Звезда пленительного 44

Старый калмык сидел в юрте, молча рассматривая лежащего перед ним человека. Русского — и давно знакомого. Хотя наверное сам русский об этом и не знал — но это было совершенно неважно. Потому что русский — именно этот русский — давно, почти полторы дюжины лет назад, купил любимую внучку старика. А теперь он лежал на кошме и умирал. Или вcе же не умирал?

Лежащий дернулся и открыл глаза:

— Где это я?

— В моей юрте, кевун.

— А ты кто?

— Зови меня баан Байгал. Меня все так зовут.

— Ну, все сразу стало понятно... А что я здесь делаю?

— Лежишь. Я думал, ты помираешь, но боги решили, что тебе еще рано. Так что просто лежишь.

Русский попытался подняться, но застонал и откинулся на кошму:

— А как я вообще здесь оказался?

— Тебя мой внук нашел в степи и привез. Он узнал тебя, урус, и решил что ты должен умереть в юрте. Хорошо, что тебя нашел именно мой внук...

— Ты тоже считаешь, что я должен умереть в твоей юрте?

— Это решать богам...

— А почему твой внук меня узнал? Вроде у меня среди калмыков знакомых не было...

— Ты, урус Волков, много лет назад купил мою любимую внучку. И дал денег достаточно, чтобы внук не умер от голода...

— Понятно, а теперь самое время со мной рассчитаться... и где теперь твой внук?

— Он поехал за сестрой. Ты ее купил, поселил в городе, учил многому. Она теперь большой человек, людей лечит — но тебя к ней отвезти нельзя, поэтому внук привезет сестру сюда. Если боги желают твоей смерти, то пусть она найдет тебя в юрте, как у людей, а не в степи, как у зверя. Если же боги не хотят, чтобы ты умер, мы должны помочь исполнить их желание. Поэтому ты лежишь в моей юрте и ждешь мою любимую внучку. Тебе предстоит еще долго лежать: до города три дня пути, обратно... да, осталось ждать четыре дня. И потом тоже будешь долго лежать...

— Лучше бы ты послал внука в Сталинград, мои люди меня бы забрали. И внучку твою не надо было бы сюда тащить... и помоги встать — мне нужно пописать.

Старик поднялся, вытащил откуда-то глиняный горшок:

— Тебе не стоит выходить из юрты, кто-то может тебя увидеть. В Сталинграде нет твоих людей, а большевики за тебя обещают целую тысячу золотых червонцев. Даже за мертвого, а за живого вдвое больше. Ты спас не одну тысячу наших детей, но тысяча червонцев многих может сделать неблагодарными, так что писай здесь. А потом ложись: тебе нужно дождаться моей внучки.

— Я дам ей тысячу червонцев, и две тысячи дам...

— Ты уже дал нам больше, чем все червонцы мира, и мы постараемся вернуть лишь малую часть долга, который червонцами не измерить. Это будет правильно, и боги помогут нам. А если я могу тебе чем-то еще помочь, мне будет приятно вернуть еще что-то. Вот только не знаю, что тебе сможет дать слабый старик.

— Мудрость?

Оказалось, что да, я большевикам еще нужен. Настолько нужен, что даже мой "лимузин" никто не национализировал: он просто ждал меня в гараже Новороссийского ЧК, причем даже рассыпанную впопыхах по полу машины мелочь никто не тронул. И настолько нужен, что в том же ЧК меня никто даже спрашивать не стал, зачем я приехал, надолго ли... просто выдали "ордера" на авиационный бензин в количестве, достаточном для поездки во Владивосток, кучу "талонов на усиленное питание", поинтересовались, могут ли чем-то помочь — и всё.

Не совсем всё: пришлось подписать обязательство по окончании поездки оплатить стоимость истраченного бензина, расходы на переезды по железной дороге ("мой" поезд после Троцкого себе забрал Дзержинский) — зато на любой станции в мое распоряжение можно было получить вагон-салон, вагон для перевозки "лимузина", а при желании — и вагон-ресторан. Правда, по довольно неприличным расценкам, причем в твердой валюте (почему-то в британских фунтах). Впрочем, это были копейки и настроения они не портили. Портило другое...

