|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Финансовые влияния Елизаветы Молчановой, если и отсрочили финансовый крах "поэтического" кафе "Стойло Пегаса" — то ненадолго. Видно "дело было не в бобине" — а в плохом менеджменте и, в середине апреля 1924 года я получил телеграмму от лизиной мамы Надежды Павловны: детище "Ассоциации вольнодумцев" (поэтов-имажинистов) — вот-вот выставят на аукцион.
Вызвал условленным знаком Гешефтмана к себе: так мол и так, отправляемся мы с тобой в "командировку":
— Миша! Вот тебе деньги — едешь в Москву отдельно от нас с Лизой. Смотри на мороженное всё не истрать по своему обыкновению.
У каждого из нас есть свой небольшой недостаток, ведь верно?
На нижегородском вокзале обусловились как найти друг друга в столице и распрощались ненадолго.
Пару дней потусил в Губбюро РСКМ, пообщался с нашими ульяновскими ребята — практически уже его возглавившими, понаблюдал за ними и устанавливающимися порядками и, обнаружив несколько нездоровых тенденций — "вызвал на ковёр" Ефима Анисимова, Кондрата Конофальского... Елизавета Молчанова же, как известно уже жила на снимаемой мной квартире.
"Потыкав носом" своих "альпинистов", я сделал внушение:
— ...Любой руководитель, любой начальник на производстве или командир в армии, если он хочет хоть чего-то добиться а не просто протирать штаны на своей должности, должен обладать одним очень важным свойством.
— Это "свойство" — личная самоотверженность! Для твоего подчинённого она выражается готовность идти за тобой в огонь и воду, а для тебя — отказ от всего личного: от денег, от славы, от почёта. Никакая твоя хитрость или болтовня не поможет — Самоотверженным нельзя казаться... Им надо быть! И если ты такой — люди будут тебе подчиняться беспрекословно и с радостью.
— В твои обязанности как руководителя входит готовность выслушивать предложения и даже критику от своих подчинённых. Объясняю почему: любое решение, даже самое на первый взгляд блестящее — несёт риск неудачи, как впрочем и наоборот. И отвечаешь за него именно ты — ибо, это и есть твоя святая обязанность! Люди, тебе подначальные прекрасно понимают это и своими советами пытаются переложить часть ответственности на свои плечи. И если ты отказываешься поступить по-ихнему, то это так и воспринимается — твоим нежеланием рисковать их головами. А если же их советы окажутся дельными и, ты ими с успехом воспользуешься... То сам понимаешь, как вырастет твой авторитет у коллектива!
— И самое главное... Ты любыми способами, день и ночь должен думать как поднять не только свой авторитет, но и авторитет подчинённых. Самоотверженный начальник, даже снимая с должности — никогда не будет их компрометировать, никогда не будет участвовать ни в каких интригах по подрыву чьего-либо авторитета, ни по утверждению собственного. У него никогда не будет любимчиков и, у него будет только деловой критерий оценки подчинённых.
УУУФФФ!!!
Оставшись наедине с Елизаветой:
— Как твой новый "шедевр"? Готов?
— Да, вроде... Ой, не знаю — посмотри сам.
Внимательно рассматриваю картину писанную маслом:
— Нормально получилось, моя девочка! Что-то улучшать в ней — только портить. В неофутуризме главное в не сам рисунок — а, идея в нём заключающаяся.
* * *
Приехав в Первопрестольную первым делом препроводив Елизавету к маме, снял на две недели небольшую квартиру. Лиза хотела было поселиться со мной, но я ей категорически отказал:
— Маленькая ты ещё со взрослым мужиком жить.
Та пищит возмущённо:
— Ведь, с Васей "жила" полгода и ничего. Не "маленькая" была!
Легко нажимаю на кончик её носа:
— То было не "житьё" — а "житие". Благотворительная акция, то есть для спасения перспективного учёного и заодно — учебная практика начинающей Роксоланы, повелительницы султанского гарема. Поэтому, в "общий стаж" это не засчитывается.
