Перекресток

— Такую страну потеряли! Вся жизнь коту под хвост, тьфу! — Тартарыч плюнул на червя и насадил извивающегося беднягу на крючок. — Семьдесят лет, и всё зря. Ну, как говорится, ловись, рыбка, большая и всякая!

Тонкое удилище со свистом рассекло воздух, поплавок из гусиного пера бултыхнулся в воду. По тихой глади озера расплылись круги. Одинокий комар прожужжал у меня над ухом, откочевал к Тартарычу и запутался в его густой бороде. Тартарыч выругался, хлопнул себя по щеке и поднес ладонь к прищуренным глазам.

— Говорю, разве ж сейчас страна? На уровне африканского Мумбо-Юмбо. Только людей не кушаем.

Я дипломатично молчал. Тартарыч мог говорить бесконечно долго на любые темы. Жизнь у старика была насыщенной. Во время перестройки вышел из Партии, торжественно предав огню партбилет. Примкнул к правым. Не сошелся взглядами. Примкнул к левым. Не знаю, что не понравилось на сей раз, но в настоящее время Тартарыч завязал с политикой и косит под сельского жителя.

— Вот раньше воры были — не чета нынешним, — не унимался старик. — Сейчас всё шпана драная. Все эти олигархи — раз, демократы — два, националисты — три. Тьфу! Каждый под себя гребет с хитростью лисы, но интеллектом курицы. Возьми любого старого вора в законе. Он порядок любил, чтобы всё, значит, по закону.

Тартарычевое "значит" звучало по-украински с мягким знаком на конце и получалось этакое "значить".

— По воровскому закону, — уточнил я. — Собственному.

— А? — переспросил Тартарыч. — Ну да. — Он уставился на свою правую ладонь с тремя загнутыми пальцами.

— Может, помолчим? А то рыбу распугаете.

Я заложил руки за голову и лег на холодный деревянный причал. Мои будущие "я" легли передо мной. Кто-то из меня остался сидеть, продолжив беседу со стариком, кто-то встал и ушел, но я выбираю мелкие развилки времени, не задумываясь. И поэтому я лег. Первые солнечные лучи согревали лицо. Волны шлепались о привязанную к причалу плоскодонку. Скрипели старые доски.

— Не уловил ты смысла рыбалки, Гордей. Рыбалка — это тебе не рыбы нахапать. Тут поговорить надобно, воздухом подышать вдали от баб.

— Как скажете, Тарас Тарасович. — Я включил в кармане плеер, выбрал случайный трек, и в наушниках запел голос Макаревича:

Если сто раз с утра всё не так,

Если пришла пора сделать шаг,

Если ты одинок, значит, настал твой срок,

И ждёт за углом перекрёсток семи дорог.

— Чёй ты меня так официально-то? — забеспокоился Тартарыч, перекрикивая певца. — Выруби свою дурацкую музыку! Я тут с тобой как раз насчет баб поговорить хочу. Будешь к моей Марийке подгребать, я тебя на этом берегу и закопаю, усек?

Многие другие "я" в вариантах времени поднялись на ноги. Кто-то из меня остался лежать. Но удивились все. Я мгновенно выбрал один из вариантов своего будущего и слился с тем "я", который сел. Остальные возможные временные развилки растаяли, как неосуществленные в нашей вселенной. В отличие от других людей я мог выбирать.

— Не понял. — Я выключил плеер и уставился на Тартарыча.

— Тут и понимать нечего. Обычно закопаю, значит, и всё тут.

— Да не нужна мне ваша племянница!

— Э-э-э, — прищурился Тартарыч. — Ты у нас мужчина приезжий, видный, хоть и старый уже кобель. Тебе сколько годков — под сорок? Женат, небось?

— Тридцать семь, — буркнул я. — Не женат.

— Ну вот! А девке моей только восемнадцать. В нашей глуши любая на тебя западет. Я матери ейной обещал, что выращу дочурку, значит, как свою. Так что, когда аномалия наша закончится, ноги в руки — и дуй назад в свой город. А то вижу, как ты на Марийку заглядываешь. К тому же подозрительно, что не женат.

— Как скажешь, Тартарыч, — вздохнул я и снова лег.

