- Вот пуля пролетела и ага
- Вот пуля пролетела и ага
- Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал...
- Чуть в стороне, в двадцати метрах ахнула мина, осколки просвистели рядом, а один вреднючий, ударил командира танка в спину. И убил бы, если бы он, получив письменный приказ от начштаба, положил его как обычно в планшетку, а её повесил через плечо. Но в этот раз, сержант, козырнув, молча забросил её за спину и пошёл к своему танку, вот тут— то осколок его догнал и клюнул в левую лопатку. Ударило неожиданно, сильно, он не удержался на ногах и со всего маху ударился головой о трак. В глазах его сначала вспыхнуло солнце, затем он провалился в мрак.
- Товарищ командир, товарищ командир... да што ж это такое?
- — Ты глянь, осколок то планшетку не пробил, но он же с кувалду величиной, мог ему и хребет переломить, ты осторожней, щас дохтур прийдёт, осмотрит его, и это глянь, у него же лицо всё в крови.
- — Товарищ командир, да хоть слово скажите...
- — Какое слово, памороки ему забило.
- — Что ему забило?
- -Памороки! Без сознания он, вот как в песне,— на палубу вышел, сознанья уж нет.
- -Да как же, мы же...
- Подошедший военврач, осмотрел бессознательное тело и констатировал,
- Ушиб лопаточной области, и сильнейшее сотрясение мозга. Чем это его?
- — Да вот этим осколком вдарило в спину, товарища командира, и кинуло головой о танк. Мы тут, старые траки на броню привариваем, вот об него видать и шибануло.
- — О оо! Значит так, грузите его в телегу, я отправляю его в санбат, там решат, что дальше, но я уже сейчас скажу, минимум пару месяцев, вашего командира вы не увидите. Всех этих разговоров командир, конечно, не слышал, в себя пришёл, через четыре дня в санитарном поезде, что вёз его в тыл, в госпиталь.
-
- — Хрена себе! Что ж голова так раскалывается? И с какого бодуна, я еду в поезде? И самое главное куда? Тадах— тадах, тадах -тадах, колёсные пары стучали на стыках, где-то впереди тревожно загудел паровоз, вагон кидало со стороны в сторону, и если бы не ремни, за которые пристегнули носилки я давно бы выпал бы из них. Носилки. Я что, в аварию попал? Не помню! Вот не помню я последние сутки, как получилось, где я попал в аварию, но вот меня везут же куда-то на поезде. Стоп! Да нас тут целое купе пострадавших. Все в бинтах, кровь, вонизм. Куда я вляпался? Всё ж было цивильно. Отпуск, море, пансионат, пляж. Ну да! Отпуск! Справа скальный выступ, молодёжь прыгает с него в море, ничего опасного, море прозрачно, дно глубоко, я пару раз нырнул без последствий, что же случилось?
- — Сестричка воды...
- — Нельзя тебе миленький, у тебя проникающее, в брюшную полость, потерпи, дай я тебе губы смочу, пить нельзя, умрёшь.
- — А мне сестра? Мне можно? Голос у меня какой-то не мой, хриплый.
- — О! Товарищ командир! Вы пришли в себя!
- — А я что куда-то уходил?
- — Ну как-же, четверо суток, без сознания. Как погрузили вас в Туле, так вот уже подъезжаем к Горькому, а вы первый раз заговорили. Можно вам воды, вы лежите, я вас напою. Вода явно кипячённая ни вкуса, ни запаха, так себе жидкость мокрая, но скользнула в желудок, который тут же заворчал, мол, не хило бы чё-нить и погуще воды в него кинуть.
- Что со мной?
- Сейчас гляну, товарищ командир. Вот! Она достала из кармашка носилок, какую то бумажку, — Лавров Дмитрий Фёдорович, двадцать семь лет, командир танка, трещина лопаточной кости и тяжёлая контузия.
- А почему командир танка? Я же... Я ещё раз внимательно оглядел купе, носилки, раненые, опять гудок паровоза, его же не спутаешь ни с каким другим. — День, у нас нынче какой?
