Букашки за стеклом

Букашки за стеклом

Уильям Браун не любит говорить об инопланетянах.

Когда его спрашивают: "А правда?.." — и делают многозначительную паузу, он переспрашивает: "Что — правда?" — в надежде, что речь пойдет о чем-то другом.

— Правда, что ты видел пришельцев? — настаивает собеседник, и мистер Браун с неохотой отвечает:

— Ну, да...

— А правда, что они зеленые и тощие, как головастики?

— Не совсем.

— А ты разговаривал с ними?

— Ну, да...

Здесь терпение мистера Брауна, как правило, исчерпывается. Собеседник с фантазией мог бы спросить еще, к примеру: бывал ли Уильям на пятой планете молодой звезды Регул? Преодолел ли он семьдесят семь световых лет прежде, чем выдохнул кислород, зачерпнутый легкими еще на Земле? Восхитились ли чужаки мудростью Уильяма? И даже — открылся ли ему принцип синкретического подобия локализованных пространств? На все эти вопросы собеседник с фантазией получил бы положительный ответ, не будь он резко прерван Уильямом Брауном:

— Это все — космическая чепуха. Пришельцы всякие... Ничего здесь нет интересного. Лучше давай-ка я расскажу тебе про банку с букашками.

И затем, независимо от ответа, он приступает к одному и тому же повествованию.

Шел март — холодный и сырой. По утрам Уильям Браун выходил на прогулку в лес. Он вдавливал сапоги в липкую жижу, с усилием выдергивал их обратно и размышлял о своей ненависти ко всем мыслящим существам, начиная от голландских колонистов, четыре века назад разместивших свой поселок в этой убогой глуши, и заканчивая лабрадором цвета слоновой кости, который являлся причиной утренних прогулок. Пса звали Казак, он был бесстыдно красив и нахально веровал в то, что все вокруг обязаны его любить. Именно Казак первым обнаружил банку.

Пес деловито встрял мордой в кусты, торчащая наружу его хвостатая задница судорожно завиляла, а невидимая в листьях голова удивленно тявкнула. Уильям подошел поглядеть.

Среди кустов, увязнув на четверть в грязи, лежала округлая стеклянная емкость с открытым верхом, размером с тыкву. В емкости имелось некоторое количество песка, а в нем, едва заметные, копошились насекомые. Они были кирпично-рыжими и, вероятней всего, принадлежали к породе муравьев. Уильям обозначил их для себя более общим термином: букашки.

Песок, блеск и прозрачность стекла, расцветка букашек — все это навело на ассоциации с пустынями, сухим субтропическим зноем. Неожиданно для себя Уильям подумал: "Бедняги! Как же вы озябли, должно быть!" А затем подумал: "Март... в мае уж точно станет тепло. Тогда и выпущу вас". Он поднял банку с букашками и поволок домой.

Вопрос еды для муравьев был решен мгновенно. Уильям не сомневался, что сахар вполне подойдет. Все любят сахар, даже бегемоты. Он рассыпал ложку сладких кристаллов по поверхности песка в банке и с удовлетворением понаблюдал, как букашки растаскивают их по укромным местам. Несколько сухих палочек и листьев, упавших внутрь аквариума еще в лесу, давали муравьям некое подобие безопасности. Мистер Браун приподнял и пошевелил одну из палочек — букашки тут же бросились из тени врассыпную, толкая перед собой крупицы сахара. "То-то же!" — прокомментировал мистер Браун.

Он расположил банку на письменном столе, поближе к радиатору отопления у стены, подальше от влажного носа Казака. Отогревшись, букашки забегали энергичнее: заползали на листья, сбивались в стайки, движущиеся единообразно, сливались с другими стайками и растекались вновь. Какое-то время мистер Браун поглядел на букашечьи пермутации, но вскоре заскучал и взялся за ворох свежих газет. Он выписывал их с полдюжины, желая чувствовать себя человеком осведомленным, и прочитывал из каждой лишь вопиющую сенсациями передовицу да страничку спортивных новостей. То и другое проделывал, впрочем, вдумчиво и неторопливо.

