Как и следовало ожидать, наша презентация новых станков привела немца в удручающее состояние, и он попросил у нас время на обдумывание. Мы согласились, и в течение трех дней господин Лаубе переписывался телеграммами со своей хозяйкой, выспрашивал у нее разрешение. И получив таковое, продолжил торг. На этот раз наш разговор продолжился в ресторане, в отдельном кабинете, где нас никто не мог побеспокоить. Суетливые половые быстро наметали на стол богатую еду, дорогую выпивку и мы, подняв бокалы за будущий успех в переговорах, пригубили напитки.
— Итак, герр Лаубе, судя по тому, что вы не отказались от переговоров, у вас есть новое предложение? — произнес Мишка, после того как ножки бокалов коснулись поверхности стола. — За какую цену фрау Фишер готова уступить предприятие?
Немец кисло улыбнулся и ответил:
— Не имеет смысла скрывать, что фрау Фишер была расстроена вашей неуступчивостью. Особенно ее расстроили ваши изобретенные станки. И потому, взвесив все факты, она решил продать завод за скромные триста пятьдесят тысяч марок.
Мы с Мишкой переглянулись. Все равно сумма получалась чуть больше ста тысяч рублей, а это дорого.
— Фрау Фишер приняла правильное решение, — сказал Мишка, пристально глядя на немца, читая его эмоции. — Вы сами убедились, что мы в довольно короткие сроки готовы поставить собственное производство подшипников. У нас для этого есть все необходимое. И цена вопроса здесь — время необходимое для запуска производства. Это может быть и несколько месяцев и год. Время для нас дорого, это правда. И потому мы предпочитаем купить ваше производство, чем развивать с нуля свое. Но, герр Лаубе, скидки в пятьдесят тысяч, увы, недостаточно. В этом случае мы предпочтем запуститься самостоятельно. Но и ваше желание продать за справедливую цену, а не за предложенные нами двести тысяч, я понимаю. Все же вы вложили в это дело немало своего времени и средств. А потому, давайте мы с вами остановимся на удобной для нас обоих сумме в триста тысяч марок. Я думаю, это будет справедливо. Что скажете, герр Лаубе?
Немец долго напрягал желваки, сжимал губы и обдумывал ответ. Чувствовалось, что есть у него личная заинтересованность в продаже предприятия. Возможно, фрау Фишер пообещала процент от сделки. Наконец, через долгую минуту он сказал:
— Триста двадцать. Это последнее слово. Больше я скидывать не имею права.
И вот на этой озвученной сумме Мишка позволил себе улыбнуться. Хоть и дорого обходилось нам предприятие Фишера, но все же не так разорительно как было изначально. Сто тысяч рублей Моллер нам обязательно найдет, кажется второй выпуск облигаций прошел вполне успешно.
— Договорились, герр Лаубе, — удовлетворенно воскликнул Мишка и, привстав, протянул руку для рукопожатия. — Я очень рад, что мы с вами нашли общие точки соприкосновения интересов. Пожалуй, это дело следует отметить.
Как всегда в торжественных случаях мы хлопнули пробкой шампанского и с радостью закрепили наш устный договор. Следующим днем мы поставили свои росписи в письменном договоре и наши юристы потом в течение долгого месяца переоформляли завод в собственность. Предприятие мы влили в наш концерн, переподчинили его нашему банку и сменили у завода название с громоздкого и труднопроизносимого для не немцев звучания на куда более лаконичное "FAG". Это Мишка, после некоторых раздумий предположил, что возможно в будущем именно так и должно было бы называться это предприятие по производству подшипников. Ну а для брендирования завода и в знак качества к новому названию мы по обыкновению через дефис прибавили две заглавные буквы "RZ". Хоть и получилась аббревиатура и не по-русски и не по-немецки, но для понимающих людей говорило о многом. А через месяц после этого события Мишка таки собрался в путешествие со своей супругой и падчерицей. Поехали на Дальний Восток через Германию, для того, чтобы Мишка смог получше ознакомиться с новым приобретением, встретиться с новым управляющим и обсудить с ним новые векторы развития, подсказать новые типы подшипников, да и деньжат на развитие подкинуть.
