Под знаком Святой Софии - 2

Глава 4

Как Дан и предполагал, сразу после получения 'злата и серебра' от Ганзы, его постарались 'отпихнуть подальше' от мошны с этими деньгами. Дан не знал, на что, именно, рассчитывала Марфа Борецкая, как глава 'комитета' по вооруженной встрече Москвы, и куда или в кого она хотела вложить данные деньги... Дану об этом не докладывали. В Новгороде он был, пока, 'мелковат' для таких сведений, пусть уже кое-чем и знаменит. Но до Дана уже дошли слухи, что глашатаи в Новгороде на уличанских вече обьявили об охочих людях, умеющих 'в самострел или лук' и желающих послужить городу. А также о людях неумеющих, но способных научиться и тоже желающих послужить городу... И это было главное. Естественно, обьявить о создании отрядов лучников и арбалетчиков и создать их, это далеко не одно и то же, однако боярыня показывала, что выполняет или, по крайней мере -намерена выполнить ее с Даном уговор, что прежде чем Дан начнет 'выбивать' серебро из новгородской Ганзы на отряды наемных лучников и арбалетчиков, город изыщет средства и на свои 'кровные' организует точно такие же отряды лучников и арбалетчиков из новгородцев... И, все же, догадываясь о том, что его отстранят от 'денежного' дела и что у Борецкой могут возникнуть соблазны пустить полученное от Ганзы серебро 'налево', Дан заранее, на всякий случай, то есть еще до того, как денюжка попала в 'закрома' державы, иначе — в новгородскую казну, а еще вернее — в загребущие руки Марфы Семеновны Борецкой и иже с нею, начал усиленно 'капать на мозги' тысяцкому Василию, с которым был наиболее близок из всей правящей новгородской верхушки — посадников, воеводы, архиепископа и главы, теневой, боярской 'осподы' — Марфы Борецкой. А уж, когда оставалось лишь поставить печати на договор, Дан свои потуги активизировал по самое не могу. Суть же его усилий состояла в том, чтобы 'вдолбить' тысяцкому — а через него и всей новгородской верхушке, что городу, в преддверии войны с Москвой, на службе у которой много наемных татар, непременно надо заиметь побольше лучников и арбалетчиков. И хорошо, если бы эти лучники и арбалетчики и, в первую очередь те, что набираются городом из тех новгородских семей, где едоков 'мноха', а еды мало, вместе с полком боевых монахов владыки новгородского, стали затем постоянным войском города и находились, всегда, 'под рукой' тысяцкого, но не как новгородские воины-профессионалы, раскиданные по гарнизонам новгородских градов и крепостей, а как дружина у московского князя или как личные отряды европейских герцогов и графов.

Ведь, тогда и черному люду будет подмога и у города нужный и верный полк появится... А, ровно через два дня после подписания договора, на двор к Дану, то есть, не в мастерскую, находившуюся в усадьбе Домаша, а, конкретно, на двор к Дану, где хозяйничала Ждана вместе с помогавшим ей Хотевом... Дан понимал, что это не дело телохранителю быть подсобным рабочим у его жены — правда, из-за того, что Дан считался аристократом и обязан был соответствовать неким нормам поведения бояр, временно, до подходящего случая, жены неофициальной, однако Дан и Ждана жили, как бы, на два дома и без помощника сейчас не получалось. А, жили они так, потому что Ждана числилась, еще числилась, как уже говорилось, за неимением другого статуса, все-таки, вдовой и должна была, коль не вышла вновь замуж, жить, во избежание сплетен и 'общественного порицания' — отдельно, а еще лучше в своем доме; а, во-вторых, на тесном семейном совете, то бишь — ночью, в постели, Дан и Ждана решили не трогать до поры, до времени дом и усадьбу Жданы. Ибо, накануне войны с Иваном III, они могли пригодиться для хранения, за стенами Новгорода, казны Домаша и Дана, и укрытия в доме женщин и детей на период будущих военных действий вблизи Новгорода. А, пока Дан думал и решал, как и бояр не обидеть и к Ждане посвататься, чтобы все было честь по чести, бывшая вдова сама полностью перебралась к нему. Узнав о ночном нападении татей на мастерскую Дана и Домаша и изрядно переволновавшись за 'свово ненаглядного' Дана, Ждана, наплевав на все возможные разговоры, прихватив дочку, моментально отбыла в толком еще неустроенный и неуютный дом Дана. Усадьбу же свою...вернее, в усадьбе же своей, оставила необычного чудина Ульмига и его внуков — то, что парень и девушка, встреченные Даном на подворье Жданы в Людином конце внук и внучка белоглазого чудина, не заметить было сложно. И Веетар-ветер — как, по словам Жданы переводилось имя парня, и девушка Весанта, что означало — весна, являлись, может, и не точной копией деда, но родная кровь у всех троих чувствовалась отменно. И, да, теперь у Дана появилась приемная дочь — Ярослава, родная кровинушка Жданы... Кстати, судя по всему, дочери Жданы новое место жительства понравилось, а новый муж мамы и ее новый 'папа', похоже, ей уже давно нравился. Вероятно, потому что с появлением Дана ее мама стала часто улыбаться и теперь, почти всегда, была в хорошем настроении. А еще возможно потому что в новом доме жило, кроме них с мамой и нового 'папы', много разных людей, и на новое подворье приходило тоже много разных людей и все они улыбались девочке. И мама всегда брала ее с собой, когда шла в мастерскую к Дану и дяде Домашу. А, уж, там, в мастерской столько было всякого...и необычного.