Оказалось, что при острейшей нехватке угля мало того что была разобрана железная дорога на Экибастуз, но и имевшиеся там шахты были взорваны. Не брошены, а именно взорваны! А для отопления Москвы и Петербурга уголь теперь закупался в Англии, причем по цене в два фунта за тонну — что было минимум вдвое выше обычной цены на европейских рынках. Ленин отказался взять у американцев пятьсот "бесплатных" паровозов — и тут же заказал паровозы в Германии, причем ценой по четверти миллиона рублей. Может, зря я ему столько денег дал? ведь в Европе средняя цена паровоза все еще была в районе сорока пяти тысяч "прежних" рублей. Понятно, что рабочих нет, заводы стоят, дома паровозы ни делать, ни даже чинить некому — но зачем же деньгами-то так швыряться? Или они всерьез думают, что при таком мотовстве я им еще денег подкину?

Кстати, а почему заводы-то все еще стоят? Если я верно помню, то для перезапуска того же Путиловского завода и денег нужно меньше десяти миллионов, и времени месяц-полтора всего... Так и не разобравшись в том, что тут происходит, я снова направился в Москву, но до "главного по восстановлению промышленности" добраться не успел. Потомку что еще на товарной станции, где мы мучительно снимали машину с платформы, меня перехватил Сергеев:

— Александр Владимирович, вы ли это?

Я тут с ужасом понял, что напрочь забыл как зовут Сергеева... но выход есть всегда:

— Товарищ Артем, если вы будете утверждать, что на станцию случайно зашли, чтобы пописать под тут в тишине кустиком, я не поверю...

— И правильно сделаете — с притворно-грустной миной ответил Сергеев — Нам же сообщают о ваших поездках, вот я и поспешил первым вас перехватить. Давайте сразу ко мне и поедем!

— Куда "ко мне"? — с демонстрируемым подозрением в голосе поинтересовался я.

— В Харьков конечно!

— Знаете, Федор Андреевич (вспомнил все-таки!), мне до чертиков надоел уже ваш большевистский железнодорожный комфорт, так что я...

— Так это вообще не вопрос. Ваш поезд сейчас в Каланчевском депо стоит, в полной готовности... поедем, а? Мне без вас просто зарез, а поезд и обратно вас доставит, он по ведомству МПС проходит, я на неделю его для своих нужд заказал. Опять же бригада поездная на нем ваша еще сегодня. День всего потратите, а мне уж и не знаю сколько месяцев сбережете — вопрос-то без вас точно не решится!

— У вас что, больше некому вопросы задавать? Почему всем нужен именно мой совет? Я что, умнее всех в стране?

— Нет... тут такое дело... Станкостроительный начали восстанавливать, а старые рабочие возвращаться не желают.

— И чем я могу помочь?

— У них свой профсоюз еще действует, и они через профсоюз объявили нам... мне объявили, что "как Александр Владимирыч скажет, так они и поступят". Не письмо какое просят, а так и объявили: "если лично скажет"...

— Поезд, говорите... Ну, тогда поехали.

Федор Андреевич кого нужно предупредил о поездке — все же телеграф большевики еще не уничтожили, так что уже на следующее утро я оказался в знакомом, но каком-то чужом (и совершенно пустом) сборочном цеху Чаевского завода. А вокруг стояла толпа рабочих, напряженно вслушивающихся в то, что я говорил:

— Товарищи, вы сами знаете: лично я меньше всего желал и этой войны, и этого развала. Так вышло — но я уже сделал все что мог. Теперь — дело за вами: лишь вы можете восстановить завод и запустить производство. Я не могу, а вы сможете — потому что один раз вы уже проделали это. И я знаю, что без вашего завода — вашего, не моего — дела в России будут только хуже идти. А с заводом — уж всяко не хуже, а скорее улучшатся. От вас все теперь зависит, и я прошу вас завод все же восстановить — хотя бы в память от Евгении Ивановиче. Товарищ Артем вам окажет в этом всю возможную помощь...

