Автор

Автор

Нежаркое сентябрьское солнце светило в окна, всё быстрее и быстрее клонясь к закату. Его жёлтый диск прорезывал тонкие беловатые перья облаков, с каждой минутой сильнее наливаясь оранжевым и окрашивая небо вокруг себя в тот же цвет. Совсем скоро солнце коснётся крыши дальнего дома, нырнёт за неё, и наступит вечер. Внизу, во дворе, он уже наступил, ну, а мы, жители верхних этажей, обладали в этом отношении небольшим временным лагом. Я сидел за компом и вычитывал текст очередной главы на предмет опечаток. Заодно вносил стилистические правки, если не нравилась какая-то фраза. Иногда, подумав, задерживался дольше, перекраивал целый абзац, сокращал кусок, добавлял новую сцену. Раз нет оформившихся новых идей, не грех и прежние отшлифовать, пока никто не дёргает и, тем более, никуда не торопит.

Свободного времени у меня теперь было хоть отбавляй. Я ездил к матери на дачу, проводя там по несколько дней. Захаживал на собрания клуба, где можно было пообщаться со старыми приятелями, знакомыми ещё с начала двухтысячных, когда видео было на аналоговых кассетах с магнитной лентой внутри. Или, вот как сейчас, занимался творчеством. Служебные дела ещё вспоминались, но всё реже и реже, в основном, по ночам, во сне, когда мне казалось, что у меня висит несколько недоделанных задач, из тех, что я, и правда, не закончил наяву. И сроки соответствующие: у двух вчера, у одной сегодня и ещё у пяти — до пятницы, которая послезавтра. Только проснувшись в поту, я вспоминал, что всё это теперь уже не моя забота... Своего последнего начальника я знал давно, ещё с тех времён, когда ни в какое в руководство он не входил, а сидел на объекте у дальнего края карты Москвы, возглавляя штат из трёх с половиной техников и одного инженера. Но мужик он был активный, пробивной и по карьерной лестнице продвигался уверенно, сначала за одним шефом, потом за другим, всегда оставаясь "в обойме". В подчинённых он больше всего ценил преданность, затем — профессионализм. Поэтому, заняв важное кресло и приведя своих людей, прежних сотрудников трогать не стал, несмотря на то, что за десять предыдущих лет мы знали его как облупленного, в том числе, и все недостатки. Отношение отношением, а дело должно делаться наилучшим образом, так он полагал. За время совместной работы каких-то особых трений с ним у меня не возникло — так, мелочи, на серьёзную обиду не тянущие. Закончилось всё неожиданно, в начале лета. Один из людей начальника уходил на повышение, оставляя без исполнителя священную функцию материально ответственного. Начальник, недолго думая, договорился с шефом переложить эту обязанность на меня. Прекрасно зная, с чем всё это едят — в молодости я уже отвечал за имущество нашего департамента и насилу избавился от такого "счастья" — я вежливо отказался.

"Не хотите — Вас никто здесь не держит", — произнёс ритуальную фразу начальник. Прибегать к такому аргументу он привык давно, ибо срабатывало безотказно. До того дня.

"Значит, придётся распрощаться", — ответил тогда я, с интересом наблюдая за выражением его лица. Не поверил... Понял, что я не шучу... Возмутился до глубины души: это ж фактически бунт!

"Пишите заявление!" — утробно рыкнул он, наконец.

К огромному огорчению начальника, законы я тоже знал и потребовал увольнения по соглашению сторон в связи с изменением условий трудового договора. Никаких "собственных желаний". Процесс реорганизации уже был запущен, отыгрывать назад было поздно. Так я и ушёл с тремя окладами выходного пособия и незапятнанной трудовой книжкой. Последнее было исключительно важно, поскольку новое место я себе заблаговременно подыскал. Немножко меньше по деньгам, зато сама работа гораздо интереснее. К сожалению, выход на работу отложился на неопределённое время. Мне просто не повезло: как раз в июне в моём будущем ведомстве попался на миллионных взятках целый замминистра, и всей конторе на время разбирательств стало не до новых сотрудников. Оставалось ждать, пока следствие прошерстит ряды соратников коррупционера, отберёт тех, на которых есть доказательная база, и всё успокоится. А пока...

