Тетрадь 68

ТЕТРАДЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

* * *

Последние дни перед Рождеством были суматошными и суетливыми. События накатывались, набегали друг на друга, и потом было уже трудно вспомнить, что там и за чем.

Утром после завтрака, когда Женя убежала на работу, Эркин собрался за ёлкой. А так как Алиса за завтраком выжала из Жени признание, что сегодня не очень холодно, а Эркину одному будет нелегко, то на рынок они пошли вместе.

Эркин старательно застегнул на Алисе шубку, натянул поверх шапочки капюшон и повязал верхний шарфик. Алиса мужественно терпела, догадываясь, что при малейшем капризе её попросту оставят дома.

И они вдвоём пошли через весь город на рынок. И Эркин то вёз её на санках, то она бежала рядом с ним. И было так весело. Столько ёлок... как в лесу. И они бродили, бродили среди них...

Эркин все ёлки примерял по себе. Женя сказала, что когда ёлка под потолок, то неудобно наряжать, и чтобы была пушистая. Алиса важно сравнивала ёлки, пытаясь считать ветви, чтобы со всех сторон было поровну, но всё время сбивалась. Наконец они выбрали красивую, чуть выше Эркина, увязали её, тут же купили и крестовину, привязали её на санки и выслушали длинное наставление, что и как сделать, чтоб все святки простояла, привязали.

Эркин хотел купить ещё картошки и разных солений, но сообразил, что всё сразу ему попросту не дотащить. Без Алисы он бы ещё попробовал, а так... Но Алиса заявила, что пустые санки тащить совсем неинтересно. И Эркин купил плетёный короб, туда поставили туески со всякой вкуснотой, короб привязали на крестовину к санкам и окончательно пошли домой. Эркин нёс на плече ёлку, придерживая её одной рукой, а другой держал верёвку от санок. Но и Алиса шла не просто так, она тоже тянула санки, в полную силу, а не понарошку. И так до самого дома.

А с картошкой им повезло. У самого их дома стоял грузовик с картошкой, которую продавали прямо с борта, хоть целыми мешками, хоть вёдрами, хоть в россыпь, и уже толпа собралась. Эркин запихал в квартиру ёлку, Алису и санки с коробом — в два захода пришлось подниматься — вытряхнул из мешка остатки их картошки прямо на пол и побежал вниз к грузовику. И тут ему опять повезло: Зина как раз торговалась, полное ведро ей насыпали или нет. Эркин пробился на знакомый голос, уладил с ведром И сам сторговал четыре ведра, как раз в его мешок под завязку. Мешок-то небольшой. Заодно поговорил о двадцать третьем. Тим тоже работает в субботу, но ещё не знает, в какую смену. Словом, всё у всех кувырком летит.

Эркин взбежал с мешком на свой этаж, влетел в квартиру. Времени уже в обрез, а дел... ёлку на кухонную лоджию, картошку в мешок, суп... суп на огонь, мешок на место, короб под окно, на обед... нет, он уже больше ничего не успевает, крестовину в кладовку, чёрт, он вообще ничего не успевает. Проваландался с ёлкой, совсем голову потерял... ладно... Эркин тряхнул головой, собирая мысли.

— Эрик, а теперь что?

— Теперь? — он посмотрел на стоящую перед ним Алису. — Теперь ... Ты все свои вещи убрала? — Алиса как-то задумчиво кивнула, но он не стал выяснять, не до того. — Ты сама пообедаешь и ляжешь спать. А я пошёл на работу.

Опять эти слова, с которыми Алиса не могла спорить. И она молча смотрела, как он погасил под кастрюлей огонь, налил в тарелку дымящегося супа, нарезал хлеба.

— Я такой горячий не могу, — сказала Алиса.

Эркин поглядел на неё, улыбнулся.

— Я должен уже идти. Подожди, пока остынет, тогда поешь.

Алиса смотрела на него круглыми и блестящими от стоящих в них слёз глазами. Эркин взял её на руки. Она обхватила его за шею, прижалась к нему.

