Сияние севера. Книга 1. Холод твоего сердца

Сияние севера. Книга 1. Холод твоего сердца

Сияние севера

Книга первая

Холод твоего сердца

Двадцать первое столетие приближалось к концу. Великая сфера пришла на землю. На чуть-чуть загаженную, но всё равно любимую землю. Нашу единственную землю. Которую кто-то другой теперь считал своей собственной. Со всем, что на ней находится: лесами, морями, городами, реками, озёрами, горами и людьми.

...и развернулись адские врата и сонмы демонов взошли. Кровь лилась рекой и ужас царил вокруг.

...с тех пор прошло двенадцать лет

...но всё же мы до сих пор остались живы. Потеряв столь многое и сохранив столь малое, мы остались живы.

Мы выжили.

'из предисловия к труду 'Первая межмировая. Война вторжения' профессора Алексея Геннадьевича Непийвода.

Город Якутск. Центральное отделение российской академии наук'

Глава первая. Не торжественный выпуск.

На торжественный выпускной Горазд не попал. Соответственно: торжественную речь ректора военной академии, стоя в строю, вместе с шестью сотнями своих товарищей-выпускников, не слушал. Кислое шампанское не пил — в первый и последний раз чокаясь с учителями и наставниками, которые с этого дня стали бывшими учителями и наставниками. Присягу в главном зале академии перед монументом всех героев не приносил и верно служить родному отечеству до последней капли крови не клялся. А произошло это вот почему:

День торжественного выпуска, когда без малого шесть сотен учеников двух старших курсов Военной Академии Бронетанковых Войск Нового Уренгоя по волшебному мановению ректора превращались в призванных на службу пилотов бронетанковой техники, Горазд провёл на гауптвахте.

Надо сказать, что это очень обидно, первый день своей настоящей службы начинать с серьёзного взыскания.

Вот уж повезло так повезло.

Хотя, как повезло — сам виноват.

Об этом он и думал весь день, пока сначала сидел на жёсткой откидной койке, потом лежал. А под конец и вовсе стоял на откидной койке (что запрещалось), сняв ботинки и вытягиваясь на носках в попытке увидеть 'прощальный парад'.

Недавние выпускники, хмельные не столько от кислого шампанского, сколько от редкого обилия почестей выпавших на их долю за этот день, строем выходят за ворота академии, а преподаватели и сам ректор отдают им честь. По крайней мере так было два года назад, когда на фронт уходили старшие курсы. Младшекурсники, среди которых тогда стоял и сам Горазд, смотрели на это действие со стороны. В тот день дул пронизывающий ветер, вместе с каплями дождя принося мелкое ледяное крошево и бросая в лица выстроившимся на плацу людям. Несмотря на неприятный ветер, преподаватели академии неподвижно стояли и держали руки у висков, пока последний выпускник не пройдёт через мощные ворота из толстых стальных прутьев увенчанных красной звездой и массивным гербом в виде двухголовой птицы. И звезда, и птица были одинаково потёрты, если не сказать обшарпаны.

Когда последний ряд выпускников прошёл через ворота строевым шагом, ректор академии опустил руку. Едва заметно хромая от того, что бионический протез тяжелее живой ноги и сильнее проваливается в выпавшей за ночь сантиметровый слой снега, молча вернулся в академию. За ним пошли преподаватели, потом успевшие продрогнуть на противном мокром ветру младшекурсники, подчиняясь командам старост. Главные двери академии широки, но быстро пройти через них у двух тысяч человек не получается. Пока возникла заминка на входе, Горазд успел оглянуться. Он смотрел, как медленно закрываются тяжёлые, мощные ворота академии, замыкая охранный периметр. Сыплющийся с неба не то снег, не то дождь постепенно заметал следы сотен ног уже не учеников, но молодых солдат. Как сильно он тогда им завидовал и мечтал шагать также, мимо отдающего ему честь ректора. В общем строю 'прощального парада' покидающих академию вы пустившихся учеников. Но не получилось.

Увы!

Удар по решётке, отделяющей гаупвахту от помещения для караула вырвал Горазда из воспоминаний.

Пытающийся выглядеть серьёзным и взрослым, только что заступивший в караул младшекурсник с большими, торчащими в стороны, ушами грозно потребовал: -Немедленно спуститься с койки на пол! Стоять на койке запрещено!

На втором предложении голос у четырнадцатилетнего пацана сломался, и он чуть было не дал петуха.

Даже не делая попытки слезть с койки, Горазд презрительно покосился на невольно хватающегося за ремень перекинутого через плечо автомата в попытке обрести лишнюю уверенность пацана и скучающе бросил: -Цыц, мелюзга!

-Наказанный, я требую...

-Сказал же: никшни! А лучше вообще слиняй отсюда, мелюзга. Не видишь — без тебя тошно! -отозвался Горазд.