— Помоги-ка мне спуститься, — охнув, попросила Маринка. — Дай руку.
Я охотно поддержал свою супругу, взяв ее под локоток, и аккуратно помог сойти с крыльца. Вроде и не такой большой срок — около шести месяцев и живот еще не вырос до больших размеров, но Маришке он ей доставлял серьезные неудобства. У нее слегка изменилась походка и, как она говорит, совершенно расклеились ноги. Поэтому она стала опасаться спускаться по ступенькам, всегда искала мою поддержку. Я ее успокаивал, говорил, что волноваться нечего, но она меня не слушала и все делала по-своему. И говорила, что очень боится упасть с лестницы, как ее мать, когда та была беременной. То падение дорого обошлось ее матери, она долго лежала в постели с переломом ноги и доктор всерьез опасался за здоровье будущего ребенка. Но все обошлось и младший брат моей супруги появился на свет божий крепким и здоровым. И через несколько лет он вырос совершенным оторвой, которого не учил даже батькин ремень.
— Не дай бог тоже свалюсь, — совсем по-бабьи охала моя супруга, крепко схватившись за мою ладонь. За своими опасениями она совсем забывала о своей суфражисткой наклонности — беременность потихоньку превращала ее в нормальную женщину, с теми же заботами, с теми же страхами. — Держи меня крепче, не отпускай.
— Синяки оставлю, — только лишь и оставалось мне отвечать. — Потом будешь Зинаиде показывать, а она меня за это ругать станет. Все уже, спустились, — сказал я, ослабляя хватку. — Может мне с тобой поехать?
— Нет, не надо, — сказала Маринка, освобождая руку. — Меня Зина проводит. Да Петр Алексеич с Серафимом помогут спуститься и забраться. А у тебя на заводе дел полно, сам говорил.
Я с неудовольствием покивал головой. На заводе действительно много работы, утром звонил Евгений Адамович, наш главный химик, говорил, что у него есть для меня какой-то сюрприз. Просил приехать. Я пообещал, но, глядя вот на свою боязливую супругу, все больше склонялся к мысли, что сюрприз может и подождать. Что-то у Маришки действительно какая-то фобия насчет лестниц приключилась. Как бы действительно не навернулась. Упадет, повредит плод — не прощу себе.
— Зина, оставайся-ка ты здесь, — обратился я к своей экономке. — Я сам с женой съезжу.
— А как же..., — открыла было рот Зинаида, но я не дал ей продолжить.
— Я сам справлюсь. Иди.
— Но вы же не знаете куда ехать!
— А ты Петру адрес скажи, — парировал я, пресекая всяческие возражения.
Пришлось Зинаиде послушаться. И пока я подсаживал супругу в открытую повозку, она сбегала в дом, черканула на листочке адресок, а затем передала его Петру, нашему штатному извозчику.
— Вот, Петр Алексеич. Вот сюда вам надо. Найдешь?
— Найду, как не найти, — ответил Петр, засовывая адресок в карман. — Только ехать будем долго, не растрясти бы.
— Ничего, Петр Алексеич, не растрясешь. Ты аккуратнее давай, да по кочкам нас не вези, — парировала Маринка, устраиваясь на мягком сидении. — Ну, все, поехали.
— А Серафим как же?
— Так вон же он идет, — воскликнула моя супруга, показывая рукой на спешащего казака. — Поехали, подберем его.
Через пару минут Озирный заскакивал в нашу скрипучую повозку. Бегло поздоровался со мной, с Петром и запел соловьем перед Маринкой, широко улыбаясь:
— Доброго вам денечка, Марина Степановна. Вы сегодня под этим ясным солнышком выглядите особенно прекрасно. А куда же вы направляетесь, что вам потребовалась моя помощь?
