Разговоры, разговоры, разговорушки мои

Жизнь идет своим чередом, иногда удивляя, порой пугая. Но только многие согласятся, что уж лучше жить так, чем не жить вообще. Шутка вся в том, что именно "многие", но далеко не все. А исключением, теми самыми "немногими", можно сказать наверняка и даже весьма уверенно, являются... влюбленные. И нет разницы, где милые сердцу други проживают: в городе, в деревне, или даже в слободской станице, ну или станичной слободе.

Лето неспешно перевалило за середину, опаляя тирнским солнцем и жаром: еще неделю назад маковые головки каплями крови алели вдоль дорог, а нынче казались застиранными лоскутками тряпки, отданной на изгрызание четвероногому любимцу. Собравшиеся в Хараюшке старшие по деревням да селам постепенно начинали поминать тихим незлобивым словом того, чья идея здесь их всех и собрала. А ведь как оставить хозяйство свое да без присмотра? Но вот пришлось! И отъезд домой все откладывается и откладывается. Не зря в народе говорят: на кого порчу наслали, тому спорить вечно. Видать Слободского и Станичного крупно попортили, ибо столько времени спорить — кто главней — никаких сил нет. И возможно, снять порчу — последнее средство их примирения.

А они все спорят...

Вот и вынуждены старшие чем-то заниматься: кто рецепт новый подглядит, кто баньку местную опробует, а кого и к виноделам спозаранку потянет.

А что ж Деревенская из Деревушки? И ей бытовать-переживать приходилось. Да заодно гостинцы для домашних присматривать. Ведь какой хороший хозяин домой да без подарков возвращается? Для Водяного травяной сбор от похмелья заготовлен. Для старших домовых по полотенцу с вышивкой алой куплено. Полевому семена камеряльника собраны. Только Леший пока без подарка. И именно гостинцем для лесного хозяина Деревенская сейчас и занималась.

-Виноград, что ли, ему местный привезти? — поинтересовалась она у пичуги, задорно поцвиркивающей на липовой ветке. — Так ведь лишний повод для пьянки: и так на клюкве забористое зелье настаивают, еще и вино виноградное... Или сказать, мол, ягоды только для еды? Да ведь кто-нибудь проболтается!

Пичуга недоуменно чирикнула: у кого это ты спрашиваешь, совсем с головой плохо?

-Уж и спросить нельзя! — хмыкнула Деревенская.

Птица махнула хвостом и была такова. Девица с грустью следила за ее полетом: "Вот бы и мне так легко лететь. Ан нет, на земле дорога выбрана".

-Придется самой решать, — невесть кому пожаловалась Деревенская, всерьез подумывая о винограде.

Зеленое переплетение листьев и веток походило то ли на беседку для тайных встреч, то ли на забор, препятствующий встрече возлюбленных, опять-таки тайных. На деле же посаженный старостами объединенной станицы-слободы виноград обозначал границу между поселениями. То тут, то там виднелись лавки и прорехи в зарослях: несмотря на вражду старших, остальные жители хоть и переругивались на тему первенства и важности, любили поболтать с соседями, а делать это, стоя, неудобно — много ли наговоришь, коли ноги устали?

Вот и сейчас кто-то устроился с той стороны, и детский голос набубнивал известный стишок, заучивая календарь.

-Стужень,

снежень,

вьюговей.

Стретень,

вертень,

златотей.

Свирень,

тирень,

сеновик... — в десятый раз споткнулось дитя, дойдя до осенних месяцев.

Деревенской хотелось уже самой закончить стих, только б не слышать это бубнение.

-Ветрень,

бездень,

грязовик, — исполнил желание Деревенской старческий голос.

-Бабушка, бабушка, бабушка, а почему бездень безденем называется? — заинтересовалось дитятко, лишь бы не заучивать календарь.

-А легенда древняя есть, про духов из бездны, — равнодушным тоном бросила бабушка, позвякивая спицами.

-Расскажи, бабушка! — всерьез заинтересовался ребенок.

