Целый осколок

Темное фентези с элементами Вселенной Warhammer 40,000 и Вселенной Звездных Войн. Псевдосреднековье. Не стандартное попаданство. Квестовая линейность сюжета. Сцены насилия. Цинизм. И разная-другая гадость, но в меру и без откровенной "чернухи". И все же гуманистам, моралистам, беременным женщинам и идеалистам данный текст читать строго воспрещается. Текст без взрывающей мозг идеи и вычурных поворотов сюжета.

"Книга для чтения на один вечер".

Но я очень надеюсь, что книга Вам понравиться, и вы проведете этот вечер с удовольствием.

P.S. В "тесте" использованы "изобретенные" слова и выражения, в чем автор сам признается, искренне раскаивается и просит его "понять и простить". Буква "К" в слове "тесто" пропущена сознательно.

Целый осколок.

Часть первая.

(или маленькая первая книга)

Глава первая.

Треснувший колокол, первая встреча с ГГ, чернила, много чтения официальных документов, бумажная пыль и очень много вопросов без ответов.

На кампаниле собора Сан-Марино города Нуэлл вечером прошлого дня треснул колокол. Треснул он как-то хитро, без четко видимой змеящейся трещины на массивном бронзовом теле или с грохотом падения отвалившегося куска. Ранним утром пастор собора вместе с викарием, шумно отдуваясь и пыхтя, с трудом поднялись наверх башни кампанилы. Самостоятельно преодолели все четыре яруса башни, правда справлялись они с подъемом тяжко и с длительными остановками.

Шли еле слышно шелестя шелками сутан и громко стуча при подъеме медными оковками посохов по деревянным ступеням. Потом, там, наверху, они долго-долго смотрели на треснувший колокол, протирали раскрасневшиеся потные лица платками, перебирали янтарные бусины четок и хмуро переглядывались с друг другом. После переглядываний, только вдвоем, без свиты, они обошли колокол по кругу с нескрываемым опаской косясь вниз и крепко держась за дубовые перила. Их величавое шествие заставило субдиакона, аколитов, чтецов и прочий клир терпеливо тесниться на узкой площадке верхнего яруса и пролете лестницы.

Обошли, вернулись на место с которого начали, вновь переглянулись. И с горестными вздохами раскрыли молитвенники. Шустрый носатый остиарий уже обмахнул пыльные половицы пола неведомо откуда добытыми пучком веток и тряпкой. Святые отцы еще раз вздохнули и заботливо придерживаемые под руки, опустились на колени. Молиться.

Начали для разогрева с Pater noster, затем громко прочли Sub tuum præsidium — под твою защиту прибегаем, и в завершении с чувством и очень воодушевлено затянули Oratio ante initium aliquod bonum opere — перед началом доброго дела. Затем плавно и без всякой связи перейдя к Benedicite Dominum — Благословите Господа. Клир чутко ловил ноты и органично вплетал в вязь голосов святых отцов басы субдиакона с остиарием. Теноры алколитов и пару козлячьих фальцетов чтецов в общую ораторию.

Голоса священников вначале чуть охриплые и одышливые, постепенно набрали силу и к концу незапланированной литургии уносились к небу раскатами грома, заставляя добрых горожан опускаться на колени на брусчатку мостовой, деревянные плахи перед входом в дома или прямо в подтаявший снег и весеннюю грязь. Замирать на мгновенье, вслушиваться трепетно и истово осенять себя знаком святого Бесконечного Круга. Они задирали просветленные лица вверх, к Небесному престолу и глаза их сияли светом веры.

Им всем казалось, что это ангелы Господни возносят голоса свои к стопам Его. Голоса чистые правдой и полные верой. И небо было тоже неимоверно чистым и наполнено светом солнца, словно доброе светило нарочно задержалось на небосклоне, озаряя своими лучами город, стены города, глиняную черепицу крыш домов, высокие острые шпили ратуши, соборов и дворца Наместника.