Моя супруга вспыхнула на прозвучавший комплимент, кокетливо пригладила выбившуюся из-под шляпки прядку, и весело стрельнув глазками казачку, ответила:
— И тебе здравствуй Серафимушка. Солнышко сегодня действительно ясное, а едем мы по важному делу.
— Это ж по какому, позвольте узнать?
— К бабке мы едем, Серафимушка. Боязно мне что-то. Как рожать буду, прямо не знаю.
— Ну, родить дело не хитрое, это вам, Марина Степановка, любой мужик скажет, — весело сверкнул зубами Озирный. — А к бабке вы правильно делаете что едете. Без бабки тут никак. Она и подскажет и заговорит и травки даст, если надо. Эх, Марина Степановна, вам бы в наш хутор, вот там бабка одна у нас есть — все бабы как одна через нее проходят. Всем помогает, всех выхаживает.
— У нас, Серафимушка, и своя бабка имеется, не хуже вашей, — улыбнувшись, парировала Маринка. — У нее мертвый мужик родит!
— М-да, — хохотнув, протянул казак, — тогда мне к ней, пожалуй, ходить не стоит. А то потом сраму не оберешься и с мужиками не поговоришь. И придется мне в ваши бабьи ряды потом переходить....
Так и болтали они весело всю дорогу, хохмили и шутили. Серафим сам по себе человек легкий и веселый, с ним хорошо проводить время в дороге. Он всегда расскажет байку, историю из жизни или просто смешной анекдотец. И Маринка любила бывать в его обществе, хохотать с ним над разной чепухой. Нет, не подумайте ничего такого, Серафим воспринимался Маринкой просто как подружка с усами, с которой можно было поговорить о вещах, которые обычных женщин не особо интересуют. Например, о том, как рвут больные зубы измученному человеку, или как мужики выясняют отношения из-за женщин, или как правильно выбрать коня для хозяйства или под седло. Маринке это было жуть как интересно, и потому в моем казаке она с радостью нашла себе такого собеседника. А по поводу амурных заигрываний я был спокоен — Серафим не тот человек, который может увести жену своего начальника, да и Маринка себе такого не позволяла.
Ехали мы действительно долго, я даже устал сидеть. Петр вез аккуратно, объезжал колдобины, что образовались по весне на не мощеной дороге, иногда правил коня в сторону, проезжая особо разбитый путь по поросшей невысокой травой обочине. Нас иногда кидало по повозке, мы бились ребрами об ограждение и Серафим поругивал Петра. А я переживал за Маринку.
Вдруг Петр, натянув вожжи, резко остановился. И напряженно, словно встревоженный зверек завертел головой.
— Что случилось, Петр Алексеич, — спросила Маринка, мгновенно забыв об интересной истории, что травил Серафим.
— Да не пойму чей-то, — озадаченно произнес наш извозчик. — Стреляют что ли?
Мы тоже, как и Петр закрутили головами. Но ничего не услышали.
— Показалось? — предположил Серафим.
— Черт его знает. Может и показалось.
Но тут, мы все услышали то, отчего Перт резко щелкнул вожжами и стал спешно разворачивать повозку. Мы услышали далекий ружейный залп.
— Это где стреляют? — спросил я Петра, как человека более опытного в делах навигации по окрестностям Петербурга.
— В Александровском, — сухо ответил извозчик. — Вы уж извините, Марина Степановна, но к бабке вы сегодня не попадете. Я не знаю, что там происходит, но туда я вас сегодня не повезу. Мне ваша жизнь дорога.
Что-то знакомое название. С чем-то оно у меня ассоциируется.
— А что находится в Александровском? — спросил я.
— Обуховский завод и картонная фабрика, — глухо ответил мне Петр. — Не пойму, почему пальба....
