|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
...Подходя к кузнице и дому Клима, ещё издали учуял характерный тухлый запах: вяленная рыба сушилась на его дворе где только можно и даже там — где никак нельзя, а вокруг неё роились полчища мух.
— Фу, фу, фу... Какая вонь, — зажимаю нос, — Клим! Да, куда ты её столько наловил?!
Хотя и представлял масштабы — Кузька рассказывал и изредка что-нибудь передавал "от дядьки Клима", но...
Вот заставь ду... "Альтернативно одарённого", Богу молиться!
Во дворе, куда не кинь — везде чехуя, чехуя, чехуя... Плавательные пузыри... Кот на крыльце растянулся — поперёк себя толще, как будто задрав ему хвост — его через задницу насосом надули.
Тот, скалит весело нетронутые кариесом зубы:
— Хахаха! Видать, в тебе глист какой есть — раз рыбьего духа не переносишь!
Однако, экземпляры какие... Лещи со сковородку, сазаны — ё-моё... Даже обычная плотва и та — с кирпич размером! "Там", только по "Дискавери" таких видел — самому не ловилось.
— Нет, ну зачем ловить — если сожрать всё одно не можешь?
— Да, чтоб ты понимал... Азарт, понимаешь!
— Не, я всё понимаю... Но это уж, слишком! Ну раздал бы соседям, что ли.
Из дверей выходит жена Клима и:
— Соседи от тебя скоро разбегутся, Ирод чешуйчатый!
— Молчи, баба — тебя никто не спрашивает.
— Да, чтоб ты околел — вместе с твоей поганой рыбой! — плюнула та и ушла снова в дом.
Посмеявшись, Клим пригласил в дом "на уху":
— Не смотри — что ругает: готовит моя Глафира Петровна, просто — язык проглотишь!
Действительно, уха мне понравилась — густая, аж ложка стоит как в студне. Далее была рыба жаренная — тоже неплохо, потом ещё что-то рыбье...
— А вот смотри — икра сазанья, — нахваливает хозяин, — да с чесночком!
— А как же "головы щучьи с чесноком", — вспоминается бессмертное, — "хищник" разве в ваших краях не водится?
Отмахивается с досадой:
— Не... На твои крючки и леску щука не ловится — здесь блеснить надо или жерлицы ставить. Ешь, что дают и не привередничай!
— Да, нет уж — спасибо! Я уже как садок во время жора — "полный" твоей рыбы... Посмотри — из зада у меня хвост не торчит ещё? Хахаха!
— Хахаха! Нет, всё же есть в тебе какой-то глист. Чёрт с тобой, не хочешь — уговаривать не стану... Глафира!
— Чего тебе, судак белоглазый?
— Не лайся, глупая баба, а тащи самовар.
По прошествии времени на столе "материализовался" исходящий паром самовар, с фарфоровым заварником сверху и вновь появившимся на столах у населения колотым сахарком. Сахар в эти времена потребляли "вприкуску", а продавался он "колотым" — большими кусками то есть и, приходилось перед индивидуальным употреблением специальными щипчиками откусывать от них маленькие кусочки. Это скажу вам — занятие не из лёгких... Иногда, в полумраке было заметно — что аж голубоватые искры летели!
За чаепитием, я не стал долго тянуть кота за хвост и перешёл к цели своего визита:
— Как мои крючки, целы?
Сокрушённо вздыхает:
— Один уже сломался — даже не представляю, что там за "Титаник" зацепился!
— Может — коряга?
— Да, нет — если за корягу, я ныряю и отцепляю... А тут...
Клим выпучил и без того слегка выпуклые глаза:
— Как вдруг повело... Да, как дёрнет — у меня чуть удилище из рук не вылетело! Потом вдруг, как отпустит — я ж на жоп....пу сел... Глядь — МАТЬ ТВОЮ(!!!), а жало крючка обломано.
— Ну, не беда — у тебя ещё есть.
— Ну и то верно..., — помолчав, спрашивает, — а у тебя? У тебя, что есть ещё, Серафим Фёдорович?
