|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 2. Легализация и адаптация.
...Баба Наташа, иссохшая от страшной болезни до неузнаваемости — смотрела мне прямо в душу добрыми, измученными глазами и жалостливо повторяла:
— Хоть бы Васенька жив остался! Ведь, такой хорошенький мальчик был — братик мой младшенький.
Я резко открыл глаза.
"Это был всего лишь сон... Опять этот сон... Всю жизнь лишь этот сон...".
Где-то совсем рядом приглушённо — как через подушку, бубнили голоса: два незнакомых женских и один басовитый мужской — который кажется был мне знаком.
ГДЕ Я?!
Слегка душновато и темновато... Прямо надо мной невысокий, видимо — беленный известью по глиняной штукатурке потолок, весь в небольших, потемневших от времени трещинах.
С трудом ворочаю головой: два слишком небольших для жилого помещения окна, полузавёрнутые тяжёлые шторы — подвешенные на резных массивных карнизах. Деревянные переплёты окон — без всяких признаков форточек, крашенные уже изрядно пожелтевшими белилами. "Крохотные", по сравнению с теми — к которым я привык, слегка зеленоватые стёкла, пропускающие какой-то "пасмурный свет"...
Интересно, вечереет или светает?
Я возлежал на довольно широкой металлической кровати, с литыми завитушками на спинках (даже, в музеях или в исторических фильмах — такой древней старины не видел!), просто утопая в пуховой перине, накрытый толстым и тёплым лоскутным одеялом.
На прикроватной тумбочке рядом с граненым стаканом — наполовину наполненным водой, громко и размеренно тикал круглый пузатый будильник, показывающий семь часов — то ли утра, то ли — вечера.
На стенах... Гобелены или, как это называется? Кружева, чуть ли не на каждом предмете обстановке, пузатый комод — хрен знает каких годов, хрен знает какого века. Стол у стены с двумя "венскими" стульями и стоящей на нём керосиновой лампой с зелёным абажуром... Крытый чёрным лаком платяной шкаф — видать помнящий ещё "наезды" опричников Ивана Грозного на казанских татаро-монгол... Одиночные и групповые чёрно-белые, с желтоватым оттенком семейные фотографии на стене...
Вдруг, как яркая вспышка — апрель 1922 года!
НЕУЖЕЛИ?!
Значит, мне не пригрезилось — я действительно "попал" в прошлое!
Сон же, что мне только-только действительно приснился, был совсем другим — мне снилась моя покойная... Извиняюсь: это "там" она — покойная, моя бабушка Наталья Григорьевна. "Здесь" же, она ещё в коротеньком сарафанчике и с косичками из-под платочка по двору бегает — знать не зная и ведать не ведая, что где-то в очень далёкой от неё Ульяновке — бревном на поповской постели валяется её родной внук.
Я снова прикрыл глаза и вновь погрузился в какую-то полудрёму-полуявь...
* * *
Дед то мой, Егор Максимович, был мужиком суровым и молчаливым — два слова лишних не вытянешь... Из воспоминаний своего детства, он лишь поведал мне, как его родной отец оглоблей чуть до смерти не забил — когда на сеновале курящим самосад поймал. Еле отлежался: уже попа позвали было — причащать да отпевать апосля как представится...
Да пронесло — оклемался!
Но, с тех пор мой дед был "туговат" на ухо и прихрамывал на левую ногу.
"Сам пойми — а подожги я случайно тот сеновал? — объяснял он этот "странный" с современной педагогической точки зрения, поступок моего прадеда, — сгорело бы всё хозяйство дотла и, хоть по миру с протянутой рукой иди!".
Разговорившись, он рассказал как его отец — мой прадед Максим Прокопьевич, приехал в Сибирь в "столыпине" в тысяча девятьсот седьмом, с несколькими сэкономленными во время "службы" рублями в кармане, как он лет пять батрачил-горбатился на местных богатеев-кержаков.... Как чуть-чуть поднявшись — срубив избу-"пятистенку" и купив первую лошадь, он женился на моей прабабушке — за которую дали "богатое" приданное... Сундук домотканых холстов и корову!