И развернувшись, он стал править повозку обратно. А навстречу нам как раз попалась конная полиция в количестве десяти человек. Мчались галопом, лица серьезные, нахмуренные. Пронеслись мимо нас, оставив после себя облако пыли. Серафим безбоязненно крикнул вслед:
— Эй, братцы, что случилось там?
Но ему никто не ответил, лишь один человек обернулся, посмотрел не добро, осклабившись.
— Что-то не хорошее там приключилось, — произнес казак. — Полиция злая.
А я догадывался, что там произошло. Там восстали рабочие. Причины восстания я не помню, его масштабы тоже, но прекрасно знаю, что в будущем недалеко отсюда будет проходить проспект Обуховской обороны. А проспекты просто так не называют.
— Вот что, Петр, давай-ка ты назад Маринку вези. А мы с тобой, Серафим, на извозчике.
— А что случилось? — непонимающе спросила супруга. — А зачем извозчик?
— Там рабочие бунтуют, — ответил я, моментально настраивая супругу на деловой лад. — Полицию камнями бьют. А мне на завод срочно надо, успеть погасить волнения в самом начале. Ты Петр, вези Маринку, не слушай ее, а мы сами доберемся. Ты нас только до первого извозчика подвези.
На завод мы с Серафимом добрались через час. Зашли в цеха с внутренней тревогой, ожидая увидеть среди рабочих разброд и шатания, но на удивление внутри все было тихо. Шла обычная рутинная работа, станки шлепали заготовки, мужики, засучив рукава, вкалывали, а женщины, мырлыкая под нос песни, фасовали и упаковывали продукцию. Все как всегда.
Поймав взглядом ближайшего мастера, подозвал его.
— Как зовут?
— Логинов Андрей, — представился мастер, сломав шапку.
— Скажи, Андрей, слышал ли ты чего-нибудь сегодня такого необычного от рабочих. Не было ли разговоров о стачках, не подбивал ли кто на..., — тут я запнулся, подбирая нужное словцо, — ... на бунт?
У мастера недоуменно вытянулось лицо.
— Да нет, Василий Иванович, ничего такого сегодня не было, — ответил он. — Все как всегда. Есть, правда, у нас любители поговорить за справедливость, но все это несерьезно. А что случилось?
Я вздохнул. Подумал и решил просветить его насчет случившегося:
— В Александровском селе рабочие бунтуют. Полицию бьют, те по ним стреляют.
Мастер так и ахнул. Всплеснул руками, потрясенно закачал головой.
— Ты, Андрей, смотри тут за настроениями. Если что, сразу докладывай начальству. Понял?
— Понял, Василий Иванович. Непременно сделаю.
Я ушел наверх, оставив ошеломленного мастера присматривать за рабочими. Наверху нашел локального директора, просветил его насчет произошедших событий. А так же повелел внимательно следить за обстановкой на вверенной ему территории. Затем я взялся за телефон и начал искать Попова. После третьего звонка, нашел его в кабинете у Моллера. Долго с ним беседовал, просил все проконтролировать. Наш генеральный серьезно отнесся к моим беспокойствам и пообещал держать руку на пульсе. А также сообщить мне едва будет выявлены малейшие признаки волнений. Что ж, теперь я был спокоен, вся наше управленческая верхушка предупреждена, сюрпризов не будет. Единственное что я попросил, так это не самовольничать и не злить рабочих, закручивая гайки, а сразу же сообщить мне и тянуть время до тех пор, пока я не приеду. А вот когда я приеду, то тогда мы и постараемся вместе успокоить брожение.
Ну а пока..., пока все было спокойно и я, выполнив все от меня зависящее, неспешно, прихватив с собой Серафима, поехал в НИОКР. Там меня ждал наш главный химик.
— Вот, Василий Иванович, сделали, — сказал мне Мельников, гордо показывая на новый телефон в черном карболитовом корпусе. — Как вы и хотели.