И возвращаясь к теме дома — Дану было ясно, что усадьбу Жданы, все равно, нужно будет продавать. Слишком мал для планов Дана ее двор и от мастерской далеко. Только, если сам дом, занимающий почти треть усадьбы, снести и на всей территории подворья организовать какое-нибудь производство, например, художественную лепку из глины или, ту же, резьбу по кости, хорошо получающуюся у белоглазого Ульмига — та фигурка Святого Пантелеймона из моржовой кости, что получил Дан, когда отлеживался после нападения на окольном рву, фигурка святого, помогающего больным, была вырезана Ульмигом, одновременно и работником, и слугой Жданы. Впрочем, внук и внучка Ульмига тоже умели резать фигурки из кости...

А, пока, Дан со своей дамой сердца жил на два дома и кому-то нужно было охранять новую усадьбу Дана. А заодно и помогать его неофициальной, но от этого не менее настоящей, жене. И этот кто-то был Хотев, поскольку Рудый и Клевец имели строгий наказ от владыки новгородского не отходить от Дана и беречь его пуще собственного глаза...

В общем, когда в новую усадьбу Дана, ровно через два дня после подписания договора и передачи денег, пожаловал бирич с наказом — от новгородских посадников — пригласить Дана на следующий день пополудни на совет осподы, который состоится в Грановитой палате, что во дворе Софийского собора, то хозяйничающая в усадьбе Дана Ждана отправила бирича в усадьбу Домаша. Посыльный от новгородского посадника нашел Дана, пробующим очередное 'чудное' творение мастера-зельевара, он же — бывшего медовара, а ныне 'чесноГо' самогонщика, Федора. Пробующим, в присутствии самого зельевара, ибо никем иным тощий, с худым лицом и длинным носом, мужичок рядом с Даном, держащий маленькую, необычную корчажку в руках, быть не мог... Дан еще тогда, когда уговорил Домаша на открытие нового 'медицинского' направления в их деятельности, изготовил самостоятельно с десяток экспериментальных кувшинчиков с 'бутылочным' горлом и сравнительно широким 'телом'. Изобретать что-то более оригинальное — закругленное, квадратное или в горошек, Дан не счел нужным. Для будущих медицинских препаратов на основе самогона и этого вполне хватало. В процессе обжига, естественно, часть посуды треснула, а часть... Ну, так, на то Дан и рассчитывал. Тем паче, что оставшегося было с лихвой, и оно являлось лишь небольшим заделом на будущее. Буквально так Дан и ответил ну, очень любопытствующим Вавуле и Семену на их вопрос: — '...и цо он сотворил?' — а они уж, как могли, по своему разумению, пересказали его ответ всем остальным, интересующимся работникам в мастерской.