Солнце село, и ветерок из окна сразу превратился из освежающего в неприятно-холодный. Не май месяц. Я поёжился, привстал, потянулся через подоконник и прикрыл створку. Задвинул шторы. Пролистнул следующую страницу, в том же спокойном темпе выправил текст до конца главы, сохранил и свернул окно. Пожалуй, на сегодня всё. Спешить-то некуда, никакой заказчик над душой не стоит. Моей первой книгой — было это пару лет назад — заинтересовалось одно известное издательство. Я тогда было решил, что оценили мои старания передать атмосферу вселенной, как можно точнее попасть в характеры персонажей, какими они прописаны в каноне. Гордился, спешил, как дурачок, дописывал, полировал текст до зеркального блеска. А они в какой-то момент просто перестали выходить на связь. Чуть позже выяснилось, почему. Нашли другого автора, который не столь щепетильно относился к канону, зато добавил в тему модный элемент альтернативной истории, получив в итоге даже не пародию, а дикий фарс, буффонаду на уровне ярмарочного балагана. Что ж, издатель барин, хотите такое, и бог с вами. Последующее я писал уже исключительно для собственного удовольствия, никому не предлагал, а на злобные комментарии, прилетавшие на литературный сайт, старался не реагировать. Хотя иногда бывало и обидно, как иначе? Я тоже живой человек. Что-то получалось, что-то не очень, некоторые сюжеты я вообще откладывал в сторону, чтобы вернуться позднее. Парочка так и лежала до сих пор в долгом ящике. Вот и сегодня, закопавшись в редактуре, опять не написал ни строчки нового. Прости, милая.

С экранной заставки на меня смотрело лицо. Рисунок работы одного итальянского художника, неофициальный, но я считал его едва ли не самым лучшим за всё время. Портретист не старался добиться полного реализма, зато с убедительной точностью передал все её черты: круглое лицо с резко очерченной линией подбородка, полные губы, вздёрнутый нос, чуть сдвинутые брови, глаза... Эти глаза. Светлые, бездонные, устремлённые прямо на тебя. Временами мне казалось, что я неправильно читаю их выражение. Вроде бы, просто спокойный и серьёзный взгляд с лёгким прищуром, но иногда мне чудилось в нём то напряжение бойца во время схватки, то, наоборот, оценивающая задумчивость, то безмолвный вопрос, а то глубоко спрятанная, затаённая печаль и боль. Да, да, психология — скорее всего, то были отражения моих собственных эмоций. А ещё талант живописца, скупыми экономными линиями и лёгкими тенями создавшего настолько неоднозначный портрет. Размышляя, я часто подолгу смотрел на неё, хотя до мельчайших подробностей знал уже каждый штрих, каждую точку на рисунке. Слегка размытые края геометрических линий на лбу, и "крылья бабочки" на щеках, как назвал их однажды мохнатый эстет Чубакка... И что с того, что я, бывало, разговаривал с ней, стараясь представить, что она мне ответит, какие подберёт слова, интонации, какие чувства отразятся на этом лице?

— Сегодня опять ни строчки нового, извини.

— А надо? Если не идёт, стоит ли выдавливать? Всё равно ничего путного не выйдет, потом заново будешь переписывать.

— Зато будет скелет сюжета. Мысли-то есть...

— Не оформившиеся и незаконченные. "Стаи идей бессмысленно носились в воздухе", так ты, кажется, говоришь? — тут она, наверное, улыбнулась бы, если бы могла.

— Не я. Стругацкие.

— Послушай. Долго ещё ты собираешься мусолить последнюю вещь? По третьему разу ведь перепроверяешь.

— Опечатки всё равно остаются. Ворд ведь не ловит ошибку в падеже или похожие слова "не отсюда". Да и стилистически...

— Так выправишь потом, и читатели помогут. А стилистику тоже нельзя править до бесконечности. Просто скажи своему внутреннему арбитру "Стоп. Выкладываем".