-Вот выучишь, тогда и расскажу, — не меняя тона, ответила бабушка, не прерывая вязания.

-Эх... — тяжко выдохнуло дите и принялось повторять стих. — Стужень, снежень, вьюговей...

"Нет, хватит с меня, лучше в другом месте поищу молодые побеги!" — не стерпела Деревенская и отправилась дальше, вдоль зеленого забора.

Говорят, что подслушивающий никогда о себе ничего хорошего не услышит. А еще говорят: у кого что болит, тот о том речь и заводит. Говорят, в общем, говорят, не наговорятся. И нет покоя и спасения от тех разговоров: не хочешь, а слушателем станешь.

Уже пятый раз Деревенская переходила с места на место: не столько в поисках молодых побегов, сколько в поисках спокойного места и желательно без разговорчивых жителей Хараюшки. Но почему-то все не получалось и не получалось. Шаг вперед и...

-Не могу я так жить больше! Уйду! Как есть уйду! — молодой женский голос едва не срывается на визг.

-Не уходи, деточка! На кого ж ты мужа своего, сына моего беспутного покинешь? Он ведь без тебя пропадет! Ить правду говорю: пропадет, как пить дать, пропадет! — еще один женский голос, но уже постарше, то ли увещевает, то ли умоляет.

-Да не могу я жить с ним! Ни как с отцом детей моих, ни как с мужем!

-Так я тебе полюбовника найду! Только не уходи, деточка. Пропадет он без тебя, как есть пропадет!

Десять шагов вперед и снова...

-Ведьма она, точно ведьма! — с надрывом, словно клятву на смертном одре принося, поведал великую тайну женский голос.

-Вон оно как!.. — изумленно выдохнул другой.

-Тока никому не говори! — предупредил первый.

-Никому не скажу, ток Митране, — заверил второй.

-Ты шо! Она ж первая сплетница по слободе! — охнула женщина.

-Ну... тогда не скажу, — после долгого размышления согласилась ее собеседница. — Никому не скажу, окромя Лальки. А так — никому не скажу!

И даже когда кажется, будто никого уж рядом нет, обязательно найдется кто-то. Едва Деревенская порадовалась отсутствию чужих разговоров, как вновь послышался шепот.

-Нет, Шанюшка, никто не позволит нам пожениться. Батюшка твой давеча с моим батюшкой вновь поругались. И ведь каждый день ругаются! Откуда ж миру да согласию взяться? — всхлипнул кто-то, и этот "кто-то", похоже, девушка.

-Вот увидишь, все образуется! — попытался успокоить ее парень, но уверенности в его голосе почти и не было.

-Да как же образуется, коли с утра батюшка думу думает, как бы главенство по станице взять?!

-Да и мой вчера планы на слободу строил, — не удержался юноша.

-И как же нам быть? Я ведь без тебя не могу!.. — редкие всхлипы сменились плачем.

-Ну будет тебе, Ларушенька, будет, только не плачь, родная, — и вновь увещеваниям не хватило уверенности.

И надо ж было такому случиться, что под руку Деревенской попалась старая высохшая лоза, что именно в этот момент не удержала лоза вес и с хрустом подломилась, словно деревце, а не ветка какая. И ладно бы треснула, так нет — потянула за собой целое плетение, и незадачливая слушательница медведем проломилась сквозь кусты.

Глупых вопросов на манер бравого постового: "Кто здесь?" никто не задал, только парень девушку за спину спрятал и кулаки сжал — лишней предосторожность не бывает. Еще не видя голубков, Деревенская и так догадалась, кто секретничал за зеленой оградой. Дочь Слободского и сын Станичного.

-Извините, я не нарочно, — робко попыталась оправдаться Деревенская.

"И ведь не поверят! Решат, специально кто-то из родителей подослал!" — мелькнула неприятная мысль.

-Вы нас видите? — удивилась слободская, выглядывая из-за плеча любимого.

-Не должна? — наивно захлопала глазами Деревенская.

-Э... — смутилась Ларуша.

