|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Здесь и сейчас.
— Трис, это я ведь на самом деле выиграла спор. — не заставил себя долго ждать вкрадчивый голос Эйн. — И ты это знаешь.
Конечно, знаю, только вслух ни за что это не признаю, хотя бы потому, что мне известно лишь то, что от тебя в случае проигрыша требовалось всего-навсего носить юбку, а что проиграла бы Хенья — ещё не известно.
Это ж может быть что угодно от банального разрешения ложиться в постель после полуночи до мелькавших в разговорах с пугающей частотой идей о кардинальной перестройке физического тела или организации с привлечением дочерей мадам Жоржет подобия Каравана, а то и вообще борделя.
— Продолжишь упрямиться — поставлю в угол.
— Трис, я как бы демон, если ты не забыл ещё...
— А я, если ты это уже забыла, — Тёмный Повелитель, Последний Грех, Пандемоний и твой отец, так что либо ты прямо сейчас снимаешь бриджи, одеваешь юбку и идёшь помогать матери, как проигравшая спор, либо — в угол, как плохая девочка, которая не хочет признавать того, что проиграла.
— Трис, я уже не маленькая, мне семьсот лет. Семьсот.
Ну семисот лет, если хорошо посчитать, тебе нет ещё.
Но да пара десятков лет плюс или минус — особо роли не играют, ведь, если вспомнить, что в твои годы за мной уже числились убийство Бога Сотворённого, основание Империи, помощь демонам и оркам, которые тоже оказали немалое влияния на теперешний облик Мира, так сильно начинаешь сомневаться, что в этом возрасте от человека стоит ждать разумный действий.
Хотя, оно, может, не так всё печально сложилось, если бы Безымянка имела возможность ставить меня в угол, пороть или, осознав крайне низкую эффективность мягких методов воспитания, частично лишить свободны, запечатав в татуировке, как я собственно и поступил.
И должен признать — проблем сразу же стало гораздо меньше.
Надо было раньше до этого додуматься.
— Семьсот лет, а в углу стоит... ты только представь: что о тебе подумают твои же подружки... и я ведь, если продолжишь упрямствовать, ещё и выпороть могу...
— Трис, это не педагогично. Из-за подобного у меня могут и комплексы развиться.
— Уже развились. Или, ты думаешь, я уже забыл, как ты жизнь самоубийством кончала? И если бы только самоубийство, ты ж ещё и меня заодно убить пыталась.
Была у нас такая проблема... теперь-то и посмеяться можно, на тему комплекса Электры пошутить, но тогда, почти шестьсот лет назад, когда я узнал, что Эйн каждую ночь убивает сама себя, чтобы впитать больше моих воспоминаний... а потом ещё услышать полное надежд предложение двойного самоубийства...
Хорошо Безымянка рядом была, а то уж и не знаю как бы оно тогда всё сложилось.
— Трис, мне тогда чуть больше полувека было. Я давно уже переросла это.
— И бросилась помогать каждому встречному-поперечному. Чем закончилось — не напомнишь мне?
А закончилось предприятие, начавшееся помощью ученику мага-погодника, войной асов и ванов, истинную виновницу которой скрыть мне стоило большого труда.
Хорошо хоть удалось Милитэль убедить согласиться, что именно она была той Гулльвейг, с которой всё и началось.
Отрабатывать, правда, пришлось не мало... да и аукнулось потом мне всё неслабо...
— Трис, ты сам был виноват во всём. Это даже мать признаёт.
— Какая мать?.. Уж не та ли, выигрыш которой ты тут оспариваешь?
— Трис, ты помог ей выиграть спор. Так не честно.
— Плохо я тебя учил, родная, если ты действительно веришь, что понятие "честно" может быть аргументом в серьёзном разговоре.
— Трис, не делай из меня дурочку. Честность — ширма, позволяющая не только творить за ней гадости любого толка, но и оскорбляться в случае подозрений в нечестной игре. Я помню твои уроки даже лучше тебя самого.
Ещё бы ты их не помнила.
Ты ж у меня — демон, а я — всего лишь человек.
— Помнишь и всё равно прибегаешь к бесполезному в данный момент аргументу? Что ты там про дурочку говорила только что?