На изготовленных опытных образцах, Дан также, собственноручно, нарисовал, на одной стороне змею с высунутым раздвоенным языком... — сначала хотел нарисовать череп, но потом сообразил, что подобные символы для Новгорода, пожалуй, могут быть чреваты обвинением в колдовстве. Как-никак, Новгород, все же христианская земля, пусть и с пережитками язычества. Да, и череп слишком 'авангарден' и может отпугнуть покупателей. После чего, Дан решил ограничиться змеей... — и объяснил, сидевшему неподалеку от него в сарае-мастерской и продолжавшему любопытствовать Вавуле, а также всем прочим, тянувшим шеи в его сторону или становившимся на цыпочки, что: — '...как змея ядовита и опасна, так и это знак того, что содержимое сей корчажки опасно и просто так употреблять его нельзя'. На другой же стороне экспериментальных корчажек, Дан изобразил 'фирменное' клеймо-подпись их мастерской — три сплетенные вместе буквицы МДД, где крайние 'М' и 'Д' выполнены алфавитом-кириллицей, а соединяющая их средняя 'добро' — Д, выполнена глаголицей... Половину готовых глиняных бутылок, Дан передал Федору...

Принюхавшись к, принесенному Федором и откупоренному кувшинчику, Дан аккуратно капнул себе на ладонь, на тыльную сторону ладони, благо, что еще не успел руки ни в краске, ни в глине вымазать, чуть-чуть содержимого из кувшинчика и осторожно лизнул его. Немножко завис, прислушиваясь к своим эмоциям...

— Вроде, как, ничего, да и запах, наконец, не противный...

Как раз в этот момент к нему и подошел крепкий молодой парень с румянцем на щеках, и во всем красном — новгородский бирич. Выслушав бирича и, кивнув головой — в знак того, что услышал и понял, Дан обронил: — Я приду, — в очередной раз отмечая яркую одежду бирича на фоне обычно одетых работников.

Приглашение на завтра Дана не очень устраивало, он собирался завтрашний день посвятить 'медицинскому направлению' в деятельности их с Домашем 'фирмы', но... Но подобными 'вызовами' не манкируют. Нужно идти. Да, и попусту звать на совет 'осподы' аж в Грановитую палату, вотчину владыки Ионы, не станут. Впрочем, все это будет завтра. А сейчас нужно было решить вопрос с зельеваром Федором — дать ему 'добро' на выгонку самогонки с подобной очисткой — Федор уже в четвертый раз приносит Дану результаты своих усилий — или отправить его экспериментировать дальше. В первые три раза, 'магистру' грядущего самогоноварения не удалось приемлемо избавить 'доморощенный' алкоголь от мерзостного запаха и вкуса, да и слабоват по крепости он был, даже до незапамятной по прошлому-будущему 21 веку водки, то бишь спирту, сильно разбавленному водой, не дотягивал. Пришлось Дану изо всех сил 'намекать' Федору о необходимости дополнительной перегонки мутноватой субстанции, больше похожей на брагу — собственно, это и была брага, а не самогон. В своем 21 веке Дан слышал, чуть-чуть, краем уха, о том, как делали 'первач', жидкость, по крепости доходящую почти до 80 градусов. И, если 'первач' было нежелательно использовать, из-за высокого содержания в нем метанола — метилового спирта, химического элемента, ядовитого для человека, то вытекающая следом за 'первачом' из самогонного аппарата — или перегонных кубов — жидкость уже во многом была избавлена от метанола, а крепость еще имела вполне приличную, подходящую для задуманных Даном медицинских препаратов, 45 — 60 градусов...

Федор учел все 'намеки' и претензии Дана, и сегодня, ничтоже сумняшийся, принес то, что Дана, более-менее — скорее, все же, более, чем менее — устраивало. Довольно качественный продукт. Не полностью, но в значительной мере избавленный от сивушных масел... — бывший медовар сказал, что он использовал для очистки древесный уголь, однако, как подозревал Дан, он использовал еще что-то, но что, конкретно, Федор не говорил, а Дан не стал заострять на этом внимание, решил, хрен с ним, пусть это остается тайной Федора, надо будет — разберемся... — и имевший крепость, Дан мог понять это только по собственным внутренним ощущениям, ибо никакого спиртометра у него и в помине не было, определенно не менее 40 градусов. Во всяком случае, продрало Дана, 'обожгло огнем' внутренности, когда он, прямо при бириче, приложился к кувшинчику... — ес...сессно, не выпив...ик, не выпивки ради... Иех, ух...