Но молитвы не помогли, и местный мерзавец звонарь с утра упрямо тянул за веревку раскачивая колокол и заставляя его издавать все те же гнусные и дребезжащие звуки, что неслись с башни кампанилы прошлым вечером. За ангельский хор эту гадостную какофонию не принял бы даже кантонский козалюб-пикинер, упившийся крепленным вином до полного изумления. Выходит, так, что в представительство Ордо Механикус, к молчаливым суровым технобратьям, святые отцы так никого и не отправили.

Леонардо Мауриччи де ла Маттэо де Франко Раннийский несколько секунд вслушивался в эти ужасные звуки, потом с треском свел вместе створки раскрытого окна, сделал несколько шагов влево вдоль стены кабинета и с силой захлопнул второе окно. Жалобно дзинькнули вставленные в свинцовый переплет рамы окна многочисленные цветные стекляшки. Но лучше в духоте, чем слышать это!

Леонард вскинул руки над головой и потянулся всем телом вверх, к сводчатому потолку, к темным балкам перекрытий. Резко бросил руки вниз, громко стукнув подкованными каблуками кавалерийских сапог по плахам пола, резко опускаясь на пятки. Несколько раз плавно и сильно повел плечами, качнул головой из стороны в сторону, разминая закостеневшую от одного положения шею. Плавным, мягким движением развернулся к огромному, в полтора человеческих роста зеркалу в строгой серебряной оправе. Всмотрелся, осмотрелся, дружески подмигнул своему зеркальному двойнику.

А что, он несомненно хорош! Красив. Высок и строен. Силен и... И умен! Как говорил гость отца из Серверных лесов — все эти... гм-м... как там их? А! Все угодья в нем! И еще он молод!

А плечевые накладки на его куртке делают плечи еще шире и мужественнее. Высокий строгий воротник твердо подпирает подбородок, заставляя взгляд пронзительно голубых глаз становиться строгим и надменным. Даже немного суровым и малую часть угрожающим.

Его отражение в зеркале еще более свело брови вместе и грозно нахмурилось. На лице Леонардо возникло выражение совсем уж строгое и совершенно непримиримое. Да уж... С таким лицом и таким взглядом и Мастера Слова исследуемым не надо и так будут говорить, говорить и говорить. Не остановишь.

Самодовольно улыбаясь он тщательно поправил ухоженными пальцами чуть перекосившуюся на груди цепь с золотой Печатью Вопроса. На отполированных маникюристом ногтях блеснул холодом льда бесцветный лак. Пирамидальный алмаз перстня на левом безымянном пальце возмущенно возмутился, возревновал к блеску ногтей и пустил вокруг себя злые искры.

Леонардо ладонями разгладил чуть смявшуюся ткань бархатной куртки с золотым шитьем по рукавам и длинным обшлагами. С трудом поддел большие пальцы под прекрасно выделанную кожу широкого ремня пышных штанов-фарртоли. Прошелся по талии, расправляя образовавшиеся складки нижней шелковой рубахи. Никакие кружева на воротнике и рукавах куртки он не носил. Брезговал он и новомодными пуговицами из горного хрусталя или с жемчуга. Взамен "стекляшкам" на его куртке красовались стальные пуговицы фиолетового отлива из данатаской оружейной стали. Тот, у кого пуговицы из стали, что повесу равна золоту, не будет унижать себя горными осколками и морскими песчинками. И человеку понимающему, одного взгляда на его пуговицы вполне достаточно для одобрительного кивка и хмыканья. Ну и примерной оценки его наряда. Высокой оценки.

Он вновь коснулся ухоженными кончиками пальцев Печати. Всего лишь золотая Печать. Пока лишь золотая! И, возможно, пока лишь Печать, не инсигния. А вот чтобы изменить это и заменить, ему нужно....

Леонардо коротко вздохнул и с нескрываемой ненавистью покосился в сторону письменного стола. Дубового и массивного. Неимоверно раздражающего своими грубыми линиями и отсутствием какой-либо резьбы, виньеток или хоть каких-нибудь убогих завитушек, вышедших из-под острого резца мастера. Чистая и незамутненная ничем улитарность и кондовость. Даже сукно на столешнице грубое и темное, мрачного болотистого оттенка. И в многочисленных чернильных пятнах. Неопрятных, расплывшихся, побуревших от времени грязных пятнах! Какая же все-таки мерзость, этот стол, возьми его эльдары!