-Она такая, как мы, — объяснил станичный, все больше хмурясь.

-А я ее не знаю, не из наших она, — насторожилась девушка.

-И не из наших, — еще больше, хотя куда уж, нахмурился парень.

-Гостей всех помните? — решила вмешаться в разговор Деревенская.

Молодые переглянулись, задумчиво похмурили лбы и одновременно покачали головами.

-То-то и оно, — важно заключила Деревенская, выбираясь из зарослей: чего ж сидеть, коли все равно упала?

-А вы... — тихо-тихо начала слободская, крепче сжимая руку станичного.

-Не скажу я никому, — попыталась успокоить молодых Деревенская, но вышло, как и у станичного — не слишком убедительно.

Однако последовавшего далее никто не ожидал. Ларуша всхлипнула и вдруг резво бросилась к Деревенской, то ли собираясь пасть на колени, то ли на шею броситься. Станичный с Деревенской и глазом моргнуть не успели, как слободская уже вцепилась в гостью, как оголодавший в позднюю весну клещ.

-Вы — мудрая, умная, не зря ведь сюда пригласили! Так помогите нам! Уговорите родителей наших согласие на свадьбу дать! Пусть нас благословят! Только помогите нам! — заголосила Ларуша, спугнув любопытствующую птаху, примостившуюся на остатках сломанной лозы — лоза тоже, видимо, испугалась, и птаха повторила полет Деревенской к земле сквозь заросли.

Тут-то Деревенская и поняла, что не так страшны разговоры, как просьбы, да еще высказанные таким тоном. И ведь не уговоришь никак, не успокоишь, вот и придется соглашаться, обещать. Хотя как тут помочь, когда Слободского со Станичным просто примирить не могут?!

-Ладно уж, постараюсь помочь. Идите, мало ли кто еще сюда заглянет, — не стала ходить вокруг да около Деревенская.

Не сказать, что успокоенные, но и не столь опечаленные как при встрече, молодые поспешили по домам, заговорщицки перемигиваясь — явно на вечор сговариваясь о свидании.

-И как же мне им помочь? — тоскливо поинтересовалась Деревенская у пичуги.

Птица лишь возмущенно чирикнула, мол, нашла, у кого спросить.

-Легко тебе, ведь не тебя о помощи просили. И ладно бы просто о помощи... — Деревенская тяжко вздохнула. — И что делать-то?

Еще один тяжкий вздох, но ответа так и нет. Зато есть новые разговоры, да еще так похожие на недавний...

-Нет, Данечка, не позволят нам пожениться. Батюшка твой давеча с моим батюшкой опять ругались. И ругаются, и ругаются, будто кто специально сводит их! — печально выдохнул девичий голос.

-Вот увидишь, образуется все как-нибудь, успокоится! — утешил мужской.

-Успокоится, как же! Скорей уж упокоится кто-нибудь, чем родители наши на мировую пойдут! — хлюпнула носом девушка.

-Знать бы того советчика... — недовольно буркнул парень, явно намекая на давшего совет объединить станицу со слободой. — Уж поговорили бы с ним по душам...

-Да что ж теперь горевать о советчике! Как нам жить? Не могу я без тебя, не могу, Данечка.

-И я без тебя не могу, Стенюшка, — горестно согласился юноша.

"Вот же угораздило!" — мрачно подумала Деревенская: "Одна радость — эти хоть не видят. А то бы рушник алым да золотым шелком получился: скрюченная в три погибели Деревенская и собеседники с нею!"

А влюбленные продолжали плакаться на судьбу, то есть девушка плакала, парень успокоить пытался, да все как-то не очень получалось: всем был хорош сын станичного головы — а кем еще с таким-то везением он мог быть, — да только плачущих девиц утешать не обучен. Молодшие почтительно "Даний Вездинович" величают, сверстники Даней кличут, матушка — Данечкой да Данюшей, а отец — Данькой, но как не зови, а для всех он — сын старшого по станице, наследник да помощник. И ему не то что влюбляться, а и знаться со слободскими девками не положено. Но верно говорят: как по кустам не броди, а на дорогу все одно выйдешь. Так и Даня случайно встретился со Стенией, чтобы потом самому встречи искать.