- Двадцатое четвёртое ноября... Сорок первого года, добавила она.
- Твою мать! Я попытался привстать, но одно "шило" воткнулось мне в голову, второе в лопатку, меня очередным качком вагона бросило в стену купе, и мрак боли, опять вырвал меня из реальности.
Второй раз я пришёл в себя, когда меня довольно бесцеремонно, перекантовали с носилок на кровать. Два медбрата, скантовали меня и ушли, а седая худенькая женщина в белом халате принялась меня укладывать, поправлять простыни, подушку и одеяло, а я завыл от боли, и закусил угол подушки, слёзы сами покатились из глаз, в голове черти стучали по мозгам кувалдами, какая то тварь грызла меня за спину.
— Всё, всё ранбольной, успокойтесь, самоё трудное позади, вас пока вы были в бессознательном состоянии, помыли, перевязали, переодели, и спать уложили. Всё. Отсюда и дальше только выздоравливать будете.
— Мать, хоть корочку хлеба, Христа ради. Я неделю не ел, желудок уже начал меня изнутри переваривать.
— Я, витязь ты наш, нянечка. Моё дело, за вашей палатой присмотреть, кто там писи— каки захочет, то подсобить, покормить, ежели ложку не осилишь поднять. Ты неделю не ел, тебе питаться начинать надо с бульона, а его только врач назначает после обхода. Могу тебе чаю сладкого спроворить, будешь?
— Ох мать, видно не скоро я каки буду делать, неделю только водой поили. Давай уже твой чай.
Перебинтовали меня знатно. Левую руку согнули и прибинтовали к груди, в подмышке ощущаю ватный валик, торс как в кирасе, туго стянут бинтами. Кстати, ощущение что под матрасом у меня доски. Правой рукой откинул край матраса, пощупал, да доски. Матрас, одно название.
— Что танкист, щупаешь кровать как девку, шупай не щупай, не даст.
— Не даст эта, даст другая.
— Молодца! Слушай, а как ты умудрился незагорелым в госпиталь попасть, ваш брат танкист, обычно угольками сюда попадает.
— Как, как. Каком кверху! Вот вроде стою, а вот уже везут, в глазах темно, в животе пусто, число не вспомню. Веришь, первый раз в вагоне пришёл в себя на минуту, второй раз, вот час назад. Слушай, сухарика, какого ни будь, не найдёшь? Ещё немного, и я на людей кидаться начну от голода.
— Есть, как не быть, только тебе придётся самому до меня добираться, у меня с ногами неудача, я здесь, а ноги хер его знает где.
— Что обе?
— Обе, мать их. В санбате отрезали. Как и ты пришел в себя в вагоне. Правда, при памяти. Броневик через меня проехал, наш. Мы пёхом отступаем, а они в этих клёпаных бочках, немец налетел, пару бомбочек кинул, очередью колону причесал, и улетел, а эти как наскипидаренные то в одну сторону, то в другую, я вот не успел остеречься, он и переехал сука. Тыры — пыры, туда — сюда, здравствуй гангрена, Оттяпали ироды мои ножки, по самую жопу. У меня теперь, самый длинный хер, до земли достаёт.
— Специальность есть?
— Чего?
— Мастерство, какое ни будь есть?
— Сапожник я.
— Без куска хлеба не останешься. Женат?
-Нет. Но была девка за меня сговорена, теперь не знаю, пойдёт ли.
— Не пойдёт, и хрен на неё. Война только началась, нашего брата поляжет немерено, а ты живой и хер до земли, девки, сами на тебе прыгать будут, а если не сопьёшься, то жить будешь хорошо и радостно.
— Слышь, танкист, тебя как зовут?
— Дмитрий я .
— Запомни Дмитрий, первого сына в твою честь назову. Дал ты мне сегодня цель в жизни, а то я потерялся совсем, думал, выпишут меня из госпиталя, а я в Волгу. Ползи ко мне, хотя нет, лежи, я тебе в кровать его брошу. Аккуратно, как биток кину. Ты в биток играл?
— Не помню, тебя, как зовут сапожник?
— Фёдор.