Я стоял возле окна, Серафим чуть в стороне меня. Главный химик едва ли не пританцовывая от нетерпения находился напротив нас, за столом. Он был доволен. Сиял как начищенный чайник, надувался от важности. Инженер-электрик, что стоял с ним рядышком тоже радовался своему детищу. Его подразделение не просто перенесла внутренности старого телефона в новый корпус, а существенно переработала их. И теперь, по его заверениям, слышимость во время разговора будет куда как лучше.
Они были довольны, а вот я не особо. Новый корпус по внешнему виду ничем не отличался от обычной черной коробки с рычагом на верху. Абсолютно никакого дизайна. И это мне не понравилось. Но, тем не менее, не показывая своего недовольства, я поднял ужасную на вид карболитовую трубку и приложил к уху. Покрутил ручку для соединения.
— Барышня, будьте любезны, номер десять двадцать два.
— Минуточку, — прозвучал в трубке миловидный женский голос. А затем через секунду, — соединяю.
Трубку поднял Моллер. Не удивился моей просьбе подозвать генерального. После непродолжительно беседы с Поповым, положил трубку и вынес вердикт:
— Слышимость и вправду лучше чем у старых аппаратов. Но на той стороне Попов говорит, что ничего не изменилось. Надо бы поставить эти аппараты у нас везде, где только можно. И к производству готовить.
И опять два начищенных чайника засветились от гордости.
— Вот только с внешним видом надо что-то сделать. Слишком неподходящий образ аппарата для продажи.
И тут их лучезарные улыбки исчезли и появилась растерянность. А я понял, что приставать с дизайном к ним мне не следует. Это не их стезя и не их ответственность. Химику главное сделать материал, инженеру внутренности. А вот красивый внешний вид, такой чтобы и приятный для глаза и в тоже время не дорогой в производстве, это надо было обращаться к другим людям. Что ж, похоже, у Попова появилось на одну заботу больше.
— Ладно, — улыбнулся я, подбадривая своих суперответственных людей. — Хорошо сделано, добротно. Замечательный сюрприз вы мне преподнесли. Выпишу вам хорошую премию на отделы, а вы сами ее распределите между работниками.
Для них это была просто отличная новость. С премией за добротный продукт ни я, ни Мишка не обижали. Новации у нас ценились.
— Э-э, Василий Иванович, — вдруг сказал Мельников. — Я вам не про этот сюрприз говорил. Корпус телефона у нас уже как неделю был готов, позавчера поставили внутренности и проверили. Это здорово, но я вам не это хотел в первую очередь показать.
— А тогда что? — заинтриговал меня химик.
И он, нырнув обожженными когда-то руками в карман пиджака, достал спичечный коробок и положил его передо мной на стол.
— Что это? — недоуменно спросил я, открывая его и высыпая на ладонь белый порошок. Серафим, не сдержавшись, заглянул.
— На сахарную пудру похоже, — заявил он безаппеляционно, что совершенно не понравилось Мельникову. Химик глянул на казака как на студента двоечники и пояснил мне:
— Это, Василий Иванович, ваш поливинилхлорид. Я нашел способ как его изготавливать.
— Так быстро? — удивился я. — Ведь всего-то пара месяцев прошло.
— Ничего сложного не было. Весь процесс был уже описан и напечатан. Самое сложное это было найти литературу. Знали бы вы, Василий Иванович, сколько часов я провел в библиотеке, прежде чем нашел неиспользуемый, но давно открытый материал, который попадал под те свойства, что вы описывали. Это я вам скажу, была не простая задачка. Но мы с ней справились.
Вот уж действительно сюрприз. Оперативный результат. Я ухватил несколько крупиц порошка, я погонял их между пальцев, затем понюхал. Серафим повторил мои действия, чем вызвал небольшое раздражение Мельникова. Ну, не знаю, у того ПВХ с которым я когда-то работал, был совсем другой запах, на этот совершенно не похожий. Но в этом случае мне придется довериться мнению профессионала.
