Уроки ирокезского 44

Фрол Журавин сидел, млея на солнышке, рядом с учителем и смотрел на Панду. То есть все видели, что он смотрел, прищурясь на ярком свету — но на самом деле Фрол больше слушал. Хотя и посмотреть было на что.

Панда встала у места встречи Сырой Панды и Сухой Панды еще в Азовской губернии, а вот церковь в ней поднялась уже в Наместничестве. Да так и стояла, вот уж полтораста лет, все более склоняясь в сырой землице. Чинили ее не единожды, конечно, крышу последний раз дубовым лемехом покрыли... при Николае Павловиче дело было, так что службы вот уже седьмой год шли в небольшой часовенке. Разговоры о постройке новой церкви тоже велись уж почитай лет десять — и Фрол, как староста, знал это как бы не лучше всех, но хотелось-то уж каменную, на века — а оно дело не дешевое. Правда, обчество уж поболе десяти тыщь собрало, церковь-то не токмо для села, для всей, почитай, округи, но денег все одно не хватало, и мужики мыслили этой зимой в работы податься — чтобы собрать еще шесть тыщь, потребных для того, чтобы хоть подклеть каменную поставить пока.

Так и стояла Панда, славная церквой, святым духом не падающей. Ну еще трактиром: село все же на тракте лежало, что между Кирсановым и Борисоглебском, без трактира-то тут как же? Хотя нынче трактира-то и не стало.

Осенью прошлой казаков отряд приехал, с ними два городских из губернии — и отыскали в трактире самогона ведер пять. Трактирщика с собой забрали, с домочадцами конечно, а охранять дом поставили трех солдатиков. Тихо те жили, никого не трогали — да и в селе никто на служивых зла не держал: трактир-то — он всяко для проезжих был, чай проезжих много было. Ну а жители Панды в трактир не ходили: там-то вино денег стоит. А какой хрестьянин будет за деньги самогон покупать, тем более что трактирщик его вообще на навозе настаивал?

А по весне приехала в Панду артель немалая, за четыре дня трактир навовсе разобрали, и на месте него фундамент выстроили, раза в три поболее того трактира. И на том фундаменте, только с краю, домишко невеликий поставили, каменный, из больших серых кирпичей. Кирпичи эти по реке привезли — Сырую Панду-то летом хоть и перепрыгнуть почти в любом месте можно, весной она разливается саженей на тридцать. Вот тут-то четыре больших (мальчишки говорят и вовсе железных) лодки с кирпичами и приплыли. Весной-то река выходит вовсе не маленькая, лодки эти, бают, аж до Караваина плавали...

С артельщиками как раз батюшка и договорился — причем никто понять не мог, как именно, но они взялись за десять тыщь церковь целиком поставить. А в домик приехали учителя — сказали, что будет теперь тут школа. Только учителей-то двое приехали, муж и жена, молодые еще совсем... Баба, понятно, по хозяйству суетится, а парень — он в одиночку стал школу ту дальше строить. Смешно причем: из теса ящик такой ставит, землей его набивает и стучит, пока земля не ствердеет. Фрол прикинул, что учитель школу свою хорошо если года за три подымет...

Перед домом артель еще два столба вкопала, и учитель на них какие-то жестяные колокола привесил. А от них веревки в дом протянул — и теперь кажен вечер с колоколов этих музыка играет или люди всякое рассказывают. А по воскресеньям, в четыре пополудни, любимый Фролов сказ идет, называется "Сельский час". Там много крестьянину нужного говорят, так что вроде оно и отдых, а получается польза. Вот и сейчас баба какая-то интересное вещает:

— Сегодня завершилось подведение итогов первого этапа конкурса механизаторов. Сто победителей получат в награду, как и было объявлено, мопеды, или, по желанию, могут взять деньгами сто десять рублей. Но я думаю, денег никто взять не захочет — баба засмеялась — потому что сам мопед в магазине на десять рублей дороже стоит. А сейчас мы побеседуем с двумя победителями первого этапа: с самым молодым победителем Петром Алабухиным и женщиной-механизатором Павлой Гавриловой. Петр, как ты в тринадцать лет сумел взрослых мужиков победить? На маленьком тракторе вспахать триста двадцать гектаров?