— У меня много чего есть. Зимние блесны, например — по льду в отвес хищника ловить.
— А леска потолще?
— Есть и леска — почему бы ей не быть?
Сглатывает слюну и молчит, зависнув.
* * *
Итак, наконец под чаёк "вприкуску" — как бы невзначай, "закидываю удочку":
— Хочу вот сам попробовать порыбачить...
Тотчас оживает:
— Так в чём же дело?! Хоть счас пошли... Или поехали — телегу свою возьму.
Конкретизирую:
— Завтра с утра отвезёшь на Лавреневский карьер, Клим?
Изумляется, чуть глаз не выпал:
— На "Лавреневский карьер"? ...Почему там?
— Я так хочу. Так, отвезёшь завтра утром или мне кого другого попросить?
Тот, руку положив на сердце:
— Да, я не прочь... Но ты пойми, Серафим — там рыбы НЕТ(!!!) и, отродясь никогда не бывало! Там никто не рыбачит...
Со всей убедительностью, разуверяю:
— Наоборот — там рыбы столько, сколько тебе и не снилось.
— Да, кто тебе такое сказал?!
— Один знающий человек, — еле-еле сдерживая гомерический хохот, — просил тебе не рассказывать, а то ты всю рыбу там выловишь.
— Да, плюнь ему прямо в его очи! — горячится Клим и, чуть ли не рубаху на пузе не рвёт, — да, кругом столько мест — хоть на наш заводской пруд ступай или на Грязной ручей и, то — там рыбы будет больше, чем... А в Тёще — во "лапти", места только надо знать! А в Серёже...
Однако, я настаиваю:
— А я хочу, порыбачить на Лавреневском карьере!
Жена Клима меня поддержала с изрядной ехидцей:
— Съездите, съездите — всё меньше во дворе тухлятиной вонять будет!
Клим, по столу кулаком — "бабах", аж самовар подпрыгнул:
— МОЛЧАТЬ, ДУРА!!! Не твоё бабское дело в мужицский разговор встревать... Пшла на кухню и греми там своими чугунками!
Не сильно то и испугавшись, та поджала губы и надменно на мужа глянув, не спеша удалилась на свою "территорию".
— Так, что? Отвезёшь на Лавреневский карьер или не уважишь?
Помолчав сколько то, тот с досады чуть не плюнул:
— Чёрт с тобой! Завтра, ещё затемно буду ждать тебя возле плотины...
Уже попрощавшись, услышал за спиной еле слышное:
— Ну, что с него — с контуженного, взять?!
* * *
— Разве дороги туда нет?
Где-то с полпути, еле заметные признаки цивилизации кончились — от слова "вообще" и, приходилось временами продираться сквозь густые кусты и объезжать довольно толстые деревья. Иногда, без топора и шагу проехать было невозможно! Клим, потихоньку зверел и отвязывался на мне — как на виновнике злоключений:
— А это и есть дорога — аль повылазило?! Просто по ней, лет сто уже не ездили.
Действительно, хоть и сильно заросшая, но ровная — без бугров и ям, дорога. Насыпи, выемки... По сторонам, даже виднеются остатки кювета.
— Ну, положим не "сто" — а лет семьдесят...
— "Семьдесят...". Хватай вон топор и прорубайся, счетовод хренов! Ох и, это надо ж было с ним связаться...
Хотя, чаще всего он "отвязывался" на лошади — хлеща её без особой надобности и обзывая всякими обидными для любой животины словами.
* * *
Клим, был несколько неправ: рыба в заброшенном песчаном карьере — заполненном водой, конечно же была.
Вон, как она плещется, какие круги по поверхности водоёма расходятся!
Да и так — визуально, с берега были видны проплывающие в слегка мутноватой воде тёмные, вытянутые хребтины. Однако, обитатели водной стихии упорно игнорировали абсолютно все привады и насадки — что подсовывал им под самый нос заядлый ульяновский рыбак.
К обеду, изрядно достав меня уже своим нытьём, Клим поймал всего лишь пару небольших с ладошку карасиков — да с пяток плотвичек и окуньков и, того меньше:
— Ничего не хочет брать: ни на червя, ни на опарыша, ни на кашу или распаренное зерно...