Первый сюрприз букашки преподнесли Уильяму ближе к обеду, когда с газетами, яичницей, круассанами и кофе было покончено. Он бросил беглый взгляд на банку и отметил в ней некую перемену. Присмотрелся, придвинул емкость поближе, водрузил на нос очки — и ошеломленно выдохнул: "Ишь ты!.." Три сухих палочки, что утром лежали на песке, теперь были подняты и установлены почти вертикально: одна доставала до верхнего края банки, две другие подпирали ее. Как удалось муравьям, при их ничтожном размере, соорудить этакое — не укладывалось в голове Уильяма. Но, так или иначе, мост на волю существовал, и по нему уже карабкались вверх, к границе стекла, несколько букашек.

С минуту мистер Браун взирал на них, и когда разведчики были уже близки к концу моста, принял решение. Он стряхнул муравьев вниз, а длинную палочку разломал на части и также бросил на дно банки. "Смотрите мне", — наставительно сказал напоследок.

То был март, богатый событиями. Перенаселенные азиатские страны вспыхнули истерией строительного бума и громоздили небоскребы, все дальше выдавливая их в океан на бетонных постаментах; тысячетонные сухогрузы с арматурой и цементом вереницей сползались к Сингапуру, Гонконгу, Шанхаю... Челнок "Инфинити" взорвался в стратосфере и возвратился на землю пыльным шлейфом металла и топлива, с крохотной примесью органики... Уильям Браун мало интересовался этим. Его взгляд и внимание все сильнее притягивались к обитателям стеклянной емкости на краю стола. Просыпаясь утром, возвращаясь с собачьих прогулок или с вылазок на работу, он ловил себя на мысли: "Ну, что там? Не вычудили чего новенького?"

Муравьи распорядились отпущенным им стройматериалом бережливо и разумно. Из обломков веточек и нескольких листьев они соорудили три приземистых укрытия, основательно вкопанных в песок. Размеры укрытий были таковы, что вмещали всех букашек, их яйца, небольшой запас сахарных крупиц — и оставалось еще место. А по прочности они выдерживали прямое попадание кубика сахара-рафинада и даже экспериментальной пятицентовой монеты. Уильям никак не мог застать муравьев за самим процессом стройки — казалось, они работают только тогда, когда человек не смотрит. Позже он сообразил: дело в настольной лампе. Когда она зажжена, муравьи прячутся от света, когда погашена — берутся за дело. Мистер Браун бросал в банку несколько спичек, щелкал выключателем и впотьмах сидел у стола, переносицей чувствуя, как идет за стеклом невидимое, бесшумное, целеустремленное копошение. С большим трудом выдерживал полчаса и заставлял нить накаливания вспыхнуть: одна из спичек уже стояла вертикально и колонной подпирала сухой березовый листочек.

Сплоченность и координация действий букашек стали вызывать в Уильяме смутное чувство обиды и зависти. "Нет, ну ты посмотри, а!" — со злостью шептал мистер Браун и все явственней ощущал желание рассорить муравьев. Он прекратил давать им сахар. Точнее — сыпал всего несколько крупиц в день. Букашки делили эти крохи между племенами, скармливали своим неуклюжим маткам. Постепенно, крайне экономно выедали накопленные запасы. Рабочие особи слабели, больше не ворочали спички и листья. Некоторые издохли и были съедены остальными. Однако война за пищу, вопреки ожиданиям мистера Брауна, так и не началась.

Тогда он испробовал другое средство: возобновил поставки сахара, а кроме того, влил в банку столовую ложку оливкового масла — которое, по мнению Уильяма, должно было представлять для букашек редкостное лакомство. Вот теперь ожидания человека оправдались с лихвой: стайка муравьев окружила жирное пятно и отпихивала, отшвыривала от него иноплеменцев, пока несколько букашек таскали в ближайшее укрытие промасленные крупицы сахара. "Вот так-то! — отметил Уильям, потирая руки. — А то, понимаешь..."