— Ну, Евгений Адамович, вот сейчас ты меня действительно удивил, — выразил я свое восхищение. — Такой результат и так быстро! Поздравляю. А скажи, ты эксперименты с этим порошком уже ставил? Как он плавится и горит?
— Не горит вообще, да и почти не плавится. Только обугливается, — признался химик. — Но это полимер, я вам говорю совершенно уверенно.
А вот то, что этот новый материал почти не плавится, мне совершенно не понравилось. Тот ПВХ с которым я работал, становился пластичным при температуре примерно в сто восемьдесят градусов по Цельсию. Плюс-минус. А этот, судя по заверениям Мельникова, держал температуру горелки, обугливался и почти не плавился. А сколько там градусов при открытом огне? Я не помню, но совершенно точно, что гораздо больше ста восьмидесяти. И тут пришлось мне напрягать память, вспоминать то, о чем нам когда-то рассказывали. Я присел на кресло, взял в руки коробок и на пару минут выпал из реальности.
— Вот что, Евгений Адамович, — начал вещать я, ставя новые задачи перед химиком. — Полимер, что у нас с вами получился, настоящая золотая жила. Но, для того чтобы с ним работать, нам необходимо сделать несколько вещей. Первое — придумать как повысить пластичность материала. Не знаю, как это можно осуществить. Или подобрать нужную добавку в смесь или изменить рецептуру получения. Тут вам изобретать. Второе — сделать так, чтобы расплавление материала происходила при температуре в сто пятьдесят, двести градусов. И третье — подобрать красители для него. От белоснежного до угольно-черного со всеми цветами радуги и посмотреть, как будет изменяться цвет и свойства материала при высокой температуре. Это все. Справитесь?
Я мог бы и не спрашивать об этом Мельникова, это было лишнее. Он лишь записал мои требования к себе в блокнот.
А теперь, что я знал о ПВХ, но не мог сказать своему химику. Тот материал, с которым я работал плавился при температуре в сто шестьдесят, сто восемьдесят градусов и все было бы хорошо, если бы не одно но. При температуре уже в сто сорок в структуре ПВХ начинали происходить разрушительные изменения. Цепочка полимера рвалась, высвобождая атомы хлора, которые в свою очередь продолжали разрушать соседние цепочки полимера. Своеобразная цепная реакция. И если не найти сейчас решение этой проблемы, то можно забыть о промышленном использовании ПВХ. Помнится, как-то раз при приготовлении смеси рабочие не уследили за температурой приготовления и все сырье в чане сгорело, почернело до состояния пористого угля. А в цеху вонь стояла такая, что хоть покойников выноси. На моей работе эту проблему решали тоже добавками, все действие которых состояло в том, что они должны были улавливать эти вырвавшиеся атомы хлора, не давая им разрушать соседние цепочки. Но этого я подсказать Мельникову не мог, так что буду подталкивать его к этой мысли потихоньку, полегоньку. И все у нас получится.
И еще одна проблема, которую я видел. И имя этой проблемы, как ни банально это звучит — станки. И если сделать механику обычного экструзионного станка, цилиндр со шнеком и фильеры было не очень сложно, то вот с электрикой нам придется повозиться. Особенно с нагревательной частью. Ведь сейчас в природе нет даже банальной термопары и примитивных термодатчиков. И как нам регулировать температуру нагрева и осуществлять принудительное охлаждение цилиндра? Ума не приложу. Но, как бы то ни было, будем думать и пробовать. Не знаю, может быть для контроля нагревательных элементов подойдет обычный реостат, а в качестве измерителя температуры старый добрый ртутный градусник. Может и подойдет такой вариант, но тут пока не попробуешь, не узнаешь. А вообще, придется нашему инженеру по электрической части как следует подумать и поизобретать.