— Думаешь, пора?

— Уверена. Текст закончен. А читатели заждались финала.

— Что ж, раз ты так считаешь... — я сделал резервную копию и принялся переформатировать главу под требования литературного сайта, иначе текст у них сливался в сплошной абзац и значительно хуже читался. Дело привычное и недолгое.

— Всё. Ушло, — пробормотал я.

— Грустный получился финал у твоей истории.

— Наихудший сценарий и не мог кончиться счастливо. Не находишь?

— Пожалуй.

— Кстати, может быть, это ещё не финал. Будут новые идеи — сочиню всё объясняющий эпилог и продолжу основную сюжетную линию.

— Очень бы хотелось.

— Постараюсь. Если окончательно не тронусь умом.

— Есть предпосылки?

— Сидеть перед экраном и беседовать сам с собой это симптомчик, как скажет одна из моих бывших девушек, — усмехнулся я.

— Ты в курсе, какую историю решили сделать они?

— Как же, видел премьерные коротышки. И сценарные сливы читал, первый сезон.

— А... про меня?

— Где там, они дизайн берегут, как зеницу ока, хакеры их два раза взламывали и не добыли. Но судя по графике в пилотных — жду с содроганием.

— Графика далеко не самое страшное.

— Как посмотреть. По мне, чем ближе к правде, тем лучше, — я помолчал и добавил: — Хотел бы я хоть раз взглянуть, как ты выглядишь на самом деле. Ненарисованная.

— А если я не слишком похожа на человека? Или просто... страшненькая?

— Это меня волновало бы в последнюю очередь.

— Рада слышать. Надеюсь, не разочаруешься.

Неожиданно я почувствовал лёгкое прикосновение. Осторожно, боясь спугнуть, передвинул взгляд от экрана ниже, к поверхности стола. И увидел, что поверх моей руки, сжимающей овальный корпус мыши, лежит чья-то ладонь. Тонкие пальцы, удлинённые перламутровые ногти, украшение на запястье, похожее на наруч греческой богини, а на пальце — том самом, на котором положено — поблёскивал перстень, неширокий металлический ободок, увенчанный розой из непрозрачного тёмного сапфира.

На секунду я застыл от изумления, потом рванул на себя монитор. Кронштейн слабо скрипнул, проворачиваясь на оси, панель зацепила углом ножку лампы и с глухим звуком врезалась в шторы. На стуле, стоящем спинкой к батарее по другую сторону стола, сидела молодая женщина. Её лицо оставалось в полутьме, абажур лампы отсекал свет, не позволяя разглядеть детали, зато я увидел другое: на светлом фоне шторы чётко вырисовывался изящный изгиб венчающих голову остроконечных рожек.

— Это какой-то розыгрыш? — спросил я. — Как Вы сюда вошли?

— Не смогу объяснить. Я и сама не до конца понимаю. Но, если побеспокоила, могу удалиться.

— Погоди! Ты... действительно она?

— Да, я это она. Настоящая и ненарисованная. Думаешь, мерещусь? Убедись, сфотографируй меня. Где твой мобильный? А, вон он, — она протянула руку в ту сторону, и спустя пару секунд мой мобильник вплыл по воздуху в круг света на столе и мягко упал рядом с клавиатурой. Я взял аппарат в руки, повертел. Ни лески, ни нитки. Это уже было доказательство. Никакая ряженая актриса не могла бы проделать такой трюк.

— Осока.

— Здравствуй, Алекс.

— Я включу верхний свет?

— А можно, я сама? — девушка снова вытянула руку, щелчок, и вспыхнули три из пяти рожков на люстре.

