Звезда пленительного 6

Александр Николаевич в четвертый раз читал этот странный договор, пытаясь найти хоть какой-то подвох. Но — не получалось: в документе не было ни одной неясной фразы, ни одного даже слова, допускающего различные толкования. По всему получалось, что этот удивительный юноша просто дарит ему несколько миллионов франков. А если он не ошибается в своих прогнозах — то и десятки миллионов. Почему?

С другой стороны ведь ничего особо выдающегося этот молодой человек и не изобрел: просто взял фактически его, Александра Николаевича, изобретение — и с помощью каких-то вроде бы и неважных мелочей сделал его в разы, на порядки более удобным для использования. Да, с виду — мелочей, но кто знает, а сделал бы сам Александр Николаевич свое детище хоть отдаленно столь же совершенным, как это…

Он протянул руку и взял со стола маленькую лампочку, вставленную в небольшой латунный патрон. Несколько раз прокрутил в руках, вставляя и вынимая ее из крошечного цилиндрика. Действительно — удобно. И сама лампочка — крошечная, меньше дюйма в диаметре — а светит как огромная лампа из тех, которыми освещены павильоны выставки. Эта спиралька… как же она сделана-то? Хотя — какая разница, как — раз однажды ее сделали, то можно повторить. А какой эффект!

Он ещё раз поглядел на бумагу, лежащую на столе. Нет, нет в ней никакого подвоха. А если и есть — его не найти. Потому что человек, который вот так, буквально походя, может усовершенствовать то, над чем другие думали долгие годы — он, если пожелает, обманет любого. Так что и незачем искать скрытые смыслы — их, если они и есть, найти все равно не получится.

Александр Николаевич вздохнул, улыбнулся своим мыслям, и, взяв перо, поставил под договором подпись. Затем перевел взгляд на уже стоящий на бумаге автограф, и — поглядев на часы, приписал под подписью дату: двенадцатое сентября одна тысяча девятисотого года.

А через несколько секунд бой часов возвестил о завершении этих удивительных суток и наступлении новой календарной даты. "Успел" — подумал Александр Николаевич, и, довольный содеянным, отправился, наконец, спать.

Выехали мы с рассветом, поэтому до темноты успели пройти две трети пути. Маршрут наш пролегал через Лейпциг, Дортмунд, Дюссельдорф и Льеж, в котором мы остановились на ночевку. Дмитрий Иванович с огромным интересом расспрашивал меня про машину, в особенности его заинтересовало широкое применение в ней электричества. До Потсдама машину вел я, но там за руль села Василиса — было просто неудобно отвечать на вопросы Менделеева, сидящего сзади.

Васька довольно быстро освоилась с присутствием в машине "важного господина", и когда Дмитрий Иванович восхитился, как ловко она управляет автомобилем, предложила ему самому попробовать:

— Меня-то Александр Владимирыч за полдня научил, а вы вовсе ученый будете, у вас сразу получится.

Он и попробовал. Все же человек взрослый, ответственный. Выслушал инструкцию, посмотрел, как Василиса нажимает на педали — и со второй попытки тронулся. И даже мы проехали километров десять с великим химиком за рулем, но потом он растерялся когда впереди на дороге показалась телега — и чуть не съехал в придорожную канаву. Так что Васька снова села за руль, а Менделеев, уточнив, что я собираюсь выпускать машину серийно, попросил и для него одну приготовить. Тем более что "шофересса" заявила, что тормозить он тоже научится, за полдня научится — просто нужно будет поездить по тихой площадке с учителем. Я сказал, что тогда ее и направлю обучать Дмитрия Ивановича, на что она согласилась:

— Покажу, помогу научиться управлять, почему не помочь-то? Сразу видно — Дмитрий Иванович человек хороший, ругаться, как Африканыч, не будет если чё сразу не получится. А Африканыч — он сразу ругался!

