Радиоастрономическая обсерватория «Бадары»
20 января 2186 года
— Приветствую, коллеги, — профессор Сергей Дмитриевич Байбаков, явившись аки демон в клубах пара, вальяжно прошествовал от входной двери к своему рабочему месту и принялся разоблачаться.
Середина зимы в горах Восточной Сибири — это вам не хухры-мухры. Десять метров от жилого блока до рабочего корпуса проходятся как через открытый космос без скафандра.
— Привет.... Здравствуй... Хэлло... — вразнобой ответили коллеги-астрономы, уже греющиеся вокруг чайного столика с аппетитно парящими кружками в руках, а молодая ассистентка звонко спросила: — Какой чай предпочитаете в это время суток, Сергей Дмитриевич?
— Зеленый с сахаром, Мариночка, — профессор закончил развешивать свой меховой арсенал по шкафчику и двинулся к своему стулу: — Что говорят наблюдатели на «Арктуре»?
— Всё так же, профессор, — пожал плечами Марк Штайнмайер, продолжая пялиться в экран инструметрона, и отхлебнул чай: — Никаких сигналов. Ничего. Как будто зонда нет.
Астрономия, как наука, изрядно потеряла свой флер причастности к тайнам мироздания после марсианских открытий середины 22-го века. Космонавты, получив в свое распоряжение масс-драйвы, превратили далекие и труднодоступные планеты Солнечной системы в задний двор земной цивилизации, заваленный ресурсами... И уже совсем-совсем не интересный. Теперь манили далекие звезды, которые подарил людям ретранслятор массы Предтеч — легендарные звездные врата.
А после первого перелета через ретранслятор, закончившегося через мгновение в системе Арктура, иначе альфы Волопаса, космос перестал манить сам по себе. Он стал таким же местом, как земные моря и дороги. Другие планеты, мечты о встрече с иным разумом... Экие пустяки. Вон он, инопланетный разум, ничего в нем удивительного нет — политики у них уж точно такие же идиоты, как у нас, и точно так же начинают войны по пустякам.
Но ведь было и другое время. Время, когда каждый полет к Марсу был подвигом, когда первый экипаж лунной базы знали по именам и могли узнать с одного взгляда, когда звезды манили, но крепко хранили тайны.
Когда земляне, надеясь на лучшее, рассылали к близким звездам разведывательные зонды.
Та ещё задумка была, на самом деле. Реактор, электромагнитный двигатель, несколько датчиков, антенны для связи, собрать это вместе — и получится крошечный зонд, способный разогнаться до половины скорости света, долететь до ближайшей звезды, пролететь мимо за несколько часов и передать на Землю несколько фотографий. Interstellar flyby mission — межзвездная пролетная миссия — очень популярная забава конца двадцать первого века.
Эти зонды стартовали как по расписанию — раз в пару лет. Альфа Центавра — 10 лет полёта, запущен в 2086, звезда Барнарда — 15 лет полёта, запущен в 2089... Данные с них были волшебной, неповторимой сказкой для ученых — и донельзя скучны для приземленных политиков. Разумной жизни не нашлось, а всё остальное оказывалось слишком далеко, чтобы принимать во внимание. Даже богатейший металлический пояс астероидов у Альфа Центавра б и её землеподобные планеты были слишком далеко — превращение пролётной миссии к Альфе Центавра в полноценную пилотируемую экспедицию увеличивало время перелёта в одну сторону до 30 лет, да и стоило бы попросту неподъемной для земной цивилизации цены.
Поэтому программа завершилась в 2111-м, запуском очередного стандартного зонда к...
К Арктуру. Это был почти случайный выбор между несколькими относительно далекими звездами. Тогда ещё никто не знал о марсианских руинах, масс-эффекте, ретрансляторах.
Впрочем, потом тоже оказалось не до того. Масс-драйвы были отличными межпланетными двигателями, но на межзвездных расстояниях они не так уж и превосходили досветовые электромагнитные двигатели.
Конечно, предельная скорость масс-драйва — световой год в час. С одной мелкой поправкой — по часам экипажа. Для наблюдателя, оставшегося на планете, корабль в это время двигался всего лишь со световой скоростью, а это значило, что для полёта к соседним звездам нужны были бы те же годы и десятки лет.
Но для науки осталась ещё одна лазейка.
Зонд должен был прибыть к системе Арктура через 74 года после старта от Земли. В 2185-м. Что, кстати, несколько нервировало и экипаж станции — пролетающий через населенную систему практически неуправляемый снаряд на скорости в половину от световой мог доставить очень и очень много проблем, если он внезапно столкнется с чем-нибудь. Примерно в гигатонны эквивалента.
Поэтому много лет назад, сразу же после начала строительства станции «Арктур», на зонд стали отправляться новые команды, которые бы успели его догнать и заставить пройти систему Арктура так, чтобы не повредить земным сооружениям.
Зонд наверняка их принимал, но его ответ ещё летел где-то в межзвездной пустоте. Оставалось только ждать. И землянам на Земле, и землянам на «Арктуре»...