Как пришедшая в семнадцатом году Советская Власть распределила землю "по справедливости", как прадед воевал за неё против Колчака с "берданкой" и, как уже — против Советской власти с трофейной "Арисакой". Как, наконец, от мужика отстали с продразвёрсткой и, он — впервые за много веков, почувствовал себя свободным.
И, то: рассказ был не просто так — поболтать дедушку прибило, а по делу! Когда я нашёл за нашими огородами початую пачку "Беломора" — оставленную там бухавшими "на природе" городскими мужиками и, сам — в первый раз "побаловался". Надо сказать, краткий рассказ деда меня весьма впечатлил — больше попыток закурить, я не предпринимал до самой...
До "того" самого!
* * *
Интересно, а что произошло в моём времени, когда "перенеся"? Я исчез и, про меня писали во всех печатных и электронных СМИ — как про группу Дятлова? Или, просто умер и, моя "бабушка" поплакала вдоволь на моих похоронах и, теперь будет регулярно посещать мою одинокую могилку на кладбище — пока сама там, рядом со мной не "уляжется"? А может, "там" всё осталось по-прежнему — а здесь очутились лишь "клоны" меня и предметов?
ИДИОТ!!!
Это же всё будущем — а будущее ещё не произошло и, произойдёт ещё очень не скоро!
А, всё же? Раз я "оттуда", значит, оно уже существует — оно есть!
Блин, лучше не думать на эту тему: во-первых — бес толку, а во-вторых — опасно для рассудка и душевного здоровья.
* * *
Бабушка же моя, рассказывала всё более подробно и эмоционально, из её рассказов я почерпнул большинство наших семейных преданий и передал дальше "по наследству" — детям и, хотел было передать внукам — да не успел...
Баба Наташа, была из голодающих детей Поволжья...
Да, да — из тех самых!
Из самых настоящих голодающих детей Поволжья, а вовсе не из "ильфо-петровских" откормленных балбесов — объедающих совбесовских старушек.
Когда умерли от голода и тифа её родители, младшие братья и сёстры, старший брат повесил ей котомку через плечо с последним оставшимся куском чёрного хлеба из лебеды и отвёз в город — в какой, она не помнит. Она и, года рождения своего не помнила — ей, "на глазок" после поставили 1915-ый год.
"Завысили возраст", — говорила она улыбаясь, да лукаво на деда посматривая.
Ну, конечно — не была бы она тогда женщиной, если б так не утверждала!
Оставленная на улице, девочка вскоре прибилась на железнодорожном вокзале к банде беспризорников едущих в Ташкент. Доехала из всех она одна — другие отстали или умерли по дороге, но почему-то не в Ташкент — а в Сибирь. Где её, так же на вокзале, подобрал и увёз к себе в село мой прадедушка Максим Прокопьевич.
Видимо, он сильно хотел доченьку — а прабабушка рожала одних сыновей! Ну, или просто из человеколюбия. Не знаю, бабушка очень скупо о нём рассказывала, хотя как вспомнит — так обязательно поблагодарит своего приёмного отца за сделанное добро.
Воспитав как дочь, прадед женил на ней своего старшего сына — моего деда Егора Максимовича.
К моменту начала коллективизации, у прадеда уже была большая изба крытая "железом", пять сыновей и семь лошадей — пять рабочих, "племенной" жеребец и одна "под коляску". А, у прабабки — швейная машинка "Зингер", предмет зависти всех баб в селе. Не самое "крепкое" хозяйство, кстати! По утверждениям моего деда, самыми зажиточными всё же оставались кержаки-старожилы — некоторых, по несколько раз "раскулачивали".
Прадед же мой, поступил очень мудро: как пошёл слух об "сплошной коллективизации", он съездил в город, поговорил с кем-то "из начальства" — знакомце ещё со времён Гражданской войны. Вернувшись, он успел всё хозяйство "втихаря" продать, справить нужные документы и уехать всей семьёй — "от греха подальше", на одну из великих строек Первой пятилетки — в Кузбасс. Поселившись в городе Ленинск-Кузнецкий, он устроился проходчиком на шахту — где подросши стал работать и, его старший сын и мой дедушка Егор Максимович.