Сердце колотилось. Хитрющий дед, всё замечает. Я должен уйти. Прямо сейчас встать и уйти из этого богом забытого села на десяток покосившихся хат, со стариком этим сумасшедшим, с Марийкой... Один "я" поднялся и ушел. Он уходил медленно, я следил за этим вариантом времени и видел, как Тартарыч стареет прямо на глазах. Кожа чернела, мясо облетало с костей струпьями. Кости рассыпались прахом. Мир сжимался в точку. Я помахал головой, ударившись затылком. Этого не может быть. Я же здесь! Лежу на причале. Тот другой "я" — это только один из возможных вариантов. Его не существует, потому что настоящий "я" остался.

Плеер молчал, но в ушах всё еще звучала музыка.

"Перекресток семи дорог жизнь моя".

— Разлегся, котяра мартовский! Клюет у тебя! — крикнул живой Тартарыч.

Я подскочил. Поплавок вело в сторону. Он остановился, вздрогнул. Еще раз. Еще. И полностью скрылся под водой. Я подсек. Удилище согнулось дугой под тяжестью рыбы.

— Давай-давай! Подводи к берегу, — суетился Тартарыч. — Медленнее! Не дергай — леску порвешь! Ну-ка, ну-ка...

Рыба взбурлила поверхность, глотнула воздух и снова ушла на глубину, показав белое брюхо. Дрожь рвущегося на свободу существа передавалась в ладони. Я подвел рыбину к пологой части берега и выволок на сушу вместе с пучком прицепившейся элодеи.

— Ох, ты, мать честная! — воскликнул Тартарыч. — Это что за рыба-то?!

Толстый, покрытый броней головастик хватал ртом воздух и бился, оставляя на траве белую слизь. Я оборвал леску, поддел рыбину носком туфли и столкнул в воду. Вильнув толстым хвостом, она ушла на глубину.

— Мутант какой-то, — сказал я. — Забудьте.

— Сказал тоже "забыть". Сам ты мутант. — Тартарыч вытащил сигарету, пожевал губами, раскурил с помощью старой зажигалки. — На! — протянул он мне пачку. — Или не куришь? Правильно делаешь. Здоровье надо беречь. Я таких рыб в книгах видел, в которых динозавры намалеваны. Древняя тварь, видать. Тоже часть аномалии?

— Возможно, — пожал я плечами.

Да, ты прав, старик, границы блоба тончают. Начинаются временные вторжения.

— Может это война, Гордей, как думаешь? Телевизор не работает, радио молчит. На мобильниках сигнала нет. Из города неделю маршрутки не ходят. Дороги пусты. Не уехать — машины глохнут. Прямо не село, а Бермудский треугольник какой-то.

— Вряд ли, — сказал я.

С какой стати я остался в этом богом забытом месте? Что меня здесь держит? Старик? Жена его, подслеповатая баба Оксана? Или приехавшая на лето соседка Светлана с ее двумя близнецами? В первый же день, когда я за бесценок снял комнату у Тартарыча, Светка тут же принялась бесцеремонно разглядывать меня через забор, демонстрируя круглое веснушчатое лицо и улыбку с широкими промежутками между зубами. Неужели я здесь из-за Марийки? Ради смазливого личика пожертвуешь всем? Уже пожертвовал. Дурак. Старый кобель. Всё равно выхода нет, и не будет. Ты никого не спасешь. За тобой пошлют "скорпионов". Сколько осталось мнимого счастья: день, два? Может, стоит уйти сейчас, вернуться, покаяться?

— Гордей!

По тропинке к озеру бежала Марийка с крынкой свежего молока. Все мои "я" рванулись ей навстречу.

День или два — это тоже очень много.

* * *

— Дядя Гордей, мы тут такэ бачылы!

На входе в село нас перехватили двое близнецов, Мишка и Сашка, до невозможности кучерявых и конопатых, как и их мать.

— Ну, что вы такое видели? — спросил я, ловя подбежавших мальчишек.

И, правда, что? Во временной блоб могло пролезть что угодно.

В небе светило яркое солнце. По краям дороги от теплого ветра колыхались спеющие подсолнухи. С чириканьем вспорхнула и унеслась шумная воробьиная стая. Идущая рядом с Тартарычем Марийка улыбнулась своим мыслям.

