Тцхешта

Говорят, у меня в глазах радуга. Не знаю, не видела радуги никогда. Ничего не вижу вообще-то, ведь я слепа с рождения. Но это не значит, что мне не дано знать мир. Я знаю его, потому как он сам отдает мне себя, свое знание. Цвета? Я знаю их. Красный — цвет боли, убегающей крови в смертельной ране. Оранжевый — цвет безудержного веселья на праздничных гуляньях. Желтый — цвет летнего зноя. Зеленый — цвет весеннего сумасшествия пробуждения природы. Голубой — цвет несбыточной мечты. Синий — цвет безысходной тоски. Фиолетовый — цвет последнего вздоха.

-Тцхешта, раздели со мной трапезу.

Голос молодого мужчины. Что заставило его обратиться ко мне? Да, тцхешта — это я. Гадалка, предсказательница, та, что дает ответ на вопрос. Кто-то тачает сапоги, кто-то варит похлебку, кто-то сражается — у каждого свое ремесло. Тцехшта — не ремесло, но долг. Дано с рождения знание? Поделись им с остальными.

-Пища не богата, — извиняется проситель.

Ум... наваристая похлебка. Не жалеет Бурла мяса да крупы в похлебку, и не важно кому ее подавать: заезжему дворянину иль обедневшему крестьянину. Да осенит своим крылом ангел Всевышнего дом твой.

-Не стоит сожалеть о том, что приходяще. Сожалей о невозвратимом.

Туманно сказано, но я слышу, как с облегчением вздыхает мужчина, осторожно вкладывая в мою руку деревянную ложку. Все верно: нельзя платить тцхеште ни звонкой монетой, ни властью — никакими благами земными. Лишь разделить, что имеешь. Давний обычай, древняя традиция. И ведь правильная: как можно платить за промысел божий, за подарок Всевышнего? Нет, не лишает плата дара, сама тцхешта, спеша нажиться, забывает знание, не успевает смотреть в туман будущего. А разделить пишу... Что ж, тцхешта тоже человек.

Горяча похлебка, пусть остынет. Откладываю ложку, слегка склоняя голову вперед — трапеза разделена, вопрос можно задавать.

-Как нынче кости лягут, тцхешта? — робок мужчина, словно на свидании с первой женщиной, снедаемый страстью плоти своей.

Кости... Давно уж никто не гадает на костях: животных, птичьих, человечьих... А фраза-то осталась. Такая же традиция, как и приглашение разделить трапезу.

Легкое мановение пальцев и "кости" взлетают на стол, негромко стукаясь о дерево. Малюсенькое волшебство, но сколько восторга у просителя. Мне не надо видеть, я слышу его...

Каждая тцхешта сама собирает свои "кости": камень на первой развилке, хрустальный осколок не испитого бокала, сломанная веточка с любимого дерева, ракушка с далекого берега. Да мало ли что может быть в холщовом мешочке гадалки? Не содержимое важно, а желание дать ответ.

-Что мучает тебя? — Могу и не спрашивать, но пусть лучше сам решит, что нужнее ему сейчас.

-Э... жена моя... болеет сильно... — чуть слышно отвечает мужчина.

Да, верно говорят: скупа мужская слеза, но женская горче. Стесняется чувства показать, но любит и боится потерять.

Размеренное движение кисти, почти ленивое, и "кости" причудливо рассыпаются по столу. Что за узор сложили они? Скольжение пальцев, скольжение души...

Как часто люди приходят просить спасения для близких, но Смерть уж на пороге дома их. Легко ли сказать об этом? Как объяснить, что ничто не поможет? Обычно тцхешта еще на подходе таких просителей чувствует дыхание Смерти и спешит уйти, чтобы не слышать просьбы, чтобы не разделить трапезы. Иные пытаются насильно впихнуть в руки краюху хлеба. Но разве может вода остаться в ладонях? Ведь хлеб становится подобен воде и легко соскальзывает с рук.

Хвала Всевышнему, мне не придется говорить о смерти жены просителя.

-Жена твоя... Она ведь к дальнему колодцу, где вода летом остается, с расписными ведрами ходит?

-Точнехонько с ними. Я их на Веселиник дарил, сам расписывал, — похвалился муж. — Уж не заколдовал ли их кто? Порчу навел?

Колдовство, порча — глупые заморочки желающих узреть в них причину своих бед. Зачастую все гораздо проще. Взять хотя бы этот случай: ведра-то небольшие, женщина спозаранку встает, чтобы принести воды в дом. Да не одну ходку приходится делать, дабы наполнить бочку. И ходить надобно через все село. Пока второй раз придет, воды уж мало, почти на самом дне — лишь к вечеру поднимется. Вот она сердешная и гнется низко, голова кружится, болит.

-Купи ей новые, чтоб размером были с те, да еще половину. И как приходит от колодца, пусть посидит на лавке под иконою, — говорю медленно, спокойно, чтобы запомнил все и ничего не перепутал.

-Благодарствую, тцхешта. Всевышнего милость да пребудет с тобой, — поспешно откланивается проситель — торопиться жену порадовать.

Что ж, ведь ради этого он и приходил.

Милость Всевышнего? Грех жаловаться, ведь жива, обута, одета, сыта. Что слепа с рождения? И пусть, привыкла уже. Родителям горе было. Все боялись, как же я одна жить буду. Даже на смертном одре матушка плакала: "Как же ты доченька одна сиротинушкой останешься? Как же без защиты жить будешь?" Ее печаль звенела в кладбищенском колоколе, тихо плакавшего вместе с ветром. Не знаю, матушка, не спросить о себе мне никогда.

-А со мной разделишь трапезу, тцхешта?..

Ну вот, живу же как-то, пока дар обретается, пока у людей вопросы есть...