Мой отец — Владимир Егорович, родился в тридцать седьмом, затем уже в войну две дочери — мои родные тёти и, мой Прадед — вдоволь успел нанянчился напоследок с внучками. Войну он не пережил — задавило при обвале в лаве в сорок четвёртом. Вслед за ним, год спустя умерла и прабабушка.
Дед мой работал на шахте — значит, имел бронь от фронта. Кроме того, он был хром на левую ногу и "туговат" на ухо — в результате прадедовского "воспитания" оглоблей. Поэтому, на войну его не взяли.
Четверо же его младших братьев, по мере наступления совершеннолетия и достижения призывного возраста, по одному туда уходили и обратно не возвращались...
Самый младший брат — Василий, был наиболее любим бабушкой. Она очень часто показывала его фотографии, каждый повторяя с какой-то по-особенному тёплой душевной улыбкой: "Васенька то, такой хорошенький мальчик был! Красивый, умненький, всегда такой ласковый и вежливый... Я всю жизнь представляла себе — какие замечательные деточки у него могли быть, а?!".
Действительно: судя по фотографиям, самый младший брат деда — парень был хоть куда! Как говорится: "удался и, ростом и лицом". Запросто вместо Юрия Гагарина мог в космос полететь — такой же типаж, приятного во всех отношениях человека, с открытым лицом! Тем более, очень хорошо учился в школе и, на него уже обратили внимание и звали по окончанию школы, в какой-то там "физико-математический" университет... Но, не суждено видно было.
Он с детства страстно мечтал стать военным лётчиком! Время тогда было такое: сейчас, наверное — самое смешное желание для молодого человека. Написал в военкомат "добровольцем" и его мечта начала сбываться: в 1944 году Василий был направлен в лётное училище и, по идее — на войну "успеть" не должен был.
Но мальчик, видно, боялся этого "опоздания" на войну больше смерти!
Ещё одно заявление (или очень много заявлений) и, через три месяца — закончив курсы воздушных стрелков, он попадает на фронт в штурмовой авиаполк. Буквально за месяц до окончания войны, его "Ил-2" был сбит зенитками над Балтикой.
Бабушка, очень плохо помнила свою настоящую — "поволжскую" семью и почти про неё не вспоминала. Приёмную семью, она считала родной и очень пережила по каждому из своих погибших сводных братьев. Василия же она любила больше всех и, даже на смертном одре, мучаясь от невыносимой боли — не про себя думала, а повторяла:
"Хоть бы Васенька тогда жив остался... Ведь, такой хорошенький мальчик был — братик мой младшенький!".
Сновидениями я с детства не особо страдаю... После армии я ими вообще страдать перестал — сплю как убитый! Но с того момента когда её не стало... Не часто, но достаточно регулярно я слышу её голос и до скрежета стискиваю зубы в бессилии всё исправить...
* * *
— ...Вы не спите, Ангел? Вы меня слышите? — шепчет знакомый басовитый голос прямо в ухо, — извините, мне показалось, что у Вас открыты глаза.
Вижу склонившееся надо мной бородатое лицо отца Фёдора.
— Нет, не сплю, Ваше преподобие...
— Тссс...
Он, встревоженно озираясь за спину, прижимает палец к губам:
— Больше не называйте меня так!
— Почему?
— Потом расскажу... Чуть позже.
— А как Вас тогда называть? "Отец Фёдор"?
— Нет! Пока никак не называйте, а если уж приспичит, — он немного смущается, затем решился, — просто "отец" и, всё! И, побольше молчите...
Хм... Не пойму я: вроде лето на дворе — а лыжи всё одно не едут! Однако, думать мне совершенно в лом — какая-то слабость в теле, переполненный мочевой пузырь давит на какую-то "внутричерепную извилину" и, страшно хочется...