Фрол с сомнением покрутил головой, затем повернулся к сидящему рядом на лавке учителю:

— А триста двадцать гектаров — это сколько?

— Чуть меньше трехсот десятин.

— Поди брешет парень, что один столько землицы поднял?

— Почему брешет? Плуг о шести лемехах, трактор их тянет как лошадь рысью по дороге идет... и там же проверяли, кто сколько сделал.

— Не брешет, значит...

А мальчишка из колокола рассказывал, как за работу он получил — всего за две неполных недели получил! — полтораста целковых:

— А еще в покос рублей сто будет, не меньше. И пшенички будет пудов двести, урожай-то хороший растет. Я раньше хотел на мотоциклу заработать, а теперь ее за так получу!

— И чего, это каждый механизатор такие деньжищи получает с мотоциклой? — поинтересовался Фрол у учителя.

— Нет, мотоцикл он в награду получил, как лучший. А в деньгах — да, в пахоту-то с гектара тракторист как раз полтину и получает, да зерна с урожая больше полупуда с десятины... от урожая, конечно зависит, но полпуда точно получает, если не засуха конечно.

— А что, учитель, на механизатора-то долго учиться?

— После школы — год.

— А вот если я, к примеру, в механизаторы пойду?

— Нет, Фрол, не возьмут тебя учиться на механизатора. Тут сызмальства надо осваивать, взрослый же мужик, Александр Владмирыч говорит, хоть десять лет учись — все одно трактор сломает. А трактор — машина многих тыщь стоит, так что в механизаторы только после школы берут, я слышал теперь только после семилетки.

— Так мальцу-то тому сколько, тринадцать вроде? А он, говорит, второй год уже в механизаторах.

— Так в школу-то с семи лет теперь берут, а он может и раньше учиться пошел... а раньше в механизаторы и с четырьмя классами брали, или ежели кто по ускоренной программе выучился. А сейчас уже только после семилетки, но всяко в пятнадцать лет уже можно механизатором стать.

— А ты какую школу строишь? Эту семилетку?

— Пока четырехлетку. Ну а кто хорошо учиться будет, поедет в уезд, в семилетке доучиваться. Хотя, если тут желающих много будет, можно и эту школу потом семилеткой сделать...

— А детишек учить когда начнешь?

— А как дострою... ежели успею до октября, так в этом году, а нет — со следующего сентября только...

— Не достроишь. А чего один-то корячишься? Нанял бы артель какую — вон артельщики тебе как споро основание-то выстроили! А церкву всего-то за месяц подняли!

— Церковь-то они за деньги ставили. А школу... на основание денег в казне хватило, а на прочее нет. Школы-то нынче по всей Россиюшке ставятся, в каждой деревне — где деньжищь-то найти? В уезде окна, двери уже готовые лежат для школ, опять же печи чугунные чтобы всю школу сразу топить — но там уж кто первый стены подымет, их и заберет: законом-то сказано за три года школы в деревнях устроить, так что кто опоздает — ждать может и год, и два. В Булыклею, вон, учителем Степан Овсянин с тремя братьями поехал, так говорят он уже в августе все достроит.

— С семи лет, говоришь... Егорке моему как раз семь стукнет... а землю эту долго набивать?

Сидящие поодаль мужики напряженно вслушивались в разговор, ведь у каждого второго сыны были возрасту подходящего.

— Да чего там долгого? В городке за день стену на аршин подымали, а то и на два — но там народу много работало...

Фрол поглядел на почти уже законченную колокольню новой церквухи, на артельщика, вешающего на купол золотые лемеха:

— Учитель, а как думаешь, церкву золотом когда крыть закончат?

И , выслушав ответ, заключил:

— Ну и пусть едриттитана, все одно золотой купол. Но мы, пожалуй, школу-то раньше подымем, так?

Собравшиеся на площадке у школы мужики дружно закивали...

