Чёрные истории, сшитые белой ниткой. Одиночество

Я никогда особо не испытывал одиночество. Потому что мне с детства было с самим собой не скучно. Как говорится, в п

* * *

ду друзей, в п

* * *

ду подруг, я сам себе п

* * *

датый друг. А ведь по-другому и не скажешь, вот только так, неполиткорректно и нецензурно можно точно выразить мысль. Как по-другому то?

Одним словом, я с детства был книжным мальчиком, много читал и, возможно, мне друзей на каком-то этапе заменили книги. В чём-то это стало плюсом — книги не предают, не обманывают, не одалживают у тебя деньги, чтобы потом не отдавать, не уводят у тебя девушек. Нет, у меня в жизни мои друзья девушек не уводили, но у других такие случаи были, мне рассказывали.

Итак, с самим собой мне скучно не было. То есть, я не испытывал чувство одиночества. Наверное, потому что я был молод, полон сил, относительно легко знакомился с женщинами, уже умел с ними обращаться, причём, в разных ракурсах. И, самое главное, знал, какие у женщин есть полезные и нужные опции. Ну и, конечно же, умел отключать опции ненужные. То есть, я наслаждался жизнью и даже когда оставался один — я тоже наслаждался жизнью. Потому что когда, например, та же женщина тебя слишком нагрузит, то хочется какое-то время побыть в одиночестве. Отдохнуть. Получить наслаждение от того, что ты — один! Наконец-то один!

Но однажды я понял, что такое настоящее одиночество. И после этого случая уже совершенно по-другому воспринимаю это ощущение или состояние.

Когда я был маленьким, я жил с бабушкой и дедушкой. Бабушка и дедушка жили, как я понял, не очень дружно. Причем, до такой степени не дружно, что даже враждовали. Ну, не так, чтобы воевать — не всегда же враги воюют друг с другом. Вон, СССР и США сколько лет враждовали, но не воевали же? Ну, да, скажете вы, была холодная война. Вот и у дедушки с бабушкой тоже, наверное, была холодная война. Хотя нет — однажды, когда бабушка перевернула на голову дедушке кастрюлю с горячим борщом, то война тогда у них была все же горячей. А так — так да, наверное, война была холодной. И длительной!

Сначала бабушка и дедушка жили в одном доме. Но в разных комнатах. И я помню, что, когда я с бабушкой спал в одной комнате, дедушка почему-то по ночам приходил к бабушке. Но бабушка вдруг начинала кричать и звать меня. Хотя я лежал рядом, на соседней кровати. И дедушка почему-то сразу уходил. Я тогда не понимал смысла этого дедушкиного ритуала, но, когда стал взрослым, стал догадываться.

Видимо, бабушка тоже догадалась, поэтому они с дедом окончательно разделили дом. То есть, заложили внутри дома все двери, которые соединяли две половины дома, после чего бабушка и дедушка уже не могли ходить в гости друг к другу сквозь дом, а должны были для этого выходить из своей половины дома, обходить весь дом и заходить через главный вход. Потому что теперь и у дедушки, и у бабушки — у каждого — был свой главный вход в свою половину дома.

Но сначала они развелись. Официально. И разделили имущество, то есть, сад и двор. Точнее, только сад, потому что двор они разделить так не смогли. И потом многие годы эта проблема доставала уже меня. Но вот дом все же был поделен пополам — две комнаты остались бабушке, а три — дедушке. Дедушке выделили три комнаты, потому что на его половине дома проживал еще и сын дедушки и бабушки — мой дядя Валентин.

Мой дядя был довольно странным типом. Как мне рассказывала бабушка, а потом ещё и дедушка, дядя Валентин был женат и раньше жил в городе Горький. Я даже не знал, что существует такой город и поскольку был маленький, то мечтал, чтобы еще был город Сладкий. Потому что в городе Горьком, наверное, всем горько живётся. Не знаю, как жилось моему дяде, но однажды он приехал из этого города в наш город и стал жить у дедушки. Видимо, жить у дедушки тоже было несладко, поэтому они вместе пили какую-то горькую жидкость, которую бабушка называла динатурат. А потом дрались. Чаще дядя дедушку побеждал в драке и пару раз бабушка даже вызывала "скорую помощь". И дедушка на следующий день лежал на своей кровати и жалобно стонал. Мне было его жалко, я шёл в сад, срывал там самые спелые и вкусные яблоки и приносил дедушке. А дедушка гладил меня по голове.