Хотя ему, как получившему строгое дисциплинарное высказывание лицу не следовало бы в таком тоне разговаривать с караульным. Но разница в статусе между учеником младшего курса и учеником старшего. А особенно тот факт, что он уже вроде как выпускник, пилот и призванный на службу офицер, а караульный пока только мальчишка, пусть и с неудобно тяжёлым автоматом за спиной — всё это позволяло Горазду разговаривать с заступившим в караул младшекурсником фамильярно, даже грубо. Пусть не обижается на 'мелюзгу', ведь это правда. Что такое его четырнадцать и хорошо если не тринадцать лет, против полноценных шестнадцати у Горазда? Казалось бы, всего два года, но все говорят, что дети сегодня взрослеют быстро. Горазд ощущал себя намного старше и опытнее этого мелкого.

Кроме того, он ни капли не соврал — ему сейчас было действительно 'тошно'.

Видимо мелкий понял это, потому, что не стал возмущаться, хвататься за автомат, жаловаться преподавателям или совершать ещё какую-нибудь глупость. Вместо этого он тихо и даже извиняющее сказал: -Это мой пост. Я не могу его покинуть.

-Тогда сиди и не отсвечивай, — попросил Горазд.

Какое-то время он ещё стоял на откидной койке, пытаясь что-то разглядеть в крохотном окошке, расположенном под самым потолком и закрытом толстым стеклом. Потом слез, сунул ноги в ботинки, чтобы не мёрзли на холодном полу. Не глядя на пытающегося сидеть тихо, как мышка, мелкого караульного принялся размышлять.

А подумать было над чем и мысли эти были печальны и тяжелы как испортившаяся к вечеру погода за маленьким окошком под потолком гаупвахты.

Больше всего Горазда волновал главный вопрос — кто он сейчас такой? Весь его курс, даже оба курса — его и более старший, досрочно выпустили из академии. Недавние ученики принесли присягу, получили звания младших лейтенантов, а отличники учёбы и прочие счастливчики, так и сразу звание лейтенанта бронетанковых войск, без приставки 'младший'. У всех, кто в последний раз сегодня прошёл через ворота академии впереди законные две недели отдыха, положенные на то, чтобы разумно или не очень потратить подъёмные, прибыть в свои части и так далее. Все они ныне полноправные офицеры. Броневики, броня, погонщики консервных банок и так далее — как только не называют пилотов бронетанковой техники и как только они не называют себя сами. А кто сейчас он такой? Вроде уже не ученик, так как успешно сдал все экзамены и все тесты и должен был сегодня выпускаться вместе со своим курсом. Но вроде и не офицер так как присягу не приносил, лично ректору руку не жал, будущего назначения не получил и что дальше делать совершенно не понятно.

Хотя...

Как раз что делать дальше совершенно понятно — сидеть на губе и не дёргаться все две недели, пока недавние выпускники будут веселиться и отдыхать, бездарно проматывая выданные при выпуске подъёмные на рестораны Нового Уренгоя и задорных девчонок из трудовых отрядов.

То, что его могут отчислить, Горазд не боялся, точнее почти не боялся, успокаивая самого себя мыслями, что никто не станет выгонять из академии не самого худшего на курсе пилота, успешно сдавшего все экзамены, правда умудрившегося загреметь на 'губу' прямо перед самым выпуском. Только не тогда, когда армии России, США, Северного Союза и островных республик планируют (по слухам) совместное контрнаступление — впервые за последние четыре года. Не тогда, когда в армию или отряды трудового резерва гребут кого только можно, включая не только последние, но и предпоследние курсы военной академии. По-хорошему сокурсникам Горазда ещё бы следовало учиться минимум год, но ещё в начале короткого северного лета программу скомкали, часы боевой подготовки увеличили, а теоретической, соответственно, сократили.

Нет не выгонят его.

Не сошлют в трудовой резерв как любого дуболома едва умеющего собрать и разобрать винтовку.

Ведь не выгонят же, правда?

Убедив самого себя, что никто его не выгонит из рядов 'доблестной и легендарной', а точнее из лучшей её части, той, что 'звеня бронёй и сверкая блеском стали' всегда на острие любого прорыва — Горазд несколько успокоился и уже без злости, по-доброму взглянул на пытающегося лишний раз не отсвечивать караульного. Эх, сколько ещё интересного впереди у этого мелкого. Его ждут замёрзшие от холода пальцы при попытке провести полевой ремонт на морозе. Ждут увлекательные стрессовые тренировки, когда за выстрел пролетевший мимо цели стрелка бьёт электрическим током, заставляя стрелять точно и по команде. Много всего интересного предстоит бедолаге. Только успеет ли он испытать всё и дойти до конца? Не выдернут ли досрочно на фронт, через два года, а то и через год? Как знать...

Почувствовав взгляд Горазда мелкий дёрнулся и опасливо предложил: -Будете... будешь шоколадку? Мне сестра на прошлой неделе передавала. Она на пищевой фабрике работает.

Предложение было как раз кстати так как на торжественный ужин Горазд, разумеется, также не попал, как и на торжественное принесение присяги, на последнюю речь ректора, на прощальный парад и прочие празднично-патетические мероприятия, символически знаменующие превращение юношей в мужей.

Это не Горазд такой умный, чтобы задвигать про символические превращения, а Вавля Тайбарей — его сокурсник, товарищ и..., наверное, можно сказать тот, кто ближе остальных подошёл к той черте, перейдя за которую, называешь другого человека своим другом. Вавля любил порой задвинуть что-нибудь такое 'заумное' под настроение. Он вообще был страшно умный, даром, что ненец.