За мартом пришел апрель — переменчиво сухой и дождливый. Мир бурлил сенсациями, которые вливались в линзы Уильяма Брауна с передовиц газет. На Торонто грохнулся метеор — к счастью, без жертв. В Карибском бассейне открыли нефтяное месторождение — и тамошние карликовые диктатуры сцепились меж собой, под пристальными взглядами авианосцев Дяди Сэма и эсминцев Ее Величества. По никому не нужным странам Африки прокатился никем не замеченный голод... Скука. Уильям с трудом заставлял себя дочитывать статьи. Мокрой губкой заботливо протирал стекло банки, влага оставляла разводы — точь в точь как на окне после дождя. Мистер Браун салфеточкой доводил стекло до идеального блеска, укреплял на носу очки и пускался в наблюдение.

Как общаются между собой букашки? Все акустические версии мистер Браун отверг чисто интуитивно. Просто не верилось, что настолько мелкие существа способны производить слышимые звуки. Язык жестов? В лупу становилась заметна пара усиков на голове каждого муравья, пребывающая в постоянном движении. Усики колыхались, подрагивали, сгибались и распрямлялись без видимой цели. Конечно, Уильям не питал никакой надежды расшифровать эту микроскопическую символику. Но сама идея о том, что букашки способны увидеть и понять жест, пришлась человеку по душе.

Он отодвинул лампу от банки и направил ее на свободный участок стола. Скрестил пальцы рук и принялся манипулировать ими в луче света. На стекло банки падали причудливые тени: морда лающей собаки, человечек с коляской, летучая мышь. Спустя минут пять Уильям навел рефлектор на муравьиное жилище, чтобы проверить эффект, и довольно хихикнул в усы: множество букашек выбрались из убежищ и расположились на песке головами в его, Уильяма, сторону. Он вновь внес ладони в луч света и с удвоенным усердием взялся метать тени на стекло. Его ожидало разочарование: когда он вновь пригляделся к содержимому банки, то не увидел на открытом песке ни единого муравья — все ушли в убежища, утратили интерес к театру теней.

"Хм..." — протянул Уильям и прошелся по дому. Сгреб в охапку мелкие и занятные вещицы, какие нашел: блестящее заварочное ситечко, моток ниток с вонзенными в него накрест иглами, свинку из дутого стекла, модель вертолета "Апач", будильник в форме глаза, двухдолларовую банкноту. Расположил все это сценическим полукругом около банки, максимально живописно, с большими интервалами между предметами; осветил лучами ламп.

Спустя час нетерпеливого ожидания Уильям заглянул в емкость. Букашки выбрались из убежищ и взялись за свои повседневные дела: запасали сахар, рыли норки, перетаскивали спички. Но никто из них не проявлял ни малейшего интереса к экспозиции за стеклом. Больше того, если присмотреться, становилось ясно: букашки избегали смотреть в сторону человеческого хлама! Если какой-нибудь муравей замирал хоть на секунду, то всегда — головой к центру банки и задницей к освещенной выставке.

"Ну, нет!" — заявил мистер Браун. Он извлек из рамы свое собственное фото — огромное, по меркам насекомых, десять на четырнадцать дюймов. Гордый мистер Браун в сапогах и охотничьем камуфляже возвышался на фоне двухэтажного дома — вот этого самого, в котором жил. Он прислонил фото к стеклу и обрушил на него струю электрического света. Вышел экран — ослепительный, довлеющий над хрупким муравьиным мегаполисом. С чувством свершенного дела Уильям Браун отправился спать.

Газеты следующего дня пестрели новыми сенсациями. Кажется, было нечто о параллельных мирах или об атмосферных аномалиях... Мистер Браун бросил беглый взгляд и заметил лишь то, что исчезли картинки авианосцев. События внутри стеклянной тыквы — вот что было поважнее. Одно из убежищ переместилось! За ночь букашки разобрали его и собрали заново — в противоположном от фотографии конце банки!