Несмотря на то, что дед постоянно стонал, так протяжно — ойёй, ойёй — это не мешало ему лазить во двор через окно. В его половине дома дверь, конечно, была, но до неё надо было, во-первых, идти через весь дом, а, во-вторых, проходить через комнату дяди Валентина. А если только вчера он с ним дрался, то понятное дело, дедушке не очень хотелось снова идти мимо него. И он вылезал в окно, которое вело прямо во двор. Окно было низким, и дедушка не слишком утруждал себя.

Кроме того, в нашем доме не было туалета и умывальника. Это был частный дом, все удобства были на улице. И если дедушка не особо питал страсть к утреннему умыванию и гигиенической обработке полости рта, то другие утренние, а также и вечерние, а порой и дневные процедуры ему всё же были необходимы. Особенно после завтрака, обеда и ужина.

Наш туалет назывался "клозет". Это была такая будка из досок, сбитых сикось-накось-поперёк, внутри этой будки был небольшой такой как бы порожек или помост, в котором было прорезано или, точнее, выпилено круглое отверстие. В которое мы должны были совершать круговорот веществ в природе.

Позже, когда я стал взрослым и уже сам проживал в бабушкиной половине дома — свою половину дедушка продал, так вот я свой туалет типа "клозет" значительно усовершенствовал. Во-первых, я оббил эту дощатую будочку еще одним слоем толстых досок. Потому что, сами понимаете, что это летом находиться в этом помещении можно было довольно долго. Чтобы успеть обо всём подумать, построить планы на ближайшее будущее и как-то упорядочить все свои процессы. А зимой? Зимой изо всех щелей дуло, а в январе порой были жуткие морозы, сосредоточится на процедуре было совершенно невозможно. Поэтому организм терял очень много энергии в течении процесса, который обязан был эту энергию как бы накапливать. И мыслительный процесс зимой совершенно выходил из-под контроля.

В общем, я оббил клозет типа сортир дополнительным кубометром древесины. Потом изнутри обшил этот же сортир клеёнкой, которая осталась после ремонта маминой квартиры, или, точнее, которую я содрал с маминой кухни. Мама обклеила свою кухню свежей клеёнкой — тогда была такая мода, ведь моющиеся обои достать было трудно. А старой клеёнкой я обклеил свой персональный туалет. Причем, на клеёнку я ещё налепил различные вырезки из различных журналов. Нет, это были не женщины в купальниках, а выдержанные в идеологическом духе дела коммунизма картинки нашего счастливого будущего и настоящего. Наши вожди, и, конечно же, дорогой Леонид Ильич во всех ракурсах. А ещё коммунистическая партия, Ленин и ленинский комсомол. У меня получился идеологически выдержанный туалет. Можно сказать, коммунистический сортир!

Ну и чтобы, так сказать, довести апофеоз до апофигея, я снаружи так же немного облагородил свой персональный туалет, повесив на него табличку "Агитпункт Љ5", которую я стащил на одном из избирательных участков. Внутри, кроме агитационных работ, я провел ещё и работы столярно-плотницкие. То есть, над известным всем отверстием установил небольшой такой постамент, который должен был выполнять роль стульчика. А сверху на этот импровизированный стульчик с отверстием посредине возложил пластиковое сиденье от унитаза. Да, забыл добавить — вначале этого пластика не было, а своё модерновое сиденье я оббил кусками от шинели, в которой я вернулся из армии. Типа, народ и армия едины. И потом, когда появился этот пластик, я всё-таки его через некоторое время отверг. Потому что сидеть на шинельном сукне зимой было гораздо удобнее, нежели на холодном пластике. И мыслительные процессы протекали в более благоприятной обстановке.