Теперь я мог как следует разглядеть гостью. Страшненькая? Конечно, нет! Ослепительно красивой её тоже назвать было нельзя, вот "приятная" и "симпатичная" — точные эпитеты. В её лице причудливым образом смешались черты трёх этносов. Круглое лицо, европейский курносый нос, полные, как у уроженки Африки, губы, смуглая кожа с непривычным красноватым оттенком, нечто среднее между светло-коричневым и тёмно-оранжевым. А глаза, скорее, индийского типа. Когда-то я сравнил её с Айшварией Рай, и отчасти оказался прав: лёгкое сходство между ними заметил бы всякий, кто хоть раз видел эту актрису. Едва не запутавшись в собственных ногах, я обогнул стол, остановился перед ней. Девушка тоже выпрямилась во весь рост и, слегка наклонив рогатую голову вбок, смотрела на меня яркими серо-голубыми глазами. Одета она была в вишнёвого цвета тунику с весьма рискованным вырезом впереди, глубоким настолько, что края его скрывались за обмотанным вокруг талии широким кушаком. Низ туники образовывал небольшую баску, за которой, похоже, прятался поясной ремень с подвесами для мечей. Узкая юбка из чёрного шелковистого материала имела как раз такую длину, чтобы блестящая рукоять большого меча помещалась на ней целиком, касаясь золотистой каймы у подола. Полосатые кожистые хвостики-лекки, заменяющие ей косы, были именно такими, как я себе представлял, свисая чуточку ниже оборок туники. Дополняли образ щегольские ботильоны — вишнёвый верх и чёрные каблуки.

— Что? — спросила она.

— Девушка, у Вас заниженная самооценка. Сильно заниженная.

— Добавь ещё "А хоть бы я и пристрастен..."

— "...зато от чистого сердца", — кивнул я. — Ты не представляешь, как я рад, что ты существуешь, Осока Тано. Но как ты сюда попала?

— Говорю же, сама не совсем понимаю физику явления. Да и какая, к хаттам, физика, когда речь заходит о проявлениях Силы, — она улыбнулась и махнула рукой. — Мне захотелось с тобой увидеться, вот главное объяснение.

— Надеюсь, и я не разочарую тебя.

— И это у кого ещё заниженная самооценка?? — притворно возмутилась она. Продолжала тише, заглядывая мне в глаза: — Алекс, ты написал для меня целую жизнь. Я так тебе благодарна, не могу выразить словами.

— Я старался, — только и сказал я. Спохватился: — Что же мы стоим тут? Присаживайся вот сюда, на диван. Хочешь чай, кофе?

— О-о, земной кофе, с превеликим удовольствием, — восторженно улыбнулась она. — И пойдём лучше на кухню.

Она буквально не давала мне опомниться. На кухне тронула кончиками пальцев стоящий на плите чайник, кивнула одобрительно, уверенно достала чашки, кофе, сахар... А я с тихим восторгом наблюдал за её деловитыми, грациозными движениями. Только после того, как чашки с дымящимся напитком оказались на обеденном столе, я сумел преодолеть замешательство и кинулся вынимать из полок сладости.

Мы пили кофе. Осока расспрашивала меня, как я живу, чем занимаюсь, поинтересовалась родителями. Услышав, что умер отец, болезненно сморщилась, погладила меня по руке, перевела разговор на маму, а потом снова на меня. Со стороны могло создаться впечатление, что деловая девушка вернулась из длительной загранкомандировки, примчалась к своему давнему кавалеру и жадно впитывает информацию, восполняя пробелы, возникшие за время её отсутствия. Чем дальше, тем сильнее росла моя уверенность, что со стороны Осоки всё в точности так и есть. Когда речь заходила о ней и её делах, она уже несколько раз произнесла фразу "помнишь, как мы с тобой..." Будто всё время забывала, что лично помнить эти события я не могу, я просто написал их в книгах. Надо, наверное, деликатно её поправить.

— Прости, пожалуйста, — сказал я после четвёртого или пятого "а помнишь", — ты временами путаешь меня и моего героя. Глупо, конечно, отрицать, что он в значительной мере мэрисью, но, всё же, он — не совсем я.

— Ты так полагаешь? — она посмотрела на меня пристально, и я вновь не смог с уверенностью прочитать выражение её лица. Вроде бы, нейтральное, но в то же время мне почудилась некая ирония. Или это только кажется?