Звезда пленительного 34

Николай Прокопьевич, сидя в своем уютном кабинете, обозревал с высоты двадцать шестого этажа окружающую природу и размышлял о превратностях судьбы. Ведь одна из таких превратностей и привела его сюда: пять лет назад он подал заявление за открывшуюся вакансию в Томский технологический, но всего за день до получения ответа из Томска он был приглашен в новый университет на Волге — где даже название города обещало исключительно интересную работу. И поэтому Томск его не дождался, ведь в этом Сталинграде, кроме всего прочего, и оклад жалования был ровно вчетверо больше, и предложения по занятию наукой выглядели куда как интереснее.

На поверку же оказалось, что хозяин Сталинградского университет его попросту обманул, хотя и не со зла: понятно, что такой знатный промышленник сам всеми текущими вопросами не занимается, а кто-то в секретариате перепутал Николая Прокопьевича с каким-то однофамильцем. Причем никто не мог понять, с каким — да и сам он никого из известных ученых-однофамильцев не знал. Однако это не отменяло того печального факта, что в университете кафедры металлургии вообще не было...

И Николай Прокопьевич успел уже горько пожалеть, что, вдохновленный предложением, он успел отправить в Томск отказ от должности — но вот методы, которыми хозяин университета решал возникающие проблемы, напрочь эту "жалость" уничтожили: в первом же разговоре (а промышленник этот лично встречал каждого из приглашенных ученых), выяснив, чем Николай Прокопьевич занимался, как-то странно хмыкнув, почесал в затылке и предложил:

— Ну раз уж вы ко мне приехали, то давайте поступим просто, чтобы не было между нами никаких обид: я для вас построю отдельный институт, скажем, Институт стали и сплавов — и при этих словах он почему-то хихикнул, — а вы займете в нем должность, скажем, проректора по науке. Я бы вам и ректора предложил, но эта должность все же больше административная, наукой будет некогда заняться. А тут вы как раз науку развивать и будете. Что же до условий, то они, конечно, совсем иными будут: оклад на таких позициях у меня с тысячи рублей начинается, в месяц, конечно. А научный бюджет института... думать надо.

— Если институт только создавать будете, то ведь нужно и лаборатории выстроить, и оборудование приобрести, опять же литературу различную. И надо будет изыскать завод металлический, где результаты исследований на практике испытать...

— На оборудование и литературу миллионов пять для начала вас устроит? А завод... с заводом, думаю, все просто будет. Механических заводов у меня у самого хватает, только в городе их три, не считая артиллерийского. А металлический — так я, пожалуй, у французов соседский завод выкуплю для института, "Урал-Волга" который. Он у них все равно третий год в убыток работает, думаю, что продадут.

— Сколько?

— Вы не волнуйтесь, это только на научную работу. Мало будет — еще изыщем, мне главное — начать.

— И... и когда можно будет начинать?

— Лабораторный корпус, я думаю, к зиме выстроим и оборудуем. Что же до учебных... послушайте, Николай Прокопьевич, ведь студентам-металлистам — при этих словах визави почему-то расплылся в улыбке до ушей — общие курсы, математика там, физика — они же всяко читаться должны на уровне университета? Так давайте вы для этого учебные аудитории университета и задействуете. Да и кафедры соответствующие — тоже. Пока — а там посмотрим, что получится...

Получилось хотя и странно, но — как любил говорить хозяин — эффективно. Французы от предложения не отказались, и теперь над воротами там висела огромная, сияющая золотом вывеска "Сталинградский Институт Стали и Сплавов. Опытный завод N 1". А сами ворота находились между двумя огромными — чуть ли не в прокатный цех размером — "лабораторными корпусами", каждый из которых был оснащен на зависть многих промышленных заводов.

Правда сейчас, по причине войны, один из лабораторных корпусов был в качестве завода и задействован, и выпускал он столь необходимые фронту ружья. А сам Николай Прокопьевич, отложив множество интересных с научной точки зрения задач, занялся этих ружей улучшением: владелец всего этого "научно-производственного комплекса", как он сам называл Институт, пенял, что-де корейцы — и то ружья сии качеством получше выпускают. Но, похоже, вот-вот и корейским промышленникам придется подвинуться и уступить пальму первенства. Конечно, не ради соревнований работы-то проводились, а все рано приятно...

Дверь без стука открылась, и в кабинет вошел Володя Ульянов — неплохой техник-конструктор, горячо хозяином рекомендованный. Конструктор действительно от Бога — машину-то для испытаний он изготовил просто уникальную. Он же ей и управлял, а теперь, похоже, пришел сообщить о результате. И хотя сам Николай Прокопьевич ничего плохого не ожидал, внутри него все же что-то сжалось...

— Все, цикл закончили. Лаборанты там еще возятся, но я вам прямо скажу: лучшего сейчас в мире никто не сделает. Вся десятка выдала по сто тысяч, и визуально я критического износа не увидел. Бумагу в лаборатории еще напишут, а я так сразу пойду ему скажу: надо эту вашу технологию на все производство ставить. А лучше вы ему это скажите, я-то просто механик, а вы ученый...