Тысяча девятьсот шестой начался как обычно. То есть примерно так, как он начинался раньше... ну, в смысле "вообще". А в частности — пришло время помирать датскому королю. Помирал он каждый раз от старости — ну не придумали пока еще лекарства от этой болезни. Но даты, если я не ошибался, были каждый раз разные — что понятно, мир-то меняется и даже незначительные мелочи в таком деле могут оказать существенное влияние.

Мне до датского короля было дело лишь одно: все-таки дед Николая. Но когда я царю намекнул, что стоило бы съездить, тот окатил меня презрением и сообщил, что ехать на похороны до смерти — хамство, а после — просто поздно уже. Ну, вообще-то да...

Вторую половину января я проводил в Петрозаводске. После того, как был, наконец, сделан (в который уже раз!) мотор ЯМЗ-238, я, догнав его мощность до почти четырех сотен сил, попросил сделать военный вариант "Хиуса", с этим мотором вместо турбины. Ну инженеры и расстарались... саму машину строили в Петрозаводске, на новенькой верфи — ее выстроили для сборки барж, нужных для подвозки материалов Свирским электростанциям. И когда "военный Хиус" закончили, меня пригласили ее оценить...

Ну каждому же понятно: военный — значит из брони. Тяжелый. Поэтому моторов нужно минимум два. Но моторы могут сломаться, поэтому каждому нужен запасной, "в горячем резерве". Опять же солдаты поодиночке не воюют, так что аппарат должен роту перевозить, ну на худой конец полуроту... Получился агрегат, способный эту полуроту перевезти со скоростью под сотню километров в час. На тысячу с лишним километров — потому что топлива в баки можно залить две с половинной тонны разом. Можно и больше — в навесные баки, кораблик и так летать может. Потому что стальная броня все же оказалась тяжеловата, и сделали кораблик алюминиевым. Ну а раз кораблик без брони, то он уже не совсем военный — и почему бы тогда в нем не устроить салон для Канцлера? А то он, бедняжка, мучается в маленьком "Хиусе"...

Ну пока что "салон" отличался от внутренностей танка (который в танкере, а не на гусеницах) лишь наличием четырех иллюминаторов и мебелью: два привинченных к полу кресла с обивкой из сафьяна, диван (аналогичный), столик типа журнального и возле него уже четыре кресла, но обитые бархатом. Красным, а сафьян был светло-бежевый на диване и зеленый на креслах... В общем, судостроители узнали много оригинальных идиоматических выражений и получили совет "два мотора снять, сделать обычное почтово-пассажирское судно и дурью более не маяться". Но — на уже следующих машинах.

Они, вероятно, знали о моем расположении к Кольке Гераськину и пригласили "капитаном-испытателем" именно его. Хотя — вполне возможно, что пригласили потому, что Коля был единственным "доступным" капитаном "Хиуса" — ну, давно когда-то он "Хиусом" командовал. А сейчас Финский залив замерз, его "почтовое судно" отдыхало. В общем, Коля выпросил у меня новенький кораблик в качестве своего почтовика — чтобы зимой не простаивать. Ну, не ломать же его — я согласился, и теперь Коля его потихоньку обкатывал и осваивал.

Утром собирался назад в Москву отправиться, но в четыре меня разбудили:

— Александр Владимирович, там Алексеев телефонирует, из Копенгагена. Срочно, говорит...

— Александр Владимирович, извините что ночью, но вы просили сразу сообщать. Кристиан девятый при смерти, врачи вроде говорят, что следующую ночь он уже не переживет...

Полковника Алексеева — военного агента России в Копенгагене — я просил сообщать об ухудшении здоровья короля еще в конце прошлого года — имея в виду с Николаем на похороны ехать. Но тот отказался, а я забыл просьбу отменить. Ну не поедет Николай, да и черт с ним. Однако Кристиан-то кому лишь в далеком детстве виданный дедушка, а кому-то — и отец...

— Коля, проснись. Вопрос простой: от Петербурга до Копенгагена этот новый кораблик доплывет?

— Долетит! А когда?

— Я спрашиваю, не сломается?