— Пусть жидов с городка товарищ Артем выселит и квартиры вернет семьям погибших. Как сделает — сразу и начнем, слово даем, Александр Владимирыч — вроде этого старика я помню, наладчик роторных линий, если мне память не изменяет.

— Сделаю, не обещаю что сразу, но до лета сделаю — отозвался Федор Андреевич.

— Вот и ладно. Тогда как начнешь выселять — мы и приступим. А до лета не сделаешь — все обратно взад разберем! — и после этих слов народ стал быстро расходиться.

— Что за жидов? — недоуменно спросил я у Сергеева. — Вроде Харьков антисемитизмом не страдал...

— Так в городке-то квартиры самые хорошие, вот и понаехали... по партийной линии инструктора всякие. Рухлевского-то после Мурманска опять мне вернули, он всего месяц проработал до нового назначения, но ордеров много понавыписывал, а если кто в заводе из рабочих не числился, то велел выселять... полжитомира сюда прописал, гад!

— И где этот гад сейчас? — влез в разговор обычно молчаливый Батенков.

— С богом своим иудейским диспуты ведет о мировой революции... расстреляли его зимой.

— Жалко — как-то очень двусмысленно протянул доктор, — но человек сам кузнец своей судьбы, да. А вы, Федор Андреевич, нас уж извините... Александр Владимирович — человек вежливый, ему посылать прочих неудобно, да и не по чину. Я же, как особа, вежливостью не отмеченная профессионально, должен сказать что у нас все же весьма важные дела в Москве. Чем смогли — помогли, а сейчас мы все же ваш гостеприимный город вынуждены покинуть.

— Ну а если что-то понадобится — адрес вы знаете — закончил разговор уже я.

— Деньги ему понадобятся, что еще — не удержалась Даница, когда мы грузились в вагон.

— Я им два с половиной миллиарда выдал, должно хватить — вскользь заметил я.

— Я уже говорила, что напрасно, но повторять не буду, поскольку в отличие от супруга я вежливая — засмеялась моя "тень". — Этим сколько ни дай — все сопрут. Я не про Сергеева, этот товарищ вполне достойный... и вообще, уже время обеда, а мы даже не позавтракали толком. Вы же не будете, Александр Владимирович, морить вежливую и слабую даму голодом?

— И в кого ты у меня такая? — со вздохом, закатив глаза к потолку, вопросил Батенков.

— Невооруженным взглядом видно вредное влияние Марии Петровны... вы же не обижаетесь, Александр Владимирович? — внезапно виноватым голосом спросила Даница. — Только честно... а то после такого напряжения как-то расслабиться хочется.

— Я давно уже вас как членов семьи воспринимаю, а как у меня в семье с обидами, вы небось лучше меня знаете.

Две ночи в дороге (правда, в очень комфортном салоне) — и с опозданием на сутки против первоначальных планов я все же оказался в кабинете Дзержинского. На этот раз мне ждать не пришлось и минуты: секретарь (все тот же Эйхманс) вскочил при моем появлении, и, на мгновенье скрывшись в кабинете "шефа", тут же пригласил меня пройти. "Уважают" — на секунду подумал я, однако Феликс Эдмундович быстро мое заблуждение рассеял:

— Александр Владимирович, как хорошо что вы сами пришли, а то у нас к вам появились некоторые вопросы...

— У меня тоже. Зачем взорваны шахты Экибастуза? Что творится в Александровом Гае? Почему ничего не делается для пуска заводов? Зачем вы платите за импортные товары втрое-впятеро дороже нынешних цен?

Но Дзержинский, похоже, меня вообще не слушал:

— Мы закончили пересчет тех денег, что вы передали. И выяснили кое-что интересное... Например, вы сказали, что в хранилище семьсот миллионов американских долларов, но мы насчитали лишь шестьсот сорок пять...