— Трис, мы же с тобой давно уже друг друга знаем... мне хоть не рассказывай о бесполезности честности при беседе с тобой... я ж вроде как твой родственник...
Вроде как родственник... как скажешь...
— Дочь ты мне, а я тебе — отец... как-никак... так что давай — выкладывай уже, что получить-то хотела.
Татуировка легко коснулась щеки:
— Трис, я знала...
— Я ещё ничего не обещал — рассказывай уже, а там видно будет.
— Трис, отмени домашний арест.
Прямо так взял и отменил.
Мы ведь так хорошо начали — ещё лет через сто не пять часов в сутки сможешь находиться в нормальном своём обличии, а десять... если уж совсем хорошо будешь себя вести, так и все двенадцать.
— Трис, ну я ведь уже всё поняла. И ты это прекрасно знаешь. Не знал бы — не покрывал бы мои шалости.
Так называемые шалости я покрываю из-за своей врождённой мягкотелости, а также понимания, что ты всё равно будешь делать глупости, как и я в своё время, какие бы там меры против этого не были приняты, и глупости эти будут неизменно огорчать Хенью, которая по неясным мне причинным не отказалась от идеи вырастить из тебя приличную девочку.
— Звучит как намёк на шантаж, и в связи с этим не могу я понять: больше меня расстроит то, что ты сразу, после упоминания о честности, переходишь к шантажу, или, что ты сказала это, даже не думая воспользоваться тем, что я укрывал часть информации о тебе от Хеньи, как рычаг давления на меня.
— Трис...
Ой, размязня я мягкотелая.
Все мои проблемы через мои глупость и мягкость выходят.
И как это я собрался во Фронтир, если мелкую демонюгу приструнить не могу?
— Я так понимаю, раз юбка поставлена против домашнего ареста, мать не так чтобы и против отмены ареста?
— Трис, ты просто умничка. Тебе кто-то до меня это говорил?
Хенья и говорила, а ты слушала.
И не могла не заметить, что мне понравилось.
В принципе ничего удивительного нет — парням и должно нравится, когда их хвалят красивые девушки, которые им не безразличны.
— А ты точно мать не измором взяла?
— Трис, откуда такое недоверие к родственнику? Ближайшему, замечу. Я тебе ближе кого бы то ни было в этом Мире.
— Давай, признавайся, сколько раз просила мать, прежде чем она согласилась.
— Трис, ну что я должна каждую мелочь помнить что ли?
— Демон, не смеши меня: ты можешь припомнить сколько раз я при тебе моргнул, так что давай, говори уже.
— Трис, я прочила мать всего двадцать четыре раза.
— Двадцать четыре раза? За сколько часов?
— Трис, это были двадцать четыре раза за тридцать семнадцать часов, если округлить.
— В большую сторону, разумеется, округляла?
— Трис, ну что ты...
— Значит, в большую... и чего ж такого тридцать семнадцать часов назад случилось?
— Трис, мне как бы стыдно тебе напоминать столько очевидные вещи, но тридцать семь часов назад ты наконец решился отправиться во Фронтир.
Вот это новость.
Не новость, конечно, что я решил отправиться во Фронтир, а новость, что было это тридцать семь часов назад.
Тридцать семь часов и всего двадцать четыре просьбы — Хенья точно не так чтобы и сильно против отмены домашний арест Эйн.
— Трис, я ж не просто так, не развлеченья ради.
— Точно, точно. Помню, как ты мной оборачивалась и с дочерьми мадам шашни крутила, тоже не развлеченья ради, а как ты там сказала...
— Трис...
— Давай, не стесняйся, чего ж теперь.
— Трис, я ж ради тебя — ходишь, значит, среди таких вот девиц, ради которых иные короли не то что душу, корону продать готовы, и даже пальцем тронуть не трогаешь. Вот что о тебе подумают? А так — все знают, что ты в постели — Бог. Отсюда и уважение, и, чего уж там, зависть — вон какой молодец, мог бы, значит, Караван не хуже Сыновьего себе создать, да живёт скромно-тихо.
Обидно ей за меня было.
Да и сейчас, уверен, обидно.
Не тянет реальный папаша на образ, который в голове у дочки сложился — значит, надо помогать.
Только вот от этого "помогать" проблемы одни.
Хотя, стоит признать, приятно это — знать, что кто-то ради тебя старается.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