— А чего ему ломаться? Я уже верст тысячи с три на нем пробежал, до Готланда ходил, претензиев не имею...

— Ладно, до Петербурга быстро долетим?

— Три часа, я уже ходил.

— Тогда жду тебя на борту.

— А чего меня ждать-то? Пойдем! Сейчас только ботинки надену...

Конечно, врываться в полвосьмого утра к императрице, хоть и вдовствующей — невежливо. Но я решил все же не обращать внимания на испепеляющий взгляд Марии Федоровны: все же царица, пепельницами в меня кидаться не будет.

— Могу я поинтересоваться, что за нужда заставляет вас столь бесцеремонно...

— Извините, ваше величество, но дело ждать не может ни минуты. Вынужден сообщить, с прискорбием вынужден, что по словам врачей ваш отец вряд ли переживет следующую ночь. Но мы можем уже вечером — если отправимся прямо сейчас — оказаться в Копенгагене. Судно, конечно, военного назначения, особого комфорта обещать не могу, но к восьми мы почти наверняка доберемся. И даже к семи, если считать по датскому времени.

— Да, мне говорили, что вы невежа и хам, а теперь я в этом убедилась лично. Спасибо, господин канцлер... дайте мне минут десять собраться. У вас там... без особого комфорта, переодеться-то будет где?

Половину Невского уже успели поднять вслед за домами и даже заново заасфальтировать, так что до Дворцовой пристани доехать оказалось просто и быстро. Когда мы — меньше чем через полчаса после моего визита во дворец Марии Федоровны — отплыли (или отлетели), она поднялась в кабину и взволнованно меня спросила:

— А мы успеем?

Но ответил ей Колька:

— Ветер попутный вроде, сильный. Еще раньше прибудем. Дядь Саш, ты по волне рулить не сможешь, так что рули сейчас — тут льда часа на два, а я пока посплю зачуток.

Обратно в салон вдовствующая императрица ушла в глубокой задумчивости...

Мы успели, больше того, Кристиан прожил еще три дня. И, как мне потом сказали, очень радовался приезду дочери. То есть она мне это и сказала — потом, так как я сразу же домой отправился: дел все же невпроворот. Коля еще раз, уже неспешно, слетал в Копенгаген, привез императрицу обратно... вернувшись в Петербург уже потомственным дворянином. Ну а мне досталась особая приязнь этой милой старушки.

Газеты событие массово осветили — то есть и смерть датского монарха отметили, и то, что вдовствующая императрица отца перед кончиной посетить успела. Ну и то, что "вся Россия скорбит и выражает сочувствие", конечно же. Поэтому крошечный указик мой проскочил на этом фоне вообще незамеченным. Указ о процедуре банкротства предприятий...

Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается. Впрочем, заканчивается когда-нибудь и все плохое, но хорошего-то жалко!

Хорошее начало заканчиваться, что естественно, в Америке. Когда в большинстве городов имеются лишь магазины нескольких торговых сетей, то обязательно кто-то задумается почему оно так — и додумается ведь, что сети, получающие копеечные прибыли с каждого покупателя, с многих миллионов покупателей загребают уже совсем не копейки. А туда, где лежит много денежек, обязательно набегает много разных человечков с лопатами — с целью эти денежки загрести.

В Детройте какой-то ушлый мужик по фамилии Кресге открыл сразу десяток магазинчиков, торгующих всякой мелочевкой — по пять и по десять центов. И заметно подкосил бизнес "почти миллиардера" по имени Билл Гейтс. Василий Васильевич Воротов как раз держал сети магазинов "Nickel Tree" и "Dime Splendour", но Крегсе почти сразу переплюнул "моего" мультимиллионера ассортиментом. Даже не так: у Гейтса постоянно было в продаже порядка полутора тысяч разных "мелочей", причем каждая из них была всегда — но ассортимент практически не менялся. А Кресге торговал большей частью товарами случайными, но вероятно именно из-за этого у него все время было "что-то новенькое". Поэтому покупатель к нему тянулся, денежек приносил немало — и Крегсе начал активно свои магазинчики и в других городах открывать.