Николай Прокопьевич секунду подождал, а затем, ощутив, как его наполняет радость от успешно выполненной работы, взял трубку телефона...

В конце апреля Генри Альтемус покинул сей бренный мир. И мне пришлось, буквально "все бросив", мчаться через океан и разбираться со своими американскими активами. На мое счастье, наследники Генри изрядно переругались из-за "прав на развлекательные центры", и я — пользуясь правами совершенно "мажоритарного акционера", выкупил все ранее принадлежащие Генри акции. Издательство и все прочие предприятия Генри обеспечили наследникам весьма прочное положение в бизнесе, но они решили все "поделить по-братски" — и на этом тут же и погорели: традиционное для нынешних времен условие "предотвращения нежелательного партнерства" сработало в мою пользу.

Условие это было простое: в случае, если часть пакета одного из акционеров переходит в другие руки, второй акционер вправе сделать предложение о выкупе этого пакета. А новый владелец либо обязан это предложение принять, либо по предложенной цене выкупить все акции предлагавшего. И речь шла исключительно о части пакета, если бы потомки Генри не стали делить свое участие в бизнесе, то все бы оставалось по-прежнему. Но они поделили — и каждому досталась как раз часть. Ну а я, в полном соответствии с Уставом компании и традициями ведения дел в Америке, сделал каждому предложение о продаже акций по доллару за штуку. Шутка юмора такая: у Генри было десять миллионов и одна акция. А у меня их было уже сорок миллионов...

Технически у наследников сорок миллионов долларов нашлось бы: Генри за время нашего сотрудничества заработал этих миллионов немного более восьмидесяти. Вот только большая часть этих доходов была вложена в разную недвижимость, и при срочной реализации едва ли можно было выручить даже половину ее стоимости. А привлекать для выкупа любую форму заимствований было нельзя — и за десять миллионов и один доллар (не считая затрат в сотню тысяч на юридическое оформление сделки) я стал единоличным владельцем бизнеса, приносящего чуть больше двадцати миллионов долларов в год.

А еще — если не считать зря потраченных четырех месяцев: американская бюрократия если и попроворнее русской, то невооруженным взглядом заметить это не получится. Кроме того, пришлось пару месяцев перетрясать штаты компании: когда ей фактически управлял Генри, весь руководящий состав им же и контролировался, а теперь нужно было этот контроль перехватить. Хорошо, что у Бариссона столько любимых племянников водилось: удалось в кресло генерального директора посадить "легального американца". Борис Титыч на него особо поручился — что было понятно, так как именно этот "племянник" ему приходился вообще родным сыном. Правда когда внезапно малоизвестная личность оказывается на позиции, с которой регулируется столь заметный поток денег, и к самой личности возникает изрядный интерес, причем — не всегда здоровый. Поэтому, после некоторых размышлений и совещаний с умными людьми (с тем же Деминым) было решено потихоньку от столь заметного актива избавиться. Долларов так примерно за двести пятьдесят — миллионов, разумеется. А так как ни Рокфеллер, ни Карнеги (Эндрю) к активу интереса не проявили (а больше ни у кого столько денег и быть не могло), было решено акции пустить в свободное обращение.

Вот только "незаметно" продать акций на четверть миллиарда очень непросто...

Закончив с североамериканскими делами (точнее — поручив их профессионалам), я оправился в южноамериканский вояж. Во-первых, по семье соскучился. А во-вторых, здесь тоже было чем заняться в плане укрепления обороноспособности России. Да и не только России.

Хотя на первом месте все же была "страна родная": двум латиноамериканским республикам особо ничего не угрожало. Во время разбирательств с наследством Альтемуса я — причем почти случайно — выяснил, почему же все-таки США спокойно взирали на мою активную деятельность в Венесуэле и на Кубе. Ну с Уругваем в общем-то понятно: страна, в которой ничего нет. А вот с этими двумя они "не возражали" потому, что считали мою деятельность работой американской компании! Ну как же, раз владелец "Изумрудного города", сети забегаловок по всей стране, партнер Форда, основной поставщик компании "Хадсон"... в банках у меня миллионы долларов лежат — в американских банках. Ну и что, что по паспорту я русский — по деньгам-то явно американский! И в страны эти американские инженеры нанимаются строить всякое...

Конечно нанимал, своих-то инженеров мне и в России маловато было. Поэтому здание электростанции в Усть-Карони мне американцы проектировали, и ЛЭП оттуда до Каракаса — тоже они. То есть почти целиком они ее проектировали: кусочек этой ЛЭП, идущей через Ориноко, был спроектирован Шуховым. Речка-то широкая, даже если считать расстояние между островами перед впадением Карони в Ориноко, то нигде меньше семисот пятидесяти метров от берега до берега не выходило — вот и пришлось ставить "шуховские башни". Впрочем, такими "башнями" вообще вся трасса перехода через реку была сделана, вот только на берегах четыре (у северной и южной проток) были высотой по двести пятьдесят метров, а остальные — так, мелочь стометровая...