— Ойся, ты ойся, да ты не бойся, я тебя не трону, ты не беспоко-о-йс-ся..., — попытался выводить он рулады...

— ...а, токмо, в целях установления истины, ик...вот! — и разобрало его, будь здоров.

Теперь, поскольку самогон Дану понравился, предстояло 'сломать мозги' и придумать, как лучше, вернее — как правильно, 'запустить в жизнь' 'медицинский проект'. Но сначала нужно было, все-таки, решить вопрос с производством самогона — название 'хлебное вино', данное Федором первой, сделанной им мутной жидкости, отпало, как бы, само по себе. Ну, какое это было вино?

Гнать самогон на купленном Домашем по соседству с его усадьбой участке, на котором, сейчас, находились лишь две, обшитых деревом, ямы-глинника, было, пока, невозможно. Участок был пуст и нанятые плотники — как раз вчера и нанятые, притом для их оплаты хватило лишь части той виры, что Дану заплатили ганзейцы... — Дан не хотел залазить в общую их с Домашем казну. Интуиция подсказывала, что скоро им потребуются все деньги, что у них есть... — только-только приступили к сооружению крепкого сарая под производство самогона. Хотя... Новгородские плотники строили быстро и уже через пару-тройку дней сарай будет готов.

— Вот, тогда-то, — подумал Дан, — и переедет туда самогонщик Федор со всем своим имуществом. А, сейчас, пусть закупает или, ежели не найдет на торге, заказывает все, что необходимо для выгонки самогона. Естественно, кроме перегонных кубов, кубы мы и сами сделаем в мастерской — и складирует дома у себя. Чай, места у него хватает.

Дан, за время работы Федора на Дана, уже трижды хаживал в Славенский конец на Нутную улицу 'в гости' к Федору , каждый раз пугая зверскими физиономиями Рудого и Клевца, домашних Федора — жену и двух пацанов-малолеток, и видел в каких условиях живет зельевар, а также те плошки и кувшины, которые он использовал для выгонки самогона. Для массового производства алкоголя такие 'перегонные кубы' не годились.

Дан уже хотел отправить, с любопытством таращившегося на работников мастерской...

— Семен, ты куда, куда смотришь, спрашиваю? Не видишь — пригорает! — возле печи дал подзатыльник Семену младшему Семен старший; из двери сарая-цеха вывалился на подворье Лаврин, высоко поднимая, к свету поярче, 'греческую' амфору и что-то высматривая на ней. Следом за ним из сарая появились малолетний Зинька, а также Нежка и Домажир, о чем-то споря на равных и апеллируя, как к третейскому судье, к Лаврину; стоя посреди двора, вполоборота к Дану, Федору и биричу, поглядывая внимательно по сторонам, громко говорили по-немецки, одетые в кольчуги — Седой Хирви, с арбалетом на плече, и опиравшийся на копье молодой Иоганн: подпирали забор усадьбы, прячась в тени от него, Рудый и Клевец, вроде бы не смотревшие на новгородского бирича, но на самом деле сторожко отслеживающие все его движения... Пыхтел, в дальнем углу усадьбы, под просторным, но, все же, хлипким навесом, Незга, нарезая круги вокруг пифоса — оно, конечно, делать керамику под временным навесом — не есть 'гут', но в старом сарае, даже перестроенном и расширенном, не было места под такую громадину. Вот, закончат плотники сарай на новом участке, тогда и возьмутся за сооружение пристройки к нему для лепки пифосов. Разумеется, с отдельным входом и через стену — Дан уже озадачил этим плотников. Благо деньги, пока, в наличии есть... — Мерене, Майму, давай шевелись! — командовала Аглая, жена Вавулы двум эстонским девахам, следом за Вайке, тащившим к жилищу Домаша что-то завернутое в рогожи. Мерене, заметив молодого бирича, кокетливо улыбнулась ему...