И очень интересно, а сколько же лет этому дубовому чудовищу, жуткому монстру канцелярских пещер? Сто, двести или все полтысячи? Какие страшные тайны он хранит? Сколько приговоров, указов, наставлений и доводных бумаг подписано на нем? Скольких писарей и секретарей он пережил, скольких неосторожных бумагомарак сожрал в вечернем мраке? Обхватил руками-бордюрами, подмял под себя боковыми тумбами. И перемолол их в бумажную кашу своими зубами-ящиками вместе с нарукавниками, стилусами и плотно исписанными листами? Тоже сто или двести? Ох, да за него страшно вновь садиться!

А как было бы сейчас хорошо вместо возни с протоколами, выписками, выдержками и разными справками, спуститься во двор и проделать со шпагой и дагой в руках несколько финтов. Широко раскинуть руки и вдохнуть теплый весенний воздух, после неторопливо перемещаясь из секунды в терцию по потемневшим островкам талого снега. Или выпить подогретого вина, щелчком пальцев подозвать симпатичную подавальщицу, заказать жаренного на углях мяса и кинуть пару сантимов трактирным музыкантам — веселее, быстрее, громче играйте! А Бруно со значением похлопает ладонью по оголовку рукояти плетки для придания еще большего рвения музыкальным ремесленникам — шевелитесь, нищеброды, а если господин не доволен будет... То запорю! Но... Но ему нужно продолжать свою работу. Ступени Постижения сами под ноги не бросятся, ему нужно совершать Шаги Познания и неутомимо Следовать Путем Истины!

От высокого градуса пафоса свело зубы словно от спелого лимона. Леонард громко фыркнул в ответ своим мыслям и вновь раздраженно помотал головой словно боевой жеребец, отгоняющий злых мух. Разметал водопадом длинные черные волнистые волосы по плечам. Ныне модный обруч для волос он тоже не носил. Мм-м, а вот если одеть повязку... Да, надо бы надеть повязку для волос... Короткий взгляд в зеркало — нет, это потом! Целых полчаса уйдет на выравнивание повязки и завязывание тройного петлевого узла. Сзади, самому, одному. Справиться ли он? Не перекосит ли неуклюже петли узла? Правая рука непроизвольно поднялась к затылку в попытке собрать волосы в длинный "хвост".

Леонардо резко отдёрнул руку от волос и решительно отвернулся от зеркала.

Все, все! Хватит прохлаждаться! За работу, господин легат-следователь, за работу! Не стоит так откровенно лениться и кряхтеть словно древняя развалина всего в девятнадцать лет, господин будущий Отец-Инквизитор!

Леонардо сел в кресло, чуть поддернул рукава куртки, поправил на поясе неудобно развернувшийся рукоятью в бок кинжал. Вернее, пародию на кинжал — широкий, на ладонь короче боевого, с тяжелой, изукрашенной золотом и самоцветами рукоятью. Но не с боевым же клинком ему ходить по узким коридорам архивириума, душным допросным и темным залам приората? Да и нельзя — неписанные правила приората не дозволяли нахождение у посетителей и прикомандированных оружия на поясе. Можно и не запрещено, но крайне невежливо. Верная дага и красавица шпага, как верные псы, терпеливо ждут его на выходе, под тщательным приглядом сержанта приоратской стражи.

Итак, что тут у нас следующим?

Очередной лист плотной желтоватой бумаги, исписанный убористым почерком с забавными завитушками на буквах Р и А разместился на грубом сукне столешницы. Допрос от пятого дня недели, осеннего месяца ноября, исходящий номер... Регистрационный номер, внутренний индекс архива, номер отдела, номер раздела... Номера, номера... Так, ведет сей допрос отец-инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст согласно единственно верным правилам "Directorium" и "Practica Inquisitionis Haeretice Pravitatis". А если коротко, то Кодексу и Уставу.