— А Африканыч — это кто? — поинтересовался наш пассажир.

— Ой, это господин Иванов, Нил Африканович. Да вы его видели, он самый большой у нас. Так-то он добрый, только ругается страшно если чё не получается у него. Сразу нечистого поминает, куклу его.

— Мне, конечно, не к спеху, — повернулся Менделеев уже ко мне, — но автомобиль у вас получился действительно удобный, и управлять им довольно просто. Я-то их на выставке повидал немало, у вас гораздо лучше всех других получилось. И, если получится и для меня подобный автомобиль изготовить, то буду весьма благодарен. Вы их как долго изготавливаете? Месяца два-три?

— Вы будете первым в очереди покупателей, только немного подождать конечно придется. Эти машины получились тяжеловаты — в спешке делали, перетяжелили, причем совершенно напрасно. Я так думаю, что серийный выпуск наладим где-то через месяц, и сделаем их на полтонны все же полегче. Так что в середине октября ваша машина будет готова. Вам автомобиль какого цвета сделать?

— Я даже и не знаю… вот этого, как на которой мы едем.

— Под черешню, хорошо, такую и сделаем. И будет две черешневых машины — у величайшего химика мира и у Василисы Прекрасной.

Видно было, что "величайший химик мира" был очень польщен. И он собрался было что-то ответить, но я, вспомнив вдруг кое-что из прочитанного в интернете, не дал ему отвесить мне ответный комплимент:

— Кстати, насчет химии… Васька, уши заткни! Дмитрий Иванович, вы уж запатентуйте пироколлоидный порох. В Германии запатентуйте, тут это просто и недорого.

— О чем вы говорите, молодой человек? — насторожился мой собеседник.

— Вы сейчас, насколько я в курсе, занимаетесь разработкой бездымного пороха. И надо взять на него патент — потому что иначе его запатентуют иностранцы и за вашу разработку России придется им платить деньги, покупая у иностранцев патент на ваше изобретение.

— Пусть военное ведомство этим занимается, мне привилегия не нужна — я же не собираюсь заниматься выработкой пороха!

— Я не говорю про привилегию, это дело — просто бесполезное и получать ее — лишь себе нервы портить. А патент — дело иное. Россия, к сожалению, точнее чиновники ее, признают лишь все иностранное — и в частности законы, ими принимаемые, дают иностранцам огромные преимущества: например, все иностранные патенты признаются выше отечественных привилегий. И стоит какому-то пройдохе американскому запатентовать пироколлодий у себя в Америке — они сразу забудут, что разработали его вы. Так что патент я прошу вас оформить не ради даже наживы, а ради России. Чиновники — приходят и уходят, а государство Российское — остается.

— А почему американскому?

— Да какому угодно, но американскому это сделать проще всего. По их законам иностранные патенты не признаются, патентуется лишь то, что новое в самой Америке. Вот нет у них, допустим, лаптей — и можно лапти запатентовать. А потом — предъявлять патентные иски к русским мужикам. Лапти-то они патентовать не будут, понимают что с мужиков наших и взять нечего. А вот ваш пироколлодий… это же миллионы получить можно! Причем — у вас украденные миллионы.

— Но пироколлодий, как вы его назвали, еще не готов…

— Дмитрий Иванович!

Машина довольно резко остановилась, скрипнув тормозами. Дмитрий Иванович обеспокоенно взглянул на дорогу:

— Что то случилось, деточка?

— Извините, господин Менделеев, ничего не случилось. Просто сейчас Саша ругаться будет, я лучше и вправду уши заткну — и Васька полезла в свою сумку.

— Не буду я ругаться, езжай так. Дмитрий Иванович, вы же химик, выдающийся химик, и мне кажется, вы уже представляете, что еще нужно будет сделать чтобы ваш порох был готов к производству. Вот это и патентуйте, давайте я оплачу эти патенты. Если что-то существенно изменится, снова запатентуете. И, чтобы затраты ваши компенсировать, я же сам у вас эти патенты и куплю — чтобы Россия не покупала их у американцев.