— Такэ вэлыкэ! — развел руки в стороны Сашка.

А может, это был Мишка, различать их у меня не получалось.

— С хвостом!

— На задних лапах, як кенгуру!

— И слиды ось таки!

Один из близнецов упал на четвереньки, пробуя ладонями изобразить в дорожной пыли, какие именно следы оставлял неизвестный зверь.

— Где видели? Когда?

— Там! — махнул рукой Мишка (или Сашка?) — У лиси, миж дэрэвамы.

— Вот сорванцы! — воскликнул Тартарыч. — Опять в лес бегали! Мать сколько раз говорила, чтобы из села ни на шаг! А ну, марш домой!

— Что, плохо? — спросил он у меня, глядя в спины удаляющимся мальчишкам. — И когда ты, наконец, расскажешь, что здесь происходит?

Я не ответил и пошел вперед.

— Эй, я тебя спрашиваю!

— Дядя, оставь его! — Марийка побежала следом за мной.

* * *

Она пришла этой ночью. Проскользнула в комнату и нырнула ко мне под одеяло.

— Мария, перестань, ты что! — Как скрипит старая кровать! Тартарыч же в соседней комнате проснется! — Что ты делаешь?

Можно подумать, что я испуганный мальчишка, впервые увидевший женское тело. Ладонь нащупала упругую марийкину грудь с набухшим соском. Нет! Я не могу! Всё должно быть совсем не так! Я убрал руку и прижал голову Марийки к своей груди, зарывшись лицом в мягкие волосы.

— Я некрасивая? — прошептала Марийка.

— Ты глупая, — сказал я. — А я никому ненужный старик.

Наверное, я хотел, чтобы меня убедили в обратном.

— Но я тебя люблю, — сказала Марийка.

"Я тебя тоже", — хотел ответить я, но промолчал.

На полу светилось лунное пятно. Черная ветка яблони шевелилась, и ее тень на желтом фоне напоминала скрюченную лапу. Марийка водила пальцами по моей груди, касаясь старого шрама, пробегающего наискосок от левого плеча.

Другой "я" в возможном варианте времени поднял Марийку со скрипучей кровати и неистово любил в этом лунном свете. Девушка стонала, обвив его руками и ногами. Ногти оставляли на спине царапины. Постепенно этот временной поток таял, его вероятность всё уменьшалась. Оставались лишь свет, стоны и стук марийкиного сердца.

Тонкие пальцы коснулись "хроноса" у меня на предплечье.

— Что это? — спросила Марийка.

— Так, прибор один.

— Что он делает?

Я не ответил.

Это пропуск отсюда, Марийка, но лишь для одного человека. Временной пузырь держится только из-за меня. Я есть в основном потоке времени. Тебя, Марийка, в нем нет. И Тартарыча нет. И Светки с непоседливыми близнецами — тоже нет. Всего этого села не существует. Оно стерто.

— Марийка, — сказал я. — Когда-то у меня был друг-ракетчик. Я спросил у него, снятся ли ему убитые люди? Нет, не снились. Он сказал, что никогда не видел дело рук своих. Ни в жизни, ни во снах. Он просто запускал ракеты. По трупам шли другие. Те, другие, видели мертвых детей и сгоревшие дома. Знаешь, далекая война, о которой не вспоминают, давно закончилась, но теперь я сам стал тем ракетчиком.

— Не понимаю, о чем ты, — прошептала Марийка. — Не хочу понимать.

— Не страшно, — сказал я. — Просто иногда хочется выговориться. Я из будущего, Марийка, не очень далекого.

— И какое оно, будущее?

Она не верила, но не хотела меня обижать. А мне было всё равно.

— Разное. Я корректор, тот, кто исправляет историю. Работа, как работа. Бывает и хуже. Аналитики рассчитывают, корректоры отправляются в прошлое. Главное, не видеть последствий своих действий. В этот раз я сглупил.

— В прошлое... А в будущее?

— В будущее, позже момента твоего отправления, нельзя. Нарушается связь. Те, кто отправлялись в будущее, сходили с ума. Выжил лишь один из нас.

— А мы? Что случилось с нами? Это ты натворил?

— Да.