— О! Моего отца Фёдором звали. Я-то Дмитрий Фёдорович. На грудь мне мягко упал сухарь, в который я тут же вцепился зубами. Где размягчая слюнями, где зубами я грыз этот сухарь, и не было вкусней его ничего на свете.
Через два часа доктор, наконец, добрался до меня.
— Лопатка молодой человек заживёт в течение трёх, максимум четырёх недель, а вот голова мне ваша не нравится.
— А что с ней не так? Дайте зеркало, что неужели третий глаз открылся.
— Шутите? С головой шутить молодой человек нельзя. Вот кроме того что вы Лавров, что ещё помните?
— Танк, его устройство, таблицу углов и упреждений для орудия, устав.
— Что ещё? Дом, родителей, город, откуда призывались, фамилии командиров, номер части? Вот! А вы говорите голова. Будем наблюдать.
— Доктор, ради бога, прикажите накормить меня, я неделю не ел, ещё немного и я умру от голода.
— Ну, для начала, без еды человек может прожить и месяц, вот если бы вас не поили, тогда да, вы были бы при смерти. Я распоряжусь.
Застрелиться и не жить! Мне принесли пиалу жиденького бульона с половинкой варёного яйца, я одним глотком осушил пиалу, куда делось яйцо, даже не заметил.
— Это всё?— обречённо спросил я.
— Всё,— ответила нянечка. На сегодня всё, а завтра, если твой желудок справится с бульоном, добавят тебе пюре.
— Эх, матушка, да я до завтра не доживу с таким питанием.
— Ну, от голода в нашем госпитале ещё никто не умер. Доктор лучше знает, кого и чем кормить. Отвернись к стенке и спи. Восемь часов сна, заменяют полноценный обед.
Как тут заснёшь? Ещё позавчера, мой взвод откатал и отстрелял на отлично все полигонные задачи, я получил за это очередную звёздочку на погон и отпуск, остальные лычку на погон и благодарность министра обороны, вчера я загорал на пляже, а сегодня лежу раненым в госпитале осенью сорок первого года. Что это? Последствия "солнечного удара"? Галюцинация? От чего? грибов что ли обожрался? Так не ел я эти несчастные грибы! Пансионат частный, завтрак умеренный, без излишеств. Кто? А главное зачем, перебросил моё сознание в тело этого танкиста. Осень сорок первого, немец уже под Москвой. Есть вероятность, что я успею на историческую битву под Москвой. Когда она состоялась? Дай ка бог памяти. Кажется, с октября сорок первого по май сорок второго.
Вот интересно, если меня здесь убьют, вернусь ли я в своё время и в своё тело? А если не убьют? Я что буду здесь всю оставшуюся жизнь доживать? Хотя если судить по нашим потерям в этой войне, мне так далеко загадывать не надо. С другой стороны, вытащить человека чтобы его тут через полгода, год, убили, тоже нет смысла. Вытащили чтобы воевал, это понятно, но я неплохой танкист в тех реалиях, где стабилизатор пушки, автоматическая подача снарядов, электроника, с помощью которой я вижу поле боя. А чего я стою без этих прибамбасов? Кроме того, у парня, сознанье которого подменили мной, своя история войны. Если жив до сих пор, значит, неплохо воевал. С наградами в сорок первом было не очень, общее отступление не давало повода к наградам, Но, наверное, он имел на своём счёту подбитые танки, интересно солько? Я точно знал, что наши танки при всех их недостатках были всё же лучше немецких. Изучали мы ТТХ танков тех времён, большие потери с нашей стороны были из-за неправильного применения танка на поле боя. Привыкли генералы, бывшие кавалеристы, лавой на врага переть, а тут совершенно другая тактика нужна. Ударил, отскочил, зашёл во фланг, опять ударил. Танк, это ж как говорится, кроме двадцати тонн металла ещё и пушка и пулемёт, его штыком ковырять замучаешься до смерти. Эх, пушчёнку бы покрупнее, хотя пока и той, что стоит, хватает помножить на ноль большинство немецких танков.
Интересно, осталось ли мне что то из его навыков в наследство?