— Ну расходы-то я нынче могу себе такие позволить — усмехнулся мой собеседник — я просто с подобной стороны не обдумывал этот вопрос. Но, пожалуй, вы правы. В ноябре, по окончании выставки, вернусь в Петербург и займусь подготовкой бумаг.

— Я вам предложу кое-что получше. В Париж мы едем на неделю, а потом я поеду обратно. Вы за эту неделю подготовьте заявку на патенты, а я, точнее мой инженер, опыт в этом имеющий, оформит заявки в Германии и в Америке. Больше того, я предлагаю патентовать не детали производства, а лишь общею идею получения вещества, сделать так называемые зонтичные патенты. Тогда и иностранцам технологии не раскроем, и Россию защитим от патентного вымогательства.

— Интересно… как вы сказали, зонтичный патент?

Курс патентоведения в моем институте был невелик, но общие представления о патентных хитростях давал неплохое. Вдобавок "прошлый опыт" кое-какие полезные знания оставил: хотя патентами занимались специально подготовленные люди, все же кое-чему и я у них научился. Так что следующие полтора часа, до самого Лейпцига, мы активно обсуждали все эти хитрости и прикидывали, как все оформить таким образом, чтобы получить патенты не раскрывая технологий.

В Лейпциге мы остановились, основательно позавтракали, и отправились дальше. До Касселя за рулем сидел я, а Дмитрий Иванович оживленно беседовал с чемпионкой гонки века. Большей частью — об устройстве автомобиля. Ему очень понравились открывающиеся окна, а уж пепельницы просто привели его в восторг: курил он довольно много и возможность курить на ходу ему очень понравилась. Но и в этом он оставался настоящим ученым-исследователем: про электрический прикуриватель уже мне пришлось дать ему очень подробные пояснения. Правда уже потом — после Касселя, до которого я умудрился доехать за три часа с небольшим, за руль снова села Василиса и я чуть ли не два часа рассказывал Менделееву про хромовые сплавы. Информация о том, что нихром практически не окисляется даже при температуре красного каления, его очень заинтересовала, а когда я рассказал ему про нержавейку, точнее про правило "одной седьмой" (или одной восьмой, не помню я точно!), Дмитрий Иванович "завелся".

Так что мне пришлось ему рассказывать все, что я помнил по поводу "твердых растворов", многокомпонентных кристаллах, электронных орбитах и энергии связи. А Васька, зараза, вовсю пользовалась тем, что на дорогу нам смотреть стало некогда. Тем более, что бензин в Касселе я долил из канистр и специальной нужды останавливаться у нас не возникало. Я действительно лишь случайно, краем глаза, заметил, что мы проехали какой-то довольно крупный город, но осознать, что это было, я смог лишь когда машина снова остановилась напротив какого-то большого ресторана. Это был Дортмунд, и был он час с лишним назад — а стояли мы у ресторана уже в Дюссельдорфе. На часах посередине приборной доски (куда я "воткнул" карманный "Мозер") было шесть часов вечера — чемпионка гонок шпарила по трассе со скоростью за семьдесят километров в час. Хотя даже такая скорость нас совершенно не напрягала, дорога от Лейпцига до Дюссельдорфа была действительно лучшей из того, что я видел в этом времени: это было настоящее шоссе — в том смысле, в котором это слово понималось в эту эпоху, причем шириной дорога была метров семь, вдобавок она была еще и тщательно выровнена.

Посоветовавшись с Дмитрием Ивановичем, мы в ресторан не пошли, а примерно через полкилометра остановились у небольшого кафе, где взяли по чашке кофе и по паре бутербродов. Затем Дмитрий Иванович "погрузился в размышления" (благо в бардачке, среди прочих "нужных мелочей" нашлась и очень приличная авторучка, купленная в Берлине), а я пересел за руль.