"... и тогда я увидела, как исповедник Гийемины Го, святой отец Ансельмар, он и священник нашей деревни, что зовется Домин. Так он брал вот так ее руки в свои и наклонялся к ней близко и близко, совсем близко! Можно я к вам наклонюсь? Ах, простите, простите святой отец! Так вот он губами своими ее губ вот прямо совсем касался! И язык свой ей в губы совал! Глубоко, ох и глубоко же, святой отец! А потом он платье ее как....".

Ерунда и сластолюбивая мерзость! Похоть. Низменные чувства простецов. Вот кто за это убивает? Никто! Следующий протокол!

"Мы, отец-инквизитор Святой Конгрегации Гнесс фон Руст и добрые верующие в Господа нашего и в Небесный престол; Авейрон Кантен и Сидуан Мельес, соответственно викарий епископа де Нуа и протоколист при синодальном дворе Сабарте, в канун праздника Рождества Девы Марии, на второй год правления... И тогда этот злой человек ударил ножом длинным в брюхо достойного господина как целил, прям над бляхой ремня в пупок! Сережки же — вот так и рвал с ушей, вот с чего в крови они все".

Не то. Это дело раскрыто, убийца опознан и пойман, осужден и повешен. Да, следствие по разбою тоже вел отец-инквизитор, он же и составлял обвинительный приговор, но с Той Стороны не возвращаются, будь ты хоть трижды злобный мститель. Тем более после усекновения членов и последующего медленного удушения для устрашения и в надзидание.

Следующий лист. О, а тут несколько листов! Сшиты вместе суровой нитью в верхних и нижних краях, нить провощена, концы нитей залиты сургучом, на котором ясно видны мелкие литеры Q и J. Ого! Весьма серьезный документ... И что-то даже вспоминается при взгляде на него. Так, а от какого он числа? Ах, ну да! Это то самое дело о Гиннгогском людоеде! И его тоже вел отец-инквизитор фон Руст. И он же был обвинителем.

"Это была человеческая рука, ваше преосвященство. Отрубленная человеческая рука!

Вопрос его милости Старшего отца-инквизитора Креден Ларту:

Почему же рука не тонула в водах, Кретьенотта?

Ответ исследуемой Кретьенотты Пауль, у роженицы деревни Фиош, жены плотника Жака Пауль:

К ней был привязан бечевкой, раздёрганной такой, мочевой пузырь ягненка, ваша милость!".

И все же опять не то! Дело раскрыто и закрыто! Тогда не смогли задержать только младшего сына людоеда — он успел сбежать и скрылся в болотах. Там он и утонул, скорее всего. Так что вряд ли эта белесая тварь вернулась в славный город Нуэлл и занялась мщением — по всем показаниям сынишка людоеда был жалок и труслив до безумия. Да еще со скрюченной иссохшейся правой рукой.... Велик Господь наш, и наказует Он тех, кто рушит законы его.

Взгляд Леонардо зацепился на дополнительный индекс внизу листа. Так, что это и где это? Ага, вот оно!

"...тело, зверями растерзано... остаток руки трупа судя по искривлённому с рождения суставу.... На основе осмотра, выносим мы предположение, что...".

Ну вот и сынок Гиннгогского людоеда нашелся. Так что, вновь не то. Так, тогда смотрим следующий документ.

Широкие листы в полметра шириной и длиной не менее семидесяти сантиметров — обычный стандарт канцелярии — плотно исписанные аккуратным убористым почерком — хорошо учат в Доме Письма секретарей! — ложились один за другим пред Леонардо. Они покрывали все свободное место столешницы, мертво шелестели по сукну, упрямо загибались краями внутрь. Упорно пытались свернуться в грубое подобие свитков. Тончайшие точки пылинок взметались вверх и плавно опускались вниз, творя завораживающий своей хаотичностью быстрый танец в полосатых лучах солнца.