Грицко зашипел от боли и выругался по-взрослому. И было от чего — осколок выбитого вчера зуба плотно сидел в десне и мешал, а любой кусочек пищи, попадая на него, вызывал ноющую боль, к которой никак не удавалось притерпеться. И все из-за кого? Из-за проклятого кацапа!
Вчера, когда русские вошли в их поселок, он, бравируя бесстрашием, заорал "Москаляку на гиляку!". Раньше такое вызывало одобрительные усмешки мужчин, но сейчас все пошло иначе. Какой-то парень в русском камуфляже, проходивший мимо, внезапно повернулся и коротко, без замаха, съездил Грицко по лицу, разом выбив передние зубы. И мужики, которые еще вчера орали то же самое, сейчас сидели по хатам, и их воинственный пыл куда-то исчез. В общем, никто не заступился.
Грицко не знал, что это была, пожалуй, единственно правильная линия поведения. А все почему? Да потому, что надо было думать, пока башку не оторвали. Когда придурки-правосеки, сообразив, что вот-вот все накроется, и помогать Украине никто не собирается, решились на крайние меры, их еще можно было попытаться остановить, но сейчас...
В общем, когда привыкшие к безнаказанности каратели вломились в Россию, их просто уничтожили. Кого не убили сразу, тех повесили, причем русские правоохранительные органы подтвердили версию армейцев — мол, те сами повесились. От безысходности, так сказать. Правда, тут же включились правозащитники, но с теми, как по заказу, начали происходить несчастные случаи. В общем, нормальный процесс, и обрюзгший от алкоголя президент незалежной даже обрадовался. Только вот спускать кому бы то ни было с рук оскорбление русские не собирались и выдвинули ультиматум с требованием в двадцать четыре часа выдать им тех, кого в России считали ответственным за провокацию на границе, закончившуюся гибелью нескольких мирных жителей. Учитывая, что большая часть поименованных в списке сидела в Раде, невыполнимое требование, но русским на это было плевать.
Через сутки бронированная лавина хлынула через границу, почти не встречая сопротивления — дезорганизованная украинская армия просто разбежалась, а отдельные узлы обороны, защищаемые националистами, быстро и безжалостно давились ударами с воздуха. После этого те, кто уцелел, наматывались на гусеницы танков, и наступление продолжалось. Киев был взят через двое суток, а потом настал черед западенцев, которых русские не любили с особым цинизмом. И никто не вступился...
Вот так. Взрослые разбежались, а Грицко с найденным на месте недавнего боя потертым автоматом, остался. Ведь должен же кто-то защищать дом. И когда очередная колонна Уралов показалась на дороге, по ней ударила автоматная очередь.
Стрелять надо уметь. Грицко не умел, и пули ушли в молоко, кроме разве что одной, отщепившей кусок деревянного борта. В ответ ударил пулемет, и Грицко умер, не успев даже почувствовать этого. И уж конечно он не мог видеть, как двое солдат склонились над ним, и один, сплюнув, бросил:
— Вот волчонок. Нанюхался укропу — и туда же.
— Заткнись, Паша, — беззлобно ответил второй, поднимая с земли автомат. — Он не виноват в том, что натворили взрослые. И не виноват, что они трусы, и родину пришлось защищать детям. Знаешь, родись он в правильной стране — и лет через десять мог бы стать гордостью нашей армии, а так...
Тут он безнадежно махнул рукой и зашагал к машине. Его товарищ, снова сплюнув, последовал за ним. А потом взревели двигатели, и колонна вновь двинулась мимо заброшенных полей, и только зонтики цветущего укропа кивали ей вслед.