Надувает было губки, но на меня подобные девичьи фокусы не действуют:
— Не устраивай мне здесь псевдо-семейных сцен, девочка! Мы с тобой сюда не "спать" вместе, приехали. У нас с тобой очень много дел в Москве: обоим надо быть свежими и собранными — как монахам-иезуитам, попавшим на остров с папуасами-людоедами.
Погладив по прелестной русой головке:
— Да к тому же твоя мама будет обижаться: вы ж с ней уже полгода — как не виделись. А маму обижать нельзя: возможно в будущем — это чья-нибудь любимая тёща...
Улетела от меня как на крыльях!
Устроившись-благоустроившись сам и отдохнув с дороги, на следующий день с утра поехал в "Стойло Пегаса" на встречу с лизиной мамой.
* * *
Надежда Павловна Молчанова была крайне разочарована как всей московской творческой "тусовкой" в целом, так и каждом её представителем в частности:
— В нашем Ульяновске люди намного честнее, чище и порядочней — чем все эти...
Воспитанная женщина не стала выражаться матом в присутствии — "почти что зятя".
Зело недоумеваю:
— Вы же сами, мадам, из столичных жителей — из коренных петербуржцев... Неужели раньше не знали, что это за публика, уважаемая Надежда Павловна?
Вздыхает, томно закатывая глаза к потолку:
— Ах, Серафим... В молодости на некоторые вещи смотрится как-то иначе, а другие просто не замечаешь! Доживёшь до моих годков — узнаешь.
Ха! "Там" я не только дожил — но и пережил раза в два её "годки". И всегда знал: гениальность — не повод вести себя по-хамски. А, если человек ведёт себя как свинья, то он и есть — свинья и быдло, несмотря на все свои таланты и "всенародную славу".
Надежду Павловну я достаточно хорошо изучил: пока не выскажет, что у ней на душе наболело — спрашивать о делах бесполезно. Поэтому выслушиваю "в пол-уха" все сплетни касаемые друзей-имажинистов — владельцев кафе, про события произошедшие с ними — после нашего с Лизой знакомства, а потом расставания с этой компанией в конце августа прошлого года.
Сергей Есенин как всегда "в ударе", то есть пьёт — дебоширит, дерётся. Какую газету не посмотри: везде на первых страницах — про его "подвиги"!
— Когда в зале сидит Есенин, все клиенты настороже. Никто не знает, что случится в следующий момент, всё возможно — оскорбления, скандал, драка, избиения или ещё какое-нибудь безобразие. В сущности, все — посетители, музыканты, буфетчицы и официантки мечтают о той минуте — когда он, наконец, уйдет.
Здесь она с крайним удивлением:
— Но, странное дело: как только это случается — всё вокруг становится глубоко бездарным, серым и тусклым...
Соглашаюсь:
— Да! С клиентом надо уметь работать — а не просто водку и закусь ему на стол подавать.
Кроме четырёх заведённых и затем спущенных "на тормозах" уголовных дел, Есенин и ещё трое "мужиковствующих" поэтов (пишущих стихи на крестьянскую тему) были под судом за антисемитские высказывания в адрес зашедшего в кафе еврея-чекиста, с последующей дракой. Всем четверым судья вынес "общественное" порицание.
— Из-за этого возмутительного случая очень многие состоятельные люди перестали ходить в "Стойло Пегаса". Мы с Мариенгофом вывесили объявления чтоб этих трёх типов больше не пускали в "Стойло", так Сергей закатил нам такой скандал! И они с Анатолием так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом. А ведь какая дружба была! Водой не разольешь...
Участливо интересуюсь:
— Как там, кстати, Анатолий Борисович?
— Хорошо поживает! Сын у него недавно родился.
— Вот, как? Ну, молодец, — напрягая память, стал вспоминать про детские игрушки виденные в этом времени, — надо будет не забыть — поздравить...
— Анатолий переживает этот разлад очень сильно! Ведь ещё был скандал насчёт денег, которые он якобы не платит с доходов от кафе сестре Есенина. А какие там "деньги"? Он же сам сделал всё, чтоб превратить это приличное заведение в какую-то нищую забегаловку.