Должен сказать, что дорога до Льежа была разве что немного хуже предыдущей, и в город мы въехали чуть позже восьми вечера. Солнце зашло по расписанию, в семь вечера, и Дмитрий Иванович задремал на заднем сиденье. Я же, чтобы веселее было, трепался с Василисой. На гонках-то оказывается они с Африканычем песни пели, чтобы не заснуть! Надо радио что ли поскорее придумать…

О том, что Ваське уже почти шестнадцать лет, я узнал лишь вчера, просматривая газеты с нашими интервью. Ну а теперь она излагала мне детали своей "насыщенной" биографии. И больше всего из всего ее жизнеописания меня поразило то, что за три года немцы из Сарепты заплатили ей восемь с половиной копеек. Да, кормили (тем, что не съедали сами), одевали — в обноски своих детей. Но — не платили, а эти копейки были "подарками" по случаю каких-то их религиозных праздников, когда их бог велел подавать неимущим копеечку. Или полкопеечки.

А сколько я ей платил? Оказывается, и я ей не платил — зато кормил от пуза и одевал в новую одежду. То есть кроме еды и одежды я выдавал ей по сорок пять рублей каждый месяц, но Васька, никогда в жизни зарплаты не получавшая, считала что это я ей даю деньги "на хозяйство" — а я удивлялся еще, что расходы по дому получаются очень маленькими. Ладно, вернемся домой — я ей объясню, что такое "зарплата".

В Льеже Дмитрий Иванович оказывается уже бывал — и с его помощью гостиницу мы нашли быстро. Хорошую гостиницу, в номерах даже ванны были. Поужинали, отдохнули, и утром, снова около семи, отправились дальше. В Монсе основательно позавтракали, а в час уже добрались до цели. Дмитрия Ивановича, по его просьбе, довезли до русской экспозиции, и после этого, уточнив у Менделеева расположение павильонов, мы с Василисой отправились выполнять первую из моих "парижских задач".

На машину народ внимание обращал. Очень много внимания: местные газеты не смогли удержаться от злорадства по поводу проигрыша немецкой гонки немецкими автомашинами, и поместили на своих страницах множество фотографий "Чаек". Поэтому когда мы доехали до цели, несколько корреспондентов оказались там же. Несколько — сказано громко, всего парочка. Но эта братия имеет какие-то свои тайные системы коммуникации — и нам этого хватило.

Я остановил машину и мы с Василисой степенно пошли в павильон, в котором Рудольф Дизель демонстрировал свой мотор. Шли мы очень степенно и постепенно, давая возможность всем желающим разглядеть значки "победителей гонок века" и медалей "лучшим автоконструкторам". Публика регалии разглядеть успевала, и в павильон мы вошли в окружении небольшой, но очень заинтригованной толпы народу.

Я с подчеркнутым вниманием оглядел огромный (больше двух метров в высоту) механизм, затем поинтересовался у сидящего рядом мужчины, эту ли конструкцию авторы именуют мотором. Обошел вокруг, разглядывая детали, поинтересовался мощностью и расходом топлива. Выслушал ответы, поблагодарил — и, сказав Василисе тихо, но очень разборчиво (причем снова по-немецки) "пошли отсюда, ничего интересного или хотя бы оригинального тут нет", быстро устремился на выход.

Как я и ожидал (точнее, как я надеялся), у входа репортеров набрался уже десяток. Не совсем у входа — они собрались, словно вороны, стаей, около нашей машины. Я тихонько прошептал "Васька, за руль и молчи", а сам пошел на заклание этим акулам пера. И "акулы" меня не разочаровали, задавая в основном ожидаемые и очень нужные мне вопросы:

— Это вы победили в "Гонке века" в Берлине? — это, как я понимаю, на всякий случай, а то вдруг на "Чайках" сейчас уже каждый второй русский катается.