Деревенская не стала ждать, когда влюбленные наговорятся — зачем чужие разговоры слушать, да потихоньку стала выбираться из зарослей виноградных: "Видимо, росток — не самый удачный подарок, раз уж во столько разговоров вляпалась. Надо что-то другое искать". Сказано — сделано, и вот уже тропка шелковой травой стелется под ноги. И вроде даже разговоров чужих больше не слышно.

Однако от чужих разговоров еще можно уйти, но от памяти... Да еще и обещания...

-И как же их помирить? — в который раз задала наболевший вопрос Деревенская.

Коли б кто знал, так давно ответил, и мир бы в станичной слободе, а может, и слободской станице давно б воцарился.

А в избе, приютившей Деревенскую, поджидали, споря и ругаясь, Штоль с Гореней.

-Вы то чего спорите? Тоже станицу со слободой делите? — поинтересовалась Деревенская у враз притихших домовых.

-Да нет, что ты, госпожа, на кой они нам сдались?! — замахал руками Гореня, усиленно кося глазами на какую-то бумагу, лежащую на столе.

Штоль намек понял и споро скатал бумажку да под стол сунул. Деревенская только и успела разглядеть подобие карты. "И на что им оно?"

-А как дела твои, госпожа, что видала, что слыхала? — тут же засуетился Гореня, выставляя на стол запотевший кувшин с квасом, кружки и сахарные крендельки.

-Много чего слыхала, да мало хорошего. Да такое... — тяжко вздохнула девица.

Тут бы промолчать ей, но слово за слово — и она рассказала всю историю страдающих влюбленных. И что тут началось! Штоль чуть ли не слюной брызгал, возмущаясь: "А я чаво говорил! Все влюбляются! Все женятся!" На что Гореня столь же эмоционально замечал, мол, то все одинаковые, то есть домовые сами по себе, люди сами по себе.

Правильно люди говорят: коня на вожжах удержишь, а слова с языка не воротишь. Очень сожалела Деревенская, что поделилась услышанным со спутниками своими, хорошо хоть об обещании не заикнулась. А тут еще гонец от Совета прибыл: созывают всех на очередное заседание — решать, как же мирить Станичного со Слободским.

Прохладно в погребе у кума Станичного, да тесновато: вроде все поместились, но будто на голове друг у друга сидят. И снова обсуждают пути примирения старших Хараюшки. Громко обсуждают, чуть ли не с криками, но толку...

-Посадить их в погреб одних, авось и помирятся!

-Да разнесут они тот погреб по камешку!

-В лес по грибы одних отправить!

-С лешими кто договариваться будет?

-Вином обоих в нахряп упоить, связать и одну кружку обоим на опохмел оставить!

На столь жестокое предложение возмутились всем собранием.

А тут еще и Штоль с Гореней спорить взялись, лучшего места и времени не нашли!

-В погреб посадить! — вновь предложил кто-то из приглашенных.

-А я говорю надо свести, — настаивал на своем Штоль.

-Разнесут! Но можно в лес!

-А вдруг откажется? — упирался Гореня.

-В погреб!

-Свести!

-В лес!

-Откажется!

-Упоить и все дела!

-Вдруг откажется?

-Нет, в погреб!

-Разнесут!

-Да поженить их и все дела! — последний возглас Штоля прозвучал в полнейшей тишине.

Главенствующий на заседании деревенский из Закутков даже проснулся от такого крика. И что оставалось делать Деревенской?

-Почему бы не поженить дочь Слободского — Ларушу и сына Станичного — Шания? — пришлось вставать и, стараясь не краснеть, вносить ясность.

Сразу никто не нашелся что сказать, зато потом... Ну, шума как всегда много, толку мало.

-А если не захотят? Насильно? — пробился сквозь шум и гам голос деревенской из Фильков.