— Ну, ищите крыс в своем ведомстве. Я лично закончил пересчет за день до того, как хранилище было замуровано, и долларов там было семьсот два миллиона с копейками. И до того, как золото было передано вам, его никто не вскрывал... хотя украсть незаметно пятьдесят семь миллионов золотом... боюсь, что тут не просто крысы.

— Изрядная недостача и по другим валютам. Но главное, вы нас обманули: вывезенная вами статуя была золотая!

— Да, и на платиновом постаменте. Однако взамен вы получили два с половиной миллиарда рублей...

— Это статуя была народным достоянием и вы ее украли!

— Это была моя статуя и я ее просто забрал. И фактически подарил вам денег в тридцать раз больше ее стоимости... что вы сделали с Елизаром, сволочи?

— Да ты просто контра! И ты за это ответишь! — в глазах "Железного Феликса" на секунду блеснула ярость... а потом погасла. Зато в левом глазу заблестела рукоятка столь знакомого мне стилета, а из руки "Астронома" на ковер выпал наган.

Я так и не понял, где Даница прятала этот довольно немаленький ножик. Она же выглядела весьма субтильной дамой, да еще носила довольно облегающие платья — видимо поэтому все на нее просто не обращали внимания, давно привыкнув что вне ее общества я появляюсь разве что в бане и мужском сортире...

— Он на самом деле хотел вас застрелить — тихо сообщила мне "тень".

— Ни секунды не сомневаюсь — так же тихо ответил я и, выходя из кабинета, не преминул съехидничать:

— Спасибо за теплую встречу, Феликс Эдмундович!

Эйхманс как-то недоуменно посмотрел на меня — да так и остался сидеть с этим выражением на лице. И с небольшой дыркой под глазом: доктор давно уже научился понимать жену без слов, а из крошечного пистолета с глушителем даже ему было с трех шагов промахнуться трудновато... Прощай, Теодорс Иванович!

Все же Кремль напоминал пока проходной двор. Никто нас не задержал внутри здания, никто не воспрепятствовал выезду из самого Кремля. Определенные преимущества развала экономики я прочувствовал на полупустых московских улицах: пешеходы уже привыкли к внезапно появляющимся авто власть имущих и на мостовую не вылезали — а машин почти и не было. Уже через пятнадцать минут "лимузин" взлетел по аппарели "вагона-гаража", а через двадцать мой поезд плавно выкатился за пределы "Белорусской-Товарной".

Батенков как-то очень предусмотрительно запер приемную когда мы ее покинули, и были шансы, что тушку "Астронома" найдут не сразу. Нам бы только до Калуги добраться — а уж на Новороссийской линии нас точно не догонят...

Два с небольшим часа пути до Калуги лично мне показались минимум десятью — но вот, наконец, колеса простучали по стрелкам перехода — и поезд помчался на юг. Диспетчера, предупрежденные по телефону — который, как оказалось, еще работал — попросту убрали все поезда с моего пути: вероятно, решили что начальник ЧК спешит куда-то. Топливные танки локомотива полны, рельсы испоганить "верные ленинцы" еще не успели, так что часов десять — и я покину, наконец, гостеприимные берега когда-то нормальной страны. А утром "Дельфин" будет уже в Средиземном море...

Скорость за сто двадцать — это, по нынешним временам, очень много для поезда. Однако электричество по телеграфным проводам течет гораздо быстрее. Нас встретили на рассвете где-то на полпути от Сталинграда к Элисте. Без затей встретили, снарядом в локомотив. Правда, поезд с рельсов не сошел, а аппарель в гараже выбрасывалась меньше чем за минуту. Поэтому когда из-за холма показалась толпа кавалеристов, Батенков лишь усмехнулся.

Напрасно: кавалеристов быстро обогнала четверка более солидных преследователей. Усмешка судьбы — за мной гнались те самые пушечные броневики, над которыми всего несколько лет назад мы с Лихачевым так тщательно работали. Дизель в четыреста сил, запас хода в восемьсот километров, проходимость почти как у танка... на "козлике" — даже и бронированном — по степи шансов убежать почти не было.