С тихим ужасом оглядывает стены кафе:
— Ремонт с самого открытия не делали!
Как мне доподлинно известно из "послезнания", в этом году разлад между Сергеем Есениным и Анатолием Мариенгофом дойдёт до того, что первый решит порвать с имажинизмом и группа "Ассоциация вольнодумцев" будет распущена. Сам же Есенин уедет на Кавказ (правда, не знаю в каком месяце) где и пробудет до следующего — последнего для него 1925 года.
Ещё вот:
— Как вы с Лизой уехали, Сергей объявил своим учеником и приемником некого Ивана Приблудного — молодого поэта из Украины. Он покупал ему одежду, обувь, давал деньги и водил по ресторанам...
"Что-то Серёженьку после нашей Лизки на мальчиков потянуло, — такой инфы в моём компе не было и, я несколько забеспокоился, — что она ему интересно, такое сказала или сделала?".
— ...И что Вы думаете, Серафим Фёдорович? Этот Приблудный начал воровать у него стихи и выдавать за свои!
— Да, Вы что?! Вот же, мерзавец! Копираст проклятый.
Надежда Павловна возмущается вместе со мной:
— Почему-то вокруг Есенина полно подобных мерзавцев (взять бы хотя бы тех трёх "мужиковствующих", спровоцировавших его на драку с чекистом) а вся дурная слава достаётся Мариенгофу... А ведь это единственный приличный человек среди этой публики! Злые языки называют его "снобом", злым гением Есенина — подобно Лиле Брик для Маяковского и даже...
Она, чуть не задохнулась от возмущения:
— ...Потомком какого-то немецкого барона! Какая грязная лож! Отцом его был крещённый еврей — врач и настоящий русский интеллигент.
Ну, что тут скажешь? Осталось только поцокать языком от возмущения.
Несколько застенчиво:
— Единственный недостаток у Анатолия — не переносит даже в шутку, любой намёк — что Есенин талантливее его.
Пожав плечами:
— У каждого из нас свои "тараканы" в голове.
Вспомнилось кое-что и, чтоб чисто поржать:
— Правда ли, говорят что теща Мариенгофа управляет "Стойлом" и имажинизмом?
Краснеет сердясь:
— Ах бросьте! Это всё Серёжа выдумал. Я её немного знаю — вполне культурная и безобидная старушка... Что касается денег, то да: у Анатолия большие расходы на семью и, вполне понятно — почему он стал так прижимист. Однако воздадим должное: он из всех дольщиков один хоть что-то делает — чтоб кафе оставалось на плаву.
Кажется, моя "тёща" нашла себе нового кумира!
* * *
Наконец излив душу и высказав про московскую тусовку всё — что она о ней думает, перемыв косточки всем и каждому, Надежда Павловна переходит к делу. У неё есть уже довольно подробно проработанный бизнес-план по полному переходу кафе "Стойло Пегаса" под её личный контроль.
В собственность, то есть.
Причём, она решила дать "пинка под зад" — даже ныне обожаемому Мариенгофу, обосновывая его же пользой:
— Избавившись от необходимости вести дела в "Стойле", Анатолий, чтоб заработать больше средств для семьи — будет больше писать, чаще издаваться...
Согласно киваю:
— "Талант должен быть голодным" — не нами было сказано.
Засыпав меня цифрами и числами, читаемыми по бумажкам — по финансовым документам, то есть, Надежда Павловна уже конкретно "берёт быка за жұмыртқа":
— Нам с Елизаветой принадлежит всего лишь четверть капитала заведения. Однако, финансовые дела "Стойла" настолько плачевны, а его репутация настолько подмочена — что можно выкупить его долговые обязательства за сущие копейки! Ведь, на 28 апреля назначены торги и кредиторы бегают как тараканы на кухне — пытаясь хоть что-то спасти.
Смотрит мне прямо в глаза, откровенно намекая:
— Я здесь немного поднакопила и, если кто-нибудь добавит сущую малость...
Она называет довольно приличную по тем временам сумму. Для обыкновенного человека — "довольно" приличную. Для меня же, просто — "приличную".