Мелкий протянул толстую плитку, завёрнутую в фольгу. Горазд взял, осторожно развернул и спрятал упаковку в карман — ещё пригодится. Разломив шоколад пополам, половину вернул мелкому, половину начал есть сам. Так и стояли какое-то время вдвоём, разделённые только решёткой, хрустя сладким пищевым брикетом, в котором от настоящего шоколада, по словам стариков, одно только название и осталось. Младшекурсник и выпускник. Ученик и офицер (да, наверное, можно сказать, что уже офицер. Выпуск ведь состоялся? И не важно, что сам Горазда на этом выпуске не присутствовал). Караульный и заключённый. Просто два парня с разницей в возрасте чуть больше двух лет и совершенно одинаковой судьбой.

Хотя... неблагодарное это дело, угадывать кому какая выпадет судьба.

-Спасибо, -поблагодарил Горазд за нежданное угощение. Прислушавшись к себе, признал: -Вкусно.

-Ничего. Мне сестра ещё передаст. У них там на комбинате часто просроченные или негодные партии списывают, если были нарушены условия производства. Так-то брикеты нормальные, просто храниться так долго, как нужно, не смогут, вот их и списывают -объяснил мелкий.

Время близилось к ночи. Судя по расположенному под потолком окну снаружи уже стемнело, но яркий свет ламп с гарантией изгонял любые тени в казённой обстановке караульного помещения и 'губы'. Иных заключённых, отбывающих строгие дисциплинарные взыскания лиц, кроме Горазда, сегодня здесь не имелось. Самому Горазду, после всех волнений, спать не хотелось совершенно. Да и скромная половинка шоколадки едва-едва смогла приглушить закручивающий внутренности голод. А караульному спать на посту прямо запрещалось уставом. Поэтому нет ничего удивительного, что эти двое довольно быстро разговорились.

На правах старшего и по возрасту, и по званию, и по жизненному опыту, Горазд рассказал мелкому несколько забавных историй о преподавателях академии. Например, о том, что преподаватель тактики и стратегии танкового боя, подполковник Москаленко иногда отключает индикацию работы своего левого, искусственного, глаза. И если студент видит, что правый, настоящий, глаз преподавателя тактики и стратегии закрыт, а на левом, искусственном, не горит индикатор питания — это вовсе не значит, что подполковник Москаленко правда дремлет, а не наблюдает тайком через бионический глазной протез кто там пытается списывать на контрольной.

-Я так один раз крупно влетел, -вспомнил Горазд. -А ты, смотри, не попадайся.

Мелкий, в свою очередь, рассказал про сестру работающую на пищевом комбинате номер три. Рассказал про свою семью. Про то как он радовался год назад, когда сумел попасть, по результатам общероссийских тестов, не куда-нибудь, а в бронетанковую академию в Лимбяяхе1. Ведь всем известно, что их академия прямая наследница московской бронетанковой и петербургской бронетанковой и казанской и, кажется, ещё калининградской.

-Не калининградской, а Екатеринбургской Самоходных Войск Академии имени Малиновского, -вяло поправил Горазд, которого названия всех идеологических предшественников их родной альма-матер заставил на зубок выучить тот самый Москаленко с бионическим глазным протезом, преподаватель стратегии и тактики.

-Да, и екатеринбургской! -с восторгом подхватил мелкий.

Горазд только хмыкнул, мысленно разумеется, чтобы не обидеть воодушевлённого паренька.

Конечно бронетанковая академия в Лимбяяхе является наследницей всех перечисленных академий и учебных центров. Ведь именно из их остатков, спешно эвакуируемых на север в начале войны вторжения лимбяяхская академия и была образована. Самая молодая и, на данный момент, единственная академия бронетанковых войск в Российской Федерации или, вернее, в той части, что от неё ещё осталось.

Мелкий опять начал говорить про семью, про сестру-технолога, про братьев — Горазд так и не понял сколько их всего у него: то ли двое, то ли трое. На мгновение нахлынула застарелая и горькая, словно превратившееся в уксус вино, тоска. Но только он привычно пересилил клятую тоску, мысленн силой стянув и сжав края незаживающей раны в своей душе, как мелкий умудрился снова её разбередить, даже не заметив и не догадавшись, что ударил по больному.

-Ты откуда? -спросил младшекурсник с любопытством.

-Что?

-Я ведь вижу, что ты не местный. В смысле не отсюда. Ты с Юга, да? Только не подумай будто я имею что-то против южан. Сам на половину такой. У меня мать из Нижнего Новгорода. А отец местный. Русский, но всё равно местный. Уже два поколения как семья отца жила на севере. Сначала жили в Салехарде, потом вот в Новый Урегой переехали. А откуда ты?

-От верблюда, -зло буркнул Горазд грубо прерывая неприятный для него разговор.

Мелкий обиженно протянул: -Ну ты чего-о-о?

Выглядел он сейчас словно щенок, которого сначала поманили угощением, а потом вдруг дали пинка.