Но вернемся к моему дедушке.

Итак, он вынужден был совершать прогулки в сторону туалета, как минимум, два раза в день. Дед мой был еще крепким стариком, у него, возможно, уже не очень хорошо варила голова, зато очень хорошо варил желудок. Знаете, мне кажется, что если у человека хорошо протекают пищеварительные, а не мыслительные процессы, то это лучше, нежели наоборот. Ну, что хорошего в том, что ты сидишь, скажем, в каком-то кресле-каталке, или лежишь на постели и у тебя такая светлая голова? Ты прекрасно соображаешь и, может быть, даже пишешь трактаты о том, как завоевать Вселенную, не привлекая внимание санитаров, но при этом из-под тебя регулярно достают "утку"! Или ставят тебе клизму. В общем, носятся с твоим, простите, дерьмом. В буквальном, а не в фигуральном смысле. Вот мне было бы обидно, честно.

Мой дедушка не страдал расстройством желудка, прекрасно передвигался по двору, лазил через окно и был в целом доволен жизнью. Голова у него работала не так активно, как пищеварение, но в целом он вполне осознанно воспринимал окружающую действительность. И даже позволял себе критиковать Советскую власть, чем приводил меня в трепет. Потому что для меня его поговорка "Серп и молот — смерть и голод" была жуткой антигосударственной пропагандой. Впрочем, я особо над этим не задумывался, так как мои мыслительные процессы в то время еще не стали такими же мощными, как другие процессы, также происходившие в моем растущем организме.

Но вернёмся к моему дяде.

Как я уже сообщал, дядя Валентин был женат. Но из своего города Горький он вернулся почему-то без жены. Тётя Валентина — дядину жену звали также, как и его самого — осталась жить в Горьком. В квартире, которая раньше была дядиной, а потом вдруг стала тётиной. А ещё у дяди Валентина была дочка — Ирочка. То есть, моя двоюродная сестра. Которую я, правда, ни разу не видел. Разве только на фотографиях. Там дядя Валентин был еще молодой и не толстый, и стоял рядом с тётей Валентиной, которая тоже была молодой, но уже толстой. А рядом с ними всегда была эта Ирочка.

Как мне рассказывала бабушка, а потом и дедушка, дядя Валентин был инвалидом. Наш дом находился недалеко от железнодорожной станции. В детстве дядя Валентин бегал на станцию и с другими мальчишками катался на товарных поездах. Они запрыгивали на крыши вагонов и проезжали на поезде какое-то расстояние. А потом, у поворота, спрыгивали, когда поезд притормаживал. Однажды как-то так получилось, что поезд не притормозил. И дядя Валентин потерял голову. Точнее, часть головы. Ну, то есть, на скорости он то ли не успел убрать башку и её стукнуло о какую-то железяку, то ли упал и потом уже стукнулся башкой. Одним словом, ему сделали операцию и потом дали инвалидность.

Тем не менее, дядя Валентин устроился на работу. Я не знаю, кем он там работал, но в то время в Советском Союзе работали все, даже инвалиды. Потому что и пенсия была инвалидская, то есть, совершенно ампутированная, и законы не позволяли инвалиду третьей группы бить баклуши. Ну, то есть, быть тунеядцем.

Кстати, слово "тунеядец" меня всегда забавляло. Мне всегда представлялся огромный такой тунец, который был всеядным. Причем, под словом "тунец" мне виделся огромный тюлень. Что поделать, я тогда ещё не учил в школе зоологию и не различал тунцов и тюленей. Но слово тунеядец я запомнил и однажды, когда вел пьяного дядю Валентина от пивбара домой, дядьку, который к нему приставал и ругался, я назвал тунеядцем. Потому что дядька был толстый, как тюлень. И к этому дядьке сразу почему-то подошёл милиционер, дежуривший у пивбара, и строго спросил у того документы. Дядька-тюлень документы не нашёл, и милиционер его куда-то увёл. А я увёл пьяного дядю Валентина домой.