"Да вы издеваетесь!" Уильям Браун сунул руку внутрь емкости с порывистым желанием разнести на куски все муравьиные строения... Вдруг остановил себя, отдернул ладонь. Что-то неясное, им самим непонятое, но остановило. Тогда он разыскал карандаш и воткнул в песок. Минута, другая, третья прошла. Когда первый, самый отчаянный или бестолковый из муравьев, взобрался на жало карандаша, мистер Браун подхватил его и вынес из банки.

Насекомое замерло на грифельном острие в нескольких дюймах от носа Уильяма и уж теперь оно определенно смотрело на человека. У букашки просто не было выбора: Уильям развернул ее усатой головкой к себе. Усики свисали неподвижны. Муравей боялся пошевелиться. Боялся, вероятно, даже вздохнуть — если в остальное время он дышал.

"Ну, как тебе большой внешний мир?" — спросил мистер Браун и опустил муравья на стол. Тот заметался на полированной поверхности. Банка находилась всего в футе от него, но несчастный муравей понятия не имел, как его тесный мирок выглядит снаружи. Он побежал по спирали, все расширяя круги и поминутно замирая в разных положеньях — на юг головой, на запад, на восток. По кругу, по кругу, без малейшего намека на направление. Чувства его были очевидны: насекомое мечтало вернуться в банку.

Уильям сжалился над ним и поднес кончик карандаша. В ту же секунду букашка вспрыгнула на жало. "Умный!.." — похвалил Уильям и вдруг, внезапно, им овладело странное чувство: неправильности, уродливости, грешности его действий. Не по отношению к данному конкретному муравью — а вообще. Все, что проделывал мистер Браун с обитателями банки, представилось ему мерзким, приторным злодеянием.

Он бросил карандаш вместе с букашкой на песок, накинул куртку, подхватил стеклянную емкость и вышел в теплый поздне-апрельский лес.

— Ну, потом я отыскал то самое место, где нашел их, раздвинул кусты и положил, значит, банку на бок — так, чтоб букашки могли выползти. Тепло уже было, так что в лесу они прекрасно обустроились. Больше я их и не видел.

Так заканчивает обычно Уильям Браун свой рассказ, оставляя слушателя во вполне понятном недоумении.

Однако в реальности концовка истории была несколько иной. Уильям, действительно, отыскал те самые кусты и, на самом деле, раздвинул их. Меж кустов он увидал туго натянутую паутину. Приседая, чтобы опустить банку на землю, мужчина задел блестящее кружево головой. Паутина порвалась, а вместе с нею — и пространство штата Мэн, США, планета Земля. Гравитация втянула Уильяма в зигзагообразную червоточину. Он судорожно глотнул воздуха — и выдохнул его уже на пятой планете молодой звезды Регул.

Уильям Браун находился внутри. Его окружала, возможно, комната. С той же вероятностью это мог быть и платяной шкаф, и гигантский овощ, и коробка передач. Откуда-то лились лучи некоего цвета. Мистер Браун стоя лежал на твердомягкой поверхности и пытался схватиться за какой-нибудь предмет, но выходило так, что предметы поочередно хватались за него. Органы чувств были столь же беспомощны, как таракан в кармане штанов внутри работающей стиральной машины. Единственно понятным для Уильяма был воздух: он входил в легкие без боли, а значит, содержал азот и кислород.

— Мы восхищаемся вашей мудростью! — сказал инопланетянин.

Чужаков было двое. Теперь, услышав голос, Уильям смог выделить из фона их фигуры. Они совсем не походили на головастиков. Да и на белковые организмы. Да и ни на что другое, когда-либо виденное Уильямом.

— Ваш поступок станет прекрасным стереотипом для копирования, — сказал второй чужак.

— Эээ... — выдавил из себя человек, все еще пытаясь схватиться.