Марийка ушла спустя час. Мне пришлось ее разбудить.

* * *

— Вставай, кобель! — Холодный металл ткнул меня под ребра.

Я открыл глаза. Возле кровати стоял Тартарыч и сжимал бандитский обрез.

— Я тебе говорил, значит, что закопаю, если к Марийке сунешься?

— Тартарыч, не глупи!

— Вперед! На улицу!

— Дай хоть одеться.

Я не спеша натянул рубаху и брюки. Тартарычу надо было дать время остыть.

Во дворе петух Петька — гроза окрестных котов и собак недобро глянул на нас желтым глазом. Марийки не было. Баба Оксана сидела на своей половине хаты. Веснушчатая Света спала вместе с детишками.

— Я не трогал вашу Марийку, — сказал я.

— Иди, давай! Не трогал он, — подтолкнул меня в спину Тартарыч. — Все вы не трогаете.

Мы вышли за калитку.

— Тартарыч, убьете меня, умрут все.

— Это почему еще?

Мы дошли до лавочки у дороги, здесь неделю назад останавливались маршрутки. Я сел.

— Закурить есть? — спросил у Тартарыча.

— Ты же не куришь! Держи, — протянул он пачку левой рукой.

Я увидел, как один из возможных меня бросился на старика, схватил обрез и вывернул в сторону. Но у меня не было желания это делать. Наверное, я просто устал.

Тартарыч прикурил мне сигарету. Густой дым забрался в легкие, вызывая кашель. Из глаз потекли слезы. Я бросил окурок на землю и затер подошвой. От последнего (и первого) в моей жизни курева ожидалось большего.

— Так почему мы должны ласты склеить? — поинтересовался Тартарыч. — И когда это закончится? Аномалия в смысле. — Он обвел стволом окружающее, удивленно посмотрел на обрез, сел на лавочку и положил рядом оружие. — Я ведь тебя не по настоящему убить хотел. Так, попугать просто решил.

— Знаю, Тартарыч.

Перед глазами стоял вариант времени, где я падаю в озеро с простреленной грудью, и панцирные рыбы жрут мое тело. Кто-то из меня убежал и спасся, покинув блоб. Кто-то, раненый полз по росистой траве к брошенному в панике обрезу.

— Когда это закончится? — повторил вопрос Тартарыч.

— Никогда. Мы все заперты во временном пузыре — блобе. Я работаю на организацию, корректирующую историю. Там, в будущем, совершено покушение на президента. Приказано исправить. Мы не убиваем людей в прошлом, это приводит к искажениям. Мы изымаем человека из времени. Но выбросить человека из временного потока можно только вместе с его окружением, теми, кто о нем помнит. Послали меня. Я же корректор. Я выполнил работу, но не вернулся.

— Почему?

— Даже не знаю. Ракетчик не должен видеть искореженные взрывами дома и убитых. Корректор — не замечать людей, которых стер. Стертое время образует схлопывающийся пузырь. Некоторые пузыри исчезают раньше, некоторые позже. Позже — если люди в пузыре цепляются за жизнь, врастают в него, сдерживают, сами того не замечая. Такие пузыри вредны для временного потока. Вносят погрешности и порождают необъяснимые явления. В нашем пузыре остался я, который существует в основном потоке времени. Пока я здесь — блоб не исчезнет.

— Что за организация? Впрочем, ответ понятен. Значит, ни о какой всемирной благотворительности речь не идет. Опять те же олигархи. Если они корректируют историю, у нас надежды нет. Хорошо хоть платят, не как Иуде?

— Платили, — поправил я. — Неплохо, наверное. Вы не хотите спросить, кто террорист?

— Не хочу, сам догадливый, — буркнул Тартарыч. — Та ерунда, прицепленная к твоей руке, значит, машина времени?

— Типа того.

— Многих может отсюда вытащить?

— Одного меня.

— Ясно. Из-за Марийки остался?

— Не только.

Опять захотелось закурить. Так и здоровье можно вконец испортить.

— Ну и?..

— Что?

— Что делать собираешься?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Тюфяк ты, — сказал Тартарыч. — Слушай! Это, значит, говоришь, что временные пузыри мешают твоим хозяевам? Тогда они их должны уничтожать?