— На жёванное гов...но попробуй, — даю дельный совет.
— Тебя вот, — психует, аж слюной брызжет, — самого заставить бы гов...но жевать, за такую "рыбалку"!
Чтоб не разругаться вконец, отхожу от него подальше и, идя вдоль берега иногда закидываю удочку, меряя глубину. У меня вообще, ни разу даже не клюнуло — но в отличии от Клима, я ничуть не расстраивался.
Когда-то, ещё очень задолго до братьев Баташёвых — построивших близ Ульяновки чугуноплавильный завод, здесь была балка — небольшая долина с пологими заросшими склонами. Затем, на дне балки нашли песок и стали его добывать, используя для разнообразных нужд — так и получился Лавреневский карьер. Однако, чем глубже рыли — тем сильнее мешали скапливающиеся в нём грунтовые воды, не успевали откачивать "конными" насосами. Наконец, после техногенной катастрофы 1861 года — прорыва дамбы водохранилища где-то в верховьях реки Тёщи, карьер затопило "по настоящему" и его окончательно забросили.
Ширина сего водоёма от пятнадцати метров по краям, до ста на середине. Длина, как бы — не километра полтора-два. Сразу у берега резкий обрыв — где-то метра три с половиной.
В обед, когда Солнце хорошо пригрело, разделся и, хотя Клим кричал с берега, что купаться уже нельзя — "Илья в воду пописцал ", понырял в разных местах — пытаясь достать дно. У берега на дне одна тина с полусгнившими водорослями. На середине водоёма дна так и не достал — должно быть за шесть метров, а вода там такая ледяная — что мои "фаберже", аж скукожились и жалобно звенели — когда на берег весь дрожа вылез.
— Ну, ты прям как водоплавающий, — недоумевая, прокомментировал мой "заплыв" Клим, — и где только научился человек, спрашивается?
Хотя и лязгал зубами, но не поленился ответить:
— В польском нацистском концлагере опыты над нами проводили и, хирурги-изуверы — вставили мне жабры молодой акулы...
Тот, аж перекрестился изумлённо:
— Ишь, ты... Империалисты — одним словом!
Потом присмотрелся ко мне повнимательнее:
— Разве что через задницу тебе жабры вставляли — шрамов на груди у тебя нет... Тьфу ты, балаболка контуженная!
И, отвернулся обиженно.
Вытираясь досуха, осмотрел ближайшие деревья на предмет сооружения какого-нибудь плота... Или лодку с заводского пруда выпросить и сюда как-нибудь привезти?
"Нет, — думаю, — торопиться и людей смешить не стоит. Зимой по льду, через прорубь — сподручней будет какой-нибудь простейшей приспособой пробу грунта взять. Кусок обычной водопроводной трубы с заострёнными кромками — насаженный на длинный шест, или черпак на нём же: вот тебе и керн!".
Молча пообедав всухомятку — Клим уже устал ругаться, так же молча собрались и поехали назад. Обратно то, полегче уже было — дорога разведана и частично очищена от препятствий.
* * *
Закемарил было в телеге пригревшись на Солнышке, когда выехали на более-менее ровный участок...
"Нельзя не упомянуть о достоинствах здешнего чугуна и литья из него. Он мягок и имеет вместе такую необыкновенную упругость, какой по своим путешествиям я не замечал ни на одном заводе как в России, так и в Швеции, Англии, США. Общие свойства чугуна — твердость, хрупкость, ломкость, но здешний — гибок, как пружина, и крепок в соединении частей своих. Доказательством служит Петровский театр в Москве, где ложи висят на кронштейнах или на пальцах из сего чугуна...
Выксунский чугун был мягким настолько, что рубился зубилом. Он образовывал стружку при обработке на токарном станке, а в плоских изделиях и плитах правился под молотом, как железо...".
Проснувшись, сел и рассеяно осматриваю довольно-таки живописный ландшафт — приснилась давно читаная в инете инфа.