ЖРАТЬ!!!
Тут, слышу шаги — кто-то подходит к дверям спальни.
— Как самочувствие, сынок? — спрашивает священник уже достаточно громко.
Так, так, так...
Кажется, соображалка у меня включается! Ладно, будем играть отведённую для меня роль — деваться всё одно некуда:
— Что-то сил у меня совершено нет, отец...
Боковым зрением замечаю: в дверь осторожно крадучись входят две благообразные старушки и замолчал.
— Так правильно — после тифа, то! Тебя же вчера ночью в беспамятстве привезли — да ещё и ограбленным до исподнего!
— А документы..., — голосом умирающего "лебедина", вопрошаю я, — документы сохранились, отец...?
Кстати, притворяться мне довольно легко было: ибо, действительно — как после тифа, хоть ни разу им не болел (тьфу, тьфу, тьфу!), но очень хорошо представляю себе, по книгам, то состояние!
— Не было при тебе ничего — ни документов воинских, ни денег, ни одежды какой.
— ЧТО?! И, даже красные революционные шаровары умыкнули и комсомольский значок...? Вот же, бЯда!
— Ничего, ничего, Серафим...!
Приподнимаю от удивления бровь: ЧЕГО?! Вообще-то, меня прежде Антоном звали.
Отец Фёдор, подмигивает изо всех сил — прямо-таки, как телеграфом семафорит.
— ...Я уже с товарищем Анисимовым поговорил — восстановят тебе документы! И, этот... Как его...? Ты только поправляйся — всем приходом за тебя молимся... Правда, сёстры?
— Правда, батюшка! — чуть ли не хором, умиляясь молвили старушки, — чудо то какое свершилось... Матушка Прасковья, жаль не дожила — ведь, все глазоньки проплакала, сыночка ожидаючи.
Ну, вот... Теперь я попович и, звать меня, не абы как — а Свешников Серафим Фёдорович. Однако, счас весь изольюсь!
Улыбнувшись старушкам улыбкой неразумного дитяти, обращаюсь к названному родителю:
— Отец! Как бы мне "по-маленькому" сходить и, того... И, это... Покушать бы, а?
Понимающе кивает, умильно улыбаясь:
— Сейчас сёстры тебе помогут, Серафимушка.
Когда старушки сделали все дела по уходу за мной и, накормив удалились из избы, я слегка наехал на иерея:
— Лучшего ничего не могли придумать, Ваше Преподобие?
— А, что я мог "лучше" придумать, Ангел, когда Вы в беспамятстве сутки лежали и бредили? — резонно заметил тот, оправдываясь, — доктора, Михаила Ефремовича позвал и, это... Так и, так говорю — сынок родной с польского фронта возвернулся! Какую ещё "легенду" я мог придумать? Сами подумайте...
Согласен, возможности у него довольно ограниченны! Навряд ли, в семинарии его учили придумывать "легенды" для нелегалов — а сама жизнь и карьера священника, эти теоретические знания оттачивала на практике. Тем более, вряд ли среди его близких знакомых были какие-нибудь "урки" — которые могли мне "сделать" липовые "ксивы".
— ...А так, всё наполовину уже сделано: довоенные документы Серафима уже имеются — нужно лишь оформить с них советские.
Ну... Что тут скажешь? Тоже — вполне резонно.
— Да к тому, — Отец Фёдор сделал умиротворённое лицо, — я вижу в сём знамение — знак свыше...
— В смысле?
Тот, крестясь на иконы в углу:
— Долго мы с матушкой ждали сыночка с войны... Денно и нощно молил я, просил Господа и услышал он мои молитвы — дал вместо моего Серафимушки, Серафима Шестикрылого ...
Священник, от переизбытка чувств, с привсхлипываниями зарыдал в голос, слёзы обильно потекли в седую бороду:
— Для спасения матушки России от Антихриста Грядущего...
Волей-неволей на ум пришли слова Александра Сергеевича:
"Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый Серафим...
...В портале с компом появился".
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