— ...Хотя, я могла бы обратиться за небольшим кредитом в ульяновскую "Красную взаимопомощь". Николай Алексеевич, — в этом месте она краснеет и отводит глаза в сторону, — который помогает мне вести "двойную бухгалтерию", сказал что можно рассчитаться за год.
Высказываю своё личное мнение начинающей "рейдерше":
— Думаю, недостающую сумму Вам найти особого труда не составит, причём — даже, не прибегая к "внешнему" заимствованию... Да только, дело то не в этом!
Не догоняет:
— А в чём же дело, Серафим Фёдорович?
— В наше непростое время, бизнес должен быть социально-ответственным — иначе у него не будет будущего. И с этой точки зрения, пожалуй — ваш план будет выглядеть довольно-таки неблагоразумным и недальновидным.
— Я Вас не понимаю...
— В глазах общественности поступая так — Вы позицируете себя хищницей, а "бедных, несчастных" поэтов — жертвами.
Задыхается от возмущения:
— Да какие же они "жертвы"...?
— В народном, общественном мнении — поэт всегда есть жертва, даже если он каждый день бьёт кому-нибудь морду! Вот повесься, положим, на следующий год Есенин по-пьяни — что народ скажет, что в газетах напишут?
Крестится суеверно повторяя: "Свят, свят, свят...".
— Скажут, напишут в газетах и в учебниках по русской литературе напечатают: "жадная нэпманша Молчанова (причём — дворянского происхождения!) довела великого народного поэта до самоубийства". Хотите таким образом — на века прославиться, Надежда Павловна?
В глазах её тихий ужас:
— Да, упаси Боже!
— Далее... Частников-нэпманов у нас не любят — Вы только на карикатуры в газетах посмотрите! Вы хотите — чтобы Вас ассоциировали с этими безобразно раскормленными жирдяями, Надежда Павловна?
Всплёскивает руками:
— Да, не приведи Господь!
— Вот и я про то же! Быть нэпманом нынче не модно, — здесь я довольно игриво подмигиваю, — а Вы же у нас не забываете следить за модой и стараетесь шагать с нею в ногу.
Действительно, после отъезда из Ульяновска — мама Лизы преобразилась неузнаваемо, что касается макияжа и прикида.
От моей похвалы она слегка смущённо зарделась.
— Наконец, если поэты будут продолжать (фиктивно, разумеется) находиться в числе акционеров — это будет хорошей рекламой нашему предприятию общепита. Я бы ещё парочку пригласил... Не подскажите кого?
— Маяковского разве? — размышляет вслух, — так ведь, они с Серёжей открыто враждуют! Демьяна Бедного...
Однако, лишь при одном имени её морщит как румынского пана Дрякулу — от целой головки чеснока засунутой в попу.
— Марка Бернеса, — подсказываю.
Осторожно:
— Ну, если он согласится...
Приятно, когда о тебе уже и в столице знают! Хотя, конечно — ворованная это "известность"...
— Да, куда он денется с этого земного шарика!
Предлагаю свой план, вернее — вторую часть плана:
— Вы это очень хорошо придумали, Надежда Павловна: создав распускаемыми слухами панику насчёт банкротства "Стойла" — скупить обесценивающиеся долговые расписки и тем самым взять под личный контроль сие заведение... Пожалуй, так и начнём действовать! Но дальше, уважаемая Надежда Павловна, наиболее практичным будет "оставив всё по-старому, сделать так — чтоб всё было по-новому". Кафе, которое мы переименуем в "Ясли Пегаса", останется акционерным обществом. Ваше с Лизой долевое участие увеличится до одной трети, ещё треть внесёт поэт Марк Бернес — который доверит Вам полное управление своей долей. Остальные сорок процентов останутся у "отцов-основателей" — поэтов-имажинистов, то есть. Таким образом — и, кони пьяны и хлопцы запряжёны! Поэты отстраняются от управления — в котором они ничего не смыслят, но получая свою часть маржи — они не в обиде на нас. Как Вам, такое?
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