— Профессор, возможно, зонд вышел из строя во время перелета? — попыталась утешить Байбакова доктор Хикари Онуи, японка средних лет: — Случайное столкновение с метеоритом...
— Даже тогда наши коллеги на станции заметили бы вспышку рентгеновской энергии или ещё что, — задумчиво произнес Штайнмайер: — Все сроки прошли, профессор. Зонд даже в худшем случае должен был пролететь там ещё в прошлом месяце. Если он не пролетел...
Повисло молчание. Все эти темы были пережеваны уже много раз за год ожидания, говорить про это уже не хотелось.
Сергей Дмитриевич отставил кружку, активировал свой инструметрон и присмотрелся к числам:
— Коллеги, уже почти подошло время приема первых арктурианских сигналов. Идёмте в центр управления, как-никак торжественное событие...
— Да-да, будем принимать межзвездные сигналы от подтвержденно разумной жизни, — хихикнула та самая «Мариночка», на деле — директор обсерватории Марина Оболонская.
— «Хотя в том, что она разумная, я лично сомневаюсь», — процитировал заезженную реплику профессора улыбнувшийся Штайнмайер.
Команда поднялась и дружна затопотала по лестнице на второй этаж научного корпуса, где находился большой информационный зал.
Эксперимент по приему сигналов из системы Арктур, вообще говоря, был не самой удачной придумкой земных радиоастрономов, но всё-таки на неё выдали средства.
Дело было вот в чем.
Первый земной корабль, прошедший через ретранслятор, после определения своего местоположения развернулся к Солнцу и выдал через все антенны мощнейший сигнал. Кто-то говорил, что там закодирована фраза «Все в порядке, мы живы». Кто-то — что там записаны матерные вопли радости всего экипажа... Кто-то выдвигал ещё более бредовые версии, но записи и отчеты сходились в одном — в 2149-м году от системы Арктура в сторону Солнца была отправлена радиопередача. Довольно короткая.
Земли она должна была достигнуть в январе 2186-го, почти через 37 лет после отправки, и радиотелескопы разных обсерваторий собирались её принимать. Обсерватория в Бадарах же оказалась в наиболее выгодном для приема положении из всех земных.
Ученые заняли удобные кресла для наблюдения за огромным голоэкраном и принялись ждать. Данные, что многие годы собирали межзвездные зонды и космические обсерватории, позволили определить время приема с точностью до часа — и этот час ученым предстояло провести в ожидании. Гигантская антенна радиотелескопа пристально следила за невидимой днем искрой Арктура, ученые не менее пристально глядели на экран...
Несколько минут сразу после наступления расчетного времени приема ученые прождали в абсолютной тишине. И ещё несколько минут. И ещё полчаса.
Впрочем, тут уже нервничающие астрономы стали переговариваться и пытаться понять, куда делась передача. Ну, конечно, космонавты могли развернуть антенны совсем в другую сторону, могли ошибиться с собственным положением, много ещё чего могли.
Но факт оставался фактом — радиотелескопы не принимали ничего, кроме шума.
Ученые отворачивались от экрана, разворачивали инструметроны и выходили на связь с другими обсерваториями. Может быть, сигнал промахнулся мимо Земли? Но мимо космических обсерваторий ему проскочить было бы гораздо сложнее.
На обмен данными со всеми наблюдателями в Солнечной Системе ушло несколько часов, но общий итог остался тем же.
Сигнал из системы Арктура не приняла ни одна антенна в Солсистеме.
Обед команда астрономов вкушала в молчании.
Если зонд мог выйти из строя по сотне возможных причин, мог просто промахнуться на жалкий по сравнению с 37-ю световыми годами триллион километров, то радиоволны так не умели. То есть промахнуться они тоже могли — но и передачу запускали далеко не любители.
Могла быть какая-то неизвестная доселе причина, мешающая радиоволнам достигать Земли... Но ведь свет Арктура долетал до Земли без каких-либо проблем! К тому же сигналы зонда свободно принимались до сих пор — малая скорость света не давала получать с него оперативную информацию, но ничего более им не мешало.
— Какие идеи будут, коллеги?
— Нужно перепроверить расчеты радистов «Звездного пути», — невозмутимо сообщил Штайнмайер: — Возможно, ошибка в них.
Профессор Байбаков покивал — значит, не только он подумал об этой возможности.
— Займись этим. Ещё?
— Возможно, проблема была с нашей стороны, — осторожно предположила Хикари: — Я сочла бы важным перепроверить обсерватории...
— Это важно. Я буду рад, если вы займетесь этим, доктор.
— Я... — директор обсерватории запнулась на полуслове: — Я подумала — а принимали ли на Арктуре земные радиосигналы?
Профессор Байбаков — и не он один — удивленно уставились на неё. Она покраснела, но утвердительно кивнула головой.
— Мне о таком неизвестно, но я попытаюсь это узнать, — склонил голову профессор: — Но почему вы задумались об этом?
— Я не хочу пока об этом говорить, — ещё больше покраснела женщина: — Проверьте, пожалуйста.
