Камо грядеши?

Начну с очевидного: жанр попаданства в литературе существовал всегда, со времён Гильгамеша и Тысячи и одной ночи — при желании можно легко найти подобные сюжеты: условный Иван-царевич шёл туда, не знаю куда, попадал в страну мёртвых или в закрытый город, отринутый из мира...

Попаданец современного типа вырос из шинели Хэнка Моргана, прямо из-под пера Марка Твена угодившего ко двору короля Артура. Он стал и образцом для деятельности целого направления героев-попаданцев, хлынувших на страницы романов и рассказов.

Главные черты этих героев:

— Уж попали так попали. А попали они кто в собственном теле, кто в чужое, но всегда в весьма отдалённые времена. У этих ребят имеются некие знания и умения, которые пригождаются в новой для них реальности. И они становятся прогрессорами, железной рукой несущие перемены спокойно до того жившему человечеству.

Второй тип попаданцев породил Герберт Уэллс. Путешественник во времени просто наблюдает происходящее в разные времена, не в силах как-то воздействовать на происходящее.

Где-то между ними Румата Эсторский братьев Стругацких, попавший в отсталую цивилизацию при помощи технических средств, но связанный обязательством не вмешиваться в происходящее.

Это, так сказать, преамбула.

А теперь то, ради чего я начал писать:

— А как, в какую сторону теперь развивается попаданческая литература?

Я вижу четыре основные пути развития, и начну с неинтересных для меня лично: это боевики и любовные романы. В первых главный герой беспощадно мочит всех подряд, и непонятно для чего ему куда-то попадать — иди, родной, в бойцовский клуб, лезь в сетку, да и дерись с такими же идиотами. Как разновидность этого направления — романы где герои грудью встают на пути врага и беспощадно режутся с ним. Правда, остаётся неясным происхождение их знаний, щедро внедряемых в доставшуюся эпоху. У спецназеров, которых я знавал лично, с интеллектом всегда было не очень, при более чем впечатляющих силовых данных. Силовики с высоким интеллектом вообще-то служат совсем в других местах, ну да ладно, пусть будет место для авторского произвола.

Любовные романы — того же поля ягоды. Их герои чудовищно прекрасны, беспощадно сексуальны, и эротичны до омерзения. Собственно, попаданство для них — это всего лишь возможность попадания на поляну с неотжульканными организмами. Может и есть среди этих произведений интересные... Не знаю, не встречал. Но буду благодарен за подсказку.

Остаются два симпатичных мне направления: попаданцы— технари и попаданцы социальные реформаторы.

Попаданцы-технари внедряют в новый для себя мир технологии и механизмы, и у талантливых авторов даже сам процесс возни с механизмами выглядит увлекательно. Примером такого удачного произведения я бы назвал ·ЛоханкуЋ Сергея Калашникова или ·ЗвоночекЋ Михаила Маришина. Поклонники других авторов назовут иные времена, и тоже будут совершенно правы. У авторов, слишком увлекающихся технической стороной дела, книги становятся похожими на технологические карты, впрочем, в духе ·Таинственного островаЋ Жюля Верна — динамита по их рецептам не создашь, но их книжки, не в пример старине Жюлю довольно скучны. Впрочем, и они имеют своих поклонников.

Попаданцы внедряющие социальный прогресс относительно редки, и на мой вкус, лучший из них — ·Журналисты не отдыхаютЋ Алексея Щербакова. Эти ребята редко внедряют технические новины, но мир при этом изменяется куда стремительнее.

Так в какую сторону будет развиваться попаданческая литература? У заклепкометристов (не обижайтесь на этот термин, камрады, он вполне адекватен и к тому же наполнен юмором), надо признать, есть гигантское преимущество перед другими авторами: степень детализации их произведений внушает почтение. Помню я замешкался с выбором головного убора для ГГ во второй части ·На краю Дикого ПоляЋ, так камрады мне дали такое количество справок и ссылок, что мгновенно появилась другая проблема — с конкретным выбором. Но это уже приятная проблема.

У мня есть впечатление, что в один прекрасный момент это направление, заклёпкометрия, выдаст на-гора целую серию шедевров, нужно только созреть.

Другое направление, социальное попаданство, при лучшей читаемости всё же грешит техническими неточностями, и чем далее в глубь веков, тем больше. Но у таких авторов есть весомое оправдание: уже во времена Пушкина — каких-то сто пятьдесят — двести лет назад, мы попадём в совершенно другую страну, с другим языком, обычаями, законом и этикетом.

Почему мой попаданец угодил в великого князя? Да потому что такому простят его чудачества и несоблюдение этикета — проблемы нижестоящих не волнуют высший слой. И деньги. И уровень привычного нам комфорта. Я в своём сельском доме, в смысле комфорта, могу позволить себе гораздо больше, чем средней руки граф того времени. А попади он в того же извозчика Андрея? Да помер бы в течение ближайшей недели или угодил в каталажку за непочтительное поведение.

Реалистичную картину такого попадания начали рисовать, и пионеры такого направления — Иван Оченков в романе ·СтрелокЋ и Василий Панфилов в ·Россия, которую мы...Ћ. Оченков, правда, облегчает своему ГГ адаптацию в новом мире — отправляет его на войну, где требования к этикету значительно ниже. В реальной армии ГГ довольно быстро бы запороли шомполами. Впрочем, послабления не выглядят натяжкой, и произведение от этого выигрывает. А в ·России, которую мы...Ћ Василия Панфилова мы видим беспощадную, жестокую действительность, жить, а главное, выжить в которой современному человеку практически невозможно.

Эти два произведения открывают собой новый этап литературы о попаданцах, который приведёт...

А куда он собственно, приведёт?

Как вы думаете, камрады?