер высекал бы из глаз слёзы, да только слёз нет: кончились.

Ещё нет дождя. И нет туч на небе: сером, безликом. Это плохо: солнце торчит в вышине, источая ядовитый режущий свет. Свет! Лишь серебра не хватает для истинной муки... Где ты, праматерь-тьма? Помоги дочери твоей!

Нет ответа. Лишь солнце сияет с небес.

Откуда бежишь? Зачем?

От памяти. От прошлого, омытого в крови, распятого в огне... от себя, чужой.

Так надо.

Считая по прямой, как летит птица и как ложится на карту проведённая по линейке линия, Сот-Велента отделена от Перепутного кряжа шестнадцатью перегонами. По дороге, проложенной в обход Алых Камней, Туррисповой пущи и Земли-за-Валом, выходит лиг на тридцать больше, и караваны торговцев, передвигаясь по ней, одолевают путь от города до перевала Пяти Дорог дней за двадцать. Хороший всадник на хорошей лошади может потратить на него раза в два-три меньше времени. Если будет менять лошадей — ещё меньше.

Сендлахх не думала об этом. Она просто шла.

Дорога перед ней была пуста, как в чумном краю. Ветер, без труда сдувший бы с лика земли кого другого, её заставлял лишь слегка клониться вперёд. Ветер рвал тяжкие струи чёрных волос, жестоко трепал белый шёлк платья... такого же, что превратилось в лохмотья на живом скелете у столба. Но Сендлахх не задавалась вопросом, куда исчез её плащ. Не замечала странной и неестественной пустынности дороги, не дивилась ураганному ветру. Она взошла по горному склону туда, где лежали вечные льды; сойдя с дороги, поднялась на поседелую от снега вершину Сломанного Крюка — а между тем солнце, сиявшее над ней, за весь путь в двадцать перегонов длиной склонилось к закату едва на ладонь. Но Сендлахх не задумалась над причиной этого чуда.

Она вообще ни о чём не думала.

Горный пик. Пустота, высота, неподвижность.

Свет небесный, отражаясь от снежной белизны, умножается многократно. Смешанное с болью истощения, бушует в крови древнее проклятие. Босые ноги попирают смёрзшийся наст, и мороз с позором отступает от исхудалого тела, не прикрытого почти ничем. Ветра — недавнего, свирепого — нет. Лишь отголоски его перебирают с любопытством, а не рвут полночные пряди волос и нежные складки тонкого платья, ласкают, а не хлещут снежно-белую, прозрачную кожу без следа загара...

Остановка в пути. Узел на нити деяний.

Есть силы — и силы. Есть магия — и магия.

Сендлахх не творила заклятий обдуманно, ради достижения ясной и хорошо рассчитанной цели, с самой площади Убийц. Но при обращении к Силам разум и воля, направляемая им, не так уж редко оказываются лишь помехой, барьером, не дающим шагнуть за грань возможного.

Для Сендлахх, без движения застывшей на вершине высочайшей из гор Перепутного кряжа, этого барьера более не существовало.

Время утратило смысл. Чувства застыли в шатком равновесии. Ничто более не казалось важным. Невидимые, неощутимые, но оттого не менее тяжкие цепи сковали её в единое целое с её собственным столбом.

...Голова парит ниже неба, но выше облаков. Ноги врастают в неведомые никому чёрные глубины земли. Руки раскинулись от ущелья до ущелья, плечи вознеслись выше башен Корум-килд. Если вздрогнешь — равнины заколышутся, как море под ветром; шевельнёшься — города рухнут грудами бессмысленных развалин; вздохнёшь несильно — тысячелетние леса повалятся ниц, как простолюдины перед кортежем тирана. Смех твой мог бы потрясти небесвод, шаги — разогнать трепещущие стада холмов по пастбищам покорных степей, как мелкий скот...

Ты могла бы многое. Но свершиться этому не суждено. Тяжким камнем обернулись твои ноги, торс, голова; медлительными, как само время, струями ледников — волосы; осыпи и криволесье стали твоей одеждой. Не сойти с места, не повернуться, не поднять рук -

и равнодушное время обходит тебя стороной. Заходит солнце, и восходит солнце, и спешит к месту своему, где заходит: не для тебя. Дует ветер в лицо, дует в спину, и затихает на время, чтобы снова дуть: не в твои паруса. Кто-то там, далеко, рождается, живёт, мечтает и возвращается во прах... без твоего участия.

Жизнь проходит мимо. Смерть проходит мимо. В пустоте мира одинока ты, Сендлахх Сломанный Крюк.

Ни единого движения — день и ночь, сутки, вторые, третьи... крепко затянулся узел на нити деяний, крепко схватили звенья невидимых цепей: вросли в плоть внутреннего тела, слились со льдом и скалами, со снегом и воздухом. Стихии не скаредны и позволяют любому брать сокровища силы из своих бездонных кладовых; но взявшие должны расплачиваться, а взявшие слишком много — по самой высокой ставке.

...и привиделось: с неба глянули золотые нечеловеческие глаза со зрачками-чёрточками. Тёплый, пахнущий звёздами и лесом ветер овеял вершину горы, где в ледяной белизне угасала малая искорка тепла. Но тут же свернулся упругим вихрем иной, холодный ветер, и метельное Присутствие потеснило дыхание звёзд.

Не отнимай нашу добычу, свистнула метель, оставь её.

— Она пока не ваша, старый бог, — рассмеялись золотые глаза. — Пополняйте свиту в других местах и не за мой счёт.

Никак ты собираешься спорить со мной?

— Не собираюсь, Вайан — уже спорю. Воля и искусство против могущества и веры, магия адепта против власти бессмертного. Здесь тебе не достичь успеха: моя вера в себя больше моей веры в богов!

Есть ещё её выбор, который решит всё.

— Верно. Но она не выбирала — и поле за мной! Талас-сеулри мивеннах, о кэгри иус вин бесет! Радаш! Эллофу, Вайан...

Ощущения рассыпаются, как непрочный камень под сильным ударом. Протаивают, как корочка льда под жаркими лучами. Свернувшийся мир возвращает былые размеры, входит в покинутый и почти непригодный для жизни дом — маленькое, но подвижное внешнее тело.

Из огромной дали идёт призыв. Надо идти.

Первое за долгий срок движение Сендлахх было грубее, чем тяжёлая деревянная колода для колки дров. Да и второе не изящней ничуть. Сойдя с вершины Крюка замедленной неживой походкой, она направилась вниз по юго-западному склону. На пятом шагу её босая нога провалилась в снег по щиколотку, на восьмом — до середины икры, на десятом — почти по колено. Пытаясь сделать семнадцатый шаг, она упала в первый раз и почти минуту ворочалась в снегу, прежде чем снова встала на ноги. Потом было новое падение, неудачнее первого: Сендлахх рассадила руку об острую каменную грань мало не до кости. Но сердце её внешнего тела не билось уже давно, и кровь не потекла. Встав, она двинулась дальше.

↓ Содержание ↓