— Да, я займусь этим... — задумчиво ответил профессор.
Первым закончил Штайнмайер.
— Согласно их записям, даже с максимальной ошибкой сигнал должен был пройти через околоземное пространство. При этом мощность сигнала на краю потока должна была составить... — и ученый задумчиво назвал число.
Ему тут же ответила японка:
— Я могу с уверенностью сказать, что обсерватории приняли бы и расшифровали сигнал на несколько порядков более слабый.
— То есть, проблема не в том, что они не смогли нормально отправить, а мы не смогли принять их сигнал, — подытожила директор, становясь серьезной прямо на глазах.
Профессор Байбаков посмотрел на неё и спросил:
— Вы и теперь не хотите высказать вслух свое предположение?
— Я подожду ваших результатов, профессор, — уклонилась она.
Ответа от радистов станции «Арктур» пришлось ждать до поздней ночи. Но вот он пришел...
Астрономы сгрудились за спиной у профессора.
— Так... — растерянно произнес он. После чего поднял голову и сообщил: — Нужно расшифровывать.
— Айн момент, шеф, — Марк бросился к терминалу ВИ обсерватории, активировал его и кивнул профессору: — Загружайте.
Короткая мелодия загрузки, и ВИ начал мерцать, показывая прогресс декодирования.
— Распаковка завершена, — наконец мелодичным голосом сообщил бот.
Первой за данные ухватилась директор обсерватории, лихорадочно запуская какие-то программы, сравнивая арктурианские логи с... чем-то из личных архивов.
Профессор даже залюбовался, наблюдая за её быстрыми и ловкими движениями. Так работать с инструметронами умели только настоящие мастера...
— Всё верно, — севшим голосом произнесла Марина.
Внезапно здание задрожало как при землетрясении, а за окнами, в ночи, что-то засветилось.
Ученые повскакивали со своих мест и бросились к окнам.
К одному из окон подошел и профессор.
Там, в вышине, откуда-то из космоса падал сильнейший метеорный поток. Настолько сильный, что уже не казался каким-то безобидным зрелищем. Скорее — метеоритным дождем, готовым стереть всё внизу своей нерассуждающей мощью...
И в этот момент один из метеоритов повернул. Повернул к обсерватории.
— Шайсе! Да это космолёты! — воскликнул Марк: — Они летят к нам?!
— Связь пропала, — удивленно распахнув глаза, сообщила Хикари: — Вся, кроме локальной.
Они переглянулись и заорали в унисон:
— Нас атакуют! Спасайся кто может!
И рванули наперегонки к выходу.
Профессор побежал за ними.
— Вы... Вы должны это услышать, — Марина догнала его уже у выхода, когда профессор лихорадочно натягивал шарфы, перчатки и прочую теплую одежду.
— Потом, — буркнул он, желая лишь одного — убежать подальше из этого очень яркого и заметного места.
— Вы не понимаете! — крикнула она: — Там — не наша Земля и не наш Арктур!...
Сергей Дмитриевич обернулся к ней и хотел что-то сказать...
— Агх. Анх. Кхха, — профессор кашлем выдавил из легких дым, вдохнул и попытался встать. В глаза будто насыпали сухого песка, тело ломило и болело.
— Что... случилось? — не своим голосом произнес он и протер залитой чем-то рукой глаза. Их защипало, но они всё-таки открылись.
Вокруг всё горело и плавилось. От обсерватории остались лишь развалины. Рядом не было никого...
А над обсерваторией парил небольшой корабль чужих, напоминающий животное — кальмара или рака.
«Ах да, Жнецы» — вспомнил он. Но это всё казалось неважным. Что-то просилось наружу...
Крик Марины Оболонской: — Там — не наша Земля и не наш Арктур!
Именно. Что же она хотела сказать...
Жнец развернулся к нему лицом, выставив наружу странный светящий глаз, скрытый до того меж щупальцами.
Зонд не прилетел на Арктур, и мы не получили радио с Арктура.
На «Арктуре» принимали радио с Земли, но... Где «там»? Что значит «не наш Арктур»?
Профессор поднял взгляд к звездам и внезапно понял.
Ретранслятор. Люди попадали на Арктур только через ретранслятор. Мгновенно.
Но это невозможно. Скорость света не преодолеть. Если... Если оставаться в одной вселенной.
Ретрансляторы связывают не звезды. Ретрансляторы связывают вселенные.
Земля в нашей вселенной, арктур — в другой, и все остальные миры, где были люди — они расположены в других вселенных.
Не одна Галактика, опутанная ретрансляторной сетью. Сотни, тысячи, миллионы Галактик, связанных воедино.
Ретрансляторы не ограничивали нас теми звездами, где они находились. Они открывали нам огромную метавселенную...
Створки вокруг красного глаза разошлись в стороны, открывая полыхающее ядро — и оттуда ударил огненный луч.
«Впрочем, сейчас это лишь ещё один бесполезный факт» — мелькнула мысль профессора... И растворилась в небытии.