По счастью, больше на трассе широких рек не было и оставшиеся шесть сотен километров были пройдены привычными (для меня) опорами высотой метров по пятьдесят. Вообще-то — по заверениям американских инженеров — хватило бы и тридцати метров, вот только "пока" ЛЭП ставилась на одну трехфазную "линию" в двести двадцать киловольт (чтобы передавать сто мегаватт с первого генератора), а на станции-то таких генераторов вскоре будет три — так что сразу на три "линии" опоры и поднимались. Ведь одна опора, даже вдвое более тяжелая — это же меньше, чем три полегче, и я уже не говорю про дополнительные просеки в местном лесу.

Девочки мои тоже очень активно участвовали в электрификации Венесуэлы. Васька — она все же сварила рабочее колесо турбины на сто десять мегаватт, а теперь на втором колесе обучала целую бригаду сварщиков. Что же до Машки — она в Сьюдад Электрико выстроила "под себя" специальный стеклозавод, на котором сейчас делались изоляторы для ЛЭП. Казалось бы — ну что может быть проще этой стеклянной "тарелки"? Но оказалось, что только казалось...

Собственно "тарелку"-то сделать было довольно просто, только вот к этой тарелке нужно было как-то прикрепить разные железные штуки, чтобы из них гирлянды собирать. И прикреплять их нужно было так, чтобы потом на этой железной штуке можно было удержать несколько тонн всякого: провода-то, они вообще-то металлические и в чем-то даже стальные... тяжелые, в общем. Да и натянуты, чтобы по земле не болтались — так что задачка была не из простых. И поэтому на Машкином "стекольном" заводе появилась и литейня, и кузница, и цех механообработки. Рабочих дочь наша в основном из России завозила, хотя не гнушалась и прочими иностранцами, включая немцев, австрияков и прочих венгров с чехами: оказывается, далеко не все рабочие готовы все бросить и идти воевать — там же и убить невзначай могут. А тут, на краю Земли, и жизнь поспокойнее, и кормят неплохо — так почему бы и не поработать на совершенно нейтральную Восточную Республику?

Все же умница у меня дочь, я до собственного производства изоляторов как-то не додумался. А напрасно: на всю Европу изоляторы для ЛЭП делала как раз Германия (ну и датчане понемножку на этом рынке торговали), а сейчас эти "магазины" были практически недоступны. На моих ЛЭП в России как раз немецкие изоляторы стояли, и из-за войны строительство новых линий стало делом очень непростым — приходилось этот "фарфор" как раз через Венесуэлу закупать, но и цены у немцев сильно выросли, и объемы производства упали — так что в основном тратились резервы со складов запчастей. Американцы тоже изоляторы делали, но для моих запросов негодные: пока что основные линии и у них были на тридцать пять киловольт — а там использовали простые изоляторы на палочке, бабушка их почему-то "роликами" называла. Для пары линий "высокого" напряжения янки сами в Германии этот товар закупали — и Машка этот момент прочувствовала. Очень вовремя.

Так что обратно в Россия я отправился на судне, набитом не бананами, а как раз изоляторами: несмотря на войну (а может быть, как раз из-за войны) Графтио получил разрешение на Свирские ГЭС и нужно было оттуда линии тянуть к Званке, на Волховскую станцию: оттуда ЛЭП уже дошли и до Петербурга, и до Москвы.

На самом деле хорошо бы и до Сталинграда электричество дотянуть, но пока приходилось ставить все новые и новые "местные" тепловые станции: новые заводы электричества требовали все больше. А все "проклятые большевики"!

Впрочем, эти же большевики мне электричество и обеспечивали. Графтио мне сосватал нескольких специалистов по строительству станций уже тепловых. Роберт Классон вместе с Красиным в свое время строил электростанции в Баку, на нефтепромыслах — а раньше вместе с ним же и с номинальной женой Ульянова Крупской вообще вместе марксизмом занимался! Правда, позже он с большевиками почему-то рассорился... как и Глеб Кржижановский, который тоже теперь увлекся "электрификацией России" в районах, где стояли мои заводы. Был еще один, правда "почти большевик" с очень знакомой (по "Трем мушкетерам") фамилией Винтер — в свое время он был членом РСДРП, только состоял в меньшевистской фракции. И тоже, ума набравшись, занялся делом, а не "революцией". Но ухватки у них остались как раз "большевистские", и эта троица ставила в год по две-три станции мощностью в семьдесят два мегаватта каждая. По три стандартных блока в "стандартном" здании — жалко лишь, что строительством они занимались лишь второй год...

Еще один такой "проклятый" занимал срочно придуманную мною еще в тысяча девятьсот девятом должность "проректора по научной работе" в тогда же учрежденном Сталинградском институте стали и сплавов. Тоже срочно учрежденном. Потому что когда собирался народ для преподавания в университете, часть ученых были приглашены с моей подачи: то есть они сейчас вроде и почти неизвестными были, но по моим воспоминаниям впоследствии много чего полезного откроют. Вот только воспоминания мои были, мягко говоря, попыткой "вспомнить то, чего и не знал никогда": я просто записал на бумажке пару десятков фамилий, как-то с наукой ассоциирующиеся. И в этом списке затесалась и фамилия "Чижевский".