Сказать по правде, я считал, что всё это — галимый фейк: я хоть и не профессиональный металлург — но кое-что в металлах и их сплавах соображаю.
В отличии от обычного ковкого железа и даже стали, в обычном сером чугуне до хрена и, даже больше чем до хрена — углерода в виде "прослоек". Поэтому он твёрд, но хрупок и не никак может быть — "необыкновенно упругим", образовывать стружку и правиться молотом...
ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!!
Это так же невозможно, как спать на потолке — к примеру: одеяло будет спадать. Чугун используется там, где отсутствуют ударные нагрузки — иначе он просто на кусочки рассыпится.
Конечно, существуют специальные чугуны: высокопрочный, ковкий... Но это — технологии уже конца 19 — начала 20-го века. Вспомним книгу Катаева "Брестская"...
Извиняюсь — "Старая крепость".
После Гражданской войны на национализированном заводе не могут восстановить производство изделий из ковкого чугуна. Единственный, но классово несознательный специалист — знающий как это делается, сидит на рынке, торгует всяким барахлом для собственного пропитания и, на все предложения администрации никак не реагирует... Не смотря ни на какие уговоры, обещания или даже угрозы — не хочет делиться технологией с народной властью, вражина. Ждёт — когда хозяева вернуться.
И, ВСЁ!!!
Завод стоит, "гегемон" ругает вождей — заведших не туда, с тоски глушит самогон и деклассифицируется...
А здесь, на Баташёвских заводах, даже самых примитивных паровых двигателей ещё нет: уровень технологий — конца 18-го — начала 19 века!
Насколько мне известно, ковкий чугун получается методом длительного отжига уже готовой отливки в специальных печах при высоких температурах и затем медленного охлаждения вместе с печью...
Такого в баташёвских технологиях и близко нет!
Ещё весной сразу после болезни сам по этому заводу лазил, обшарил его весь — благо невелик тот, но ничего подобного не нашёл. Только лишь две доменные печи — с "сырым" дутьём от мехов, приводящимся от водяного колеса. Конечно кроме стен заводских цехов, от всего оборудования остались лишь "приятные" воспоминания — но понять технологический процесс при желании можно .
Так, что за чудеса, что за магия или какое-то волшебство? Нет, отвечает нам всё тот же письменный источник:
"Всё это, конечно, не из-за какого-то там волшебства, а из-за особого сорта руд, плавки и выделки чугуна и железа древесным топливом. В здешней железной руде, а тем более — в древесном угле очень мало вредных примесей, вот и получается такой дивный результат!"!
Ну, здрасьте!
На древесном угле в то время, чугун плавили все без исключения металлургические заводы России и не только её... Однако, ни у кого такого замечательного результата замечено не было.
Насчёт "особого сорта руд", вообще смешно! "Лимонит" — он же болотная руда или бурый железняк, неизбежно имеет в достатке как раз одну, но очень неприятную "вредную примесь" — фосфор. Возможно для чугуна это не имеет принципиального значения — тот и без того хрупок, а вот "переделочному" железу из того чугуна, фосфор придаёт хладноломкость — способность трескаться при нормальных условиях. Для крестьянского ширпотреба и, возможно для чего-нибудь "военно-бюджетного", такое железо ещё пойдёт... А вот для изготовления серьёзного холодного оружия — железо закупали в Швеции, а булатную сталь в Персии. Лишь перейдя на уральский красный железняк и освоив тигельную плавку трудами выдающегося русского металлурга Аносова — в середине 19 века, в России стали изготовлять нормальную оружейную сталь.
Так, что? Слухи о выдающихся свойствах выксунского чугуна — фейк?
* * *
В первую же неделю моего "попадания" — когда я больным лежал в доме Отца Фёдора, много гостей-посетителей заходили "на часок" посмотреть и послушать "нового" человека — тем более, таким чудесным образом вернувшегося — чуть ли не "с того света".
Заходил несколько раз, пока сам окончательно сам не слёг от многочисленных — сопутствующих преклонному возрасту "болячек" и, Георгий Тимофеевич Доможилов — самый пожалуй старейший житель Ульяновки. Лет ему было...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