Дядя Валентин вначале был инвалидом третьей группы и где-то работал. Но потом, как рассказала мне бабушка, он с какими-то мужиками подрался и стал инвалидом второй группы. Точнее, он не подрался, а его отлупили. Потому что дядя Валентин всегда был за справедливость. А справедливость надо отстаивать. Вот он и попытался отстоять, но в результате остался лежать. Возле пивбара. Откуда его забрали в больницу. Из больницы его выпустили уже инвалидом второй группы. Потому что первую давать было нельзя.

Вначале у него болела только голова. Потом он начал приволакивать ногу, потом началась хромота. Как говорила мне бабушка, в драке ему повредили позвоночник и вместе с предыдущей травмой головы дядя Валентин получил серьезную травму спины. Он теперь не мог ни стоять долго, ни далеко ходить. Мог только передвигаться по двору, ну, ходить в магазин. А работать уже не мог.

Но я помню, что дядя Валентин всё же устроился работать. Грузчиком. Как он, инвалид второй группы, смог работать грузчиком — до сих пор понять не могу. Но работа у него была, как сейчас говорят, козырная — он выполнял обязанности подсобного рабочего в пункте приёма стеклотары. То есть, грузил он ящики с пустыми бутылками.

По тем временам принимать у населения бутылки — это было просто золотое дно! Клондайк! Бутылка из-под пива стоила 12 копеек, из-под молока — поллитровая — 15, литровая — 20, баночка из-под сметаны стоила 10 копеек, банка майонезная — 3 копейки, банка простая литровая — 10 копеек, а уж банка простая трехлитровая — 40! Но таких почти не было, потому что летом, когда все консервировали, такие банки ни один идиот не сдавал — их покупали втридорога! Ну и какой-то делали шахер-махер с этими бутылками, наваривали на бутылках целые состояния. В общем, устроится на стеклотару просто вот так с улицы было нереально!

За эту работу предлагали взятки, причём, взятки огромные!

Дяде Валентину просто повезло — какой-то его то ли друг, то ли собутыльник, что, в общем-то, было одно и тоже, посодействовал в получении такой престижной должности — грузчик в пункте по приёму стеклотары. Может, пожалел инвалида. Хотя, как мне кажется, наверное, именно этот "друг" сделал моему дяде вторую группу инвалидности. И просто хотел загладить свою вину. Ну, что ж, совесть у человека, видимо, была — башку-то собутыльнику проломил, назад не поправишь, так хоть с работой помог.

Но мой дядя долго на этой работе продержаться не смог. Там ведь невозможно было не выпивать. А поскольку дяде Валентину выпивать было противопоказано — и потому, что инвалид, и потому что с головой не в порядке, а главное — не умел вовремя смолчать, то результат был предсказуем. Однажды после одной пьянки последовала очередная драка, после которой моего дядю снова забрала "скорая помощь". И хотя первую группу инвалидности он не получил, но работу у него все равно отобрали. Потому что двигаться он стал ещё хуже, руки тряслись, а самое главное — "квасить" дядя Валентин стал просто по-чёрному.

Я, если честно, его немного боялся. Дядя мог резко гаркнуть на меня, причем, так, что я даже приседал от неожиданности. Он никогда меня даже пальцем не трогал, но мне почему-то казалось, что он может меня убить. Дядя Валентин немного напоминал мне Ипполита из фильма "Ирония судьбы или С лёгким паром". Напоминал не только внешним сходством, но и тем, как он преображался, когда выпивал. Особенно зимой, когда он был в пальто и шапке.

Однажды мы пошли с ним в магазин. Ну, как пошли — я побежал, а он поковылял следом. Это было как раз на Новый год, когда вся наша семья собиралась у мамы. Мы тогда уже получили квартиру в кооперативе, но дядя Сережа — брат моего отчима, привёз бабушку и дядю Валентина. Дед тогда уже переехал в село, поэтому Новый год отмечали без него.