— Эрик, — всхлипнула она. — Не уходи.

— Я вернусь, — ответил он, опуская её на пол и касаясь сжатыми губами её щёчки. И повторил: — Я вернусь, Алиса.

Алиса молча кивнула и проводила его до дверей. Ведь он всегда возвращался.

До завода Эркин уже бежал. Торопливо, чуть не обрывая пуговицы и крючки, переоделся в пустой бытовке и без двух минут два вылетел на рабочий двор.

— Ага, Мороз, — Медведев возник перед ним как из-под земли. — Машину, вон, видишь? Давай, там Колька с Петрей зашиваются.

И исчез. А Эркин побежал к машине. Грузить в кузов картонные, но тяжеленные коробки. Едва управились с коробками, так снова контейнеры. Мучительно знакомо ныло в животе. "Давно голодным не ходил", — сообразил Эркин и усмехнулся. Ладно, до обеда он дотерпит.

— Мороз, а что за праздник индейский вчера был? — спросил за обедом Колька.

Эркин с трудом оторвался от тарелки со щами.

— Чего?

— Ну, старшой тебя вечор отпускал. Попраздновать, — объяснил Геныч.

— Ряха трепанул? — на всякий случай уточнил Эркин.

— А кто ж ещё? — хмыкнул Петря. — Так чё за праздник?

— День Свободы, — улыбнулся Эркин. — Год назад рабство отменили.

— Аа! — понимающе протянул Колька. — Это да, это я помню. Перед демобилизацией как раз говорили. Политрук аж целую лекцию забабахал.

— И я помню, — кивнул Геныч.

— Ага, — расплылся в улыбке Петря. — В школе училка говорила. Вместо контрольной. Здорово было. Слушай, а ты к этому празднику с какого боку? Разве индеев он касался?

Эркин оторопело смотрел на него, не зная, что ответить.

— Значит, касался, — спокойно сказал Геныч.

— Как отпраздновал-то? — глаза у Кольки хитро блестели в ожидании рассказа.

Но ответ Эркина его разочаровал.

— Чай с тортом пил.

— Ну-у, я всерьёз, а ты...

— И я всерьёз, — улыбнулся Эркин.

— Не-е, — покрутил головой Петря. — Это ж какой праздник без гульбы?

— Мг, — хмыкнул Геныч. — Раз не дрался, то и не гулял. Так, что ли?

— А то! — задиристо вскинул голову Петря.

— Ничо, — успокоил его Колька. — На Святках погуляем.

— Ага, стенка знатная будет, — авторитетно кивнул Петря и ту же покраснел под насмешливым взглядом Геныча.

Спрашивать, что за стенка, если говорили о гульбе, было уже некогда. Последние капли компота вытряхиваются в рот и на выход. Пока они не заступят, Медведев никого в столовую не отпустит.

И снова ослепительно белые прожектора, блестящие контейнеры, лязг металла о металл, крики, автомобильные и паровозные сигналы, грохот крепёжных цепей, липнущая к потному телу одежда, обжигающий губы холодный ветер... Эркин не понимал, да и не пытался понимать, что и куда он тащит, вкатывает и выкатывает. Быстрее... не тряхнуть... эти не наклонять!... скорее... не дёргай... это туда... эти... оставить? Ну и пусть стоят... Да их навалом можно... быстрее... у Кольки контейнер застрял, сейчас придавит... кой чёрт тут масло разлил?!... толкать надо... братцы, Ряху придавили!... Нажми ещё, чтоб дурь вышла!... И вдруг:

— Всё, Мороз, вали в бытовку. Завтра в двенадцать.

— Ага, — выдыхает Эркин и из последних сил спрашивает: — В субботу как?

— Завтра и узнаешь, — отмахивается Медведев и убегает с криком: — Куд-да ты их тащишь, мать твою, это ж из третьего, их...

Конец фразы утонул в грохоте сцепляемых вагонов. Эркин тряхнул головой и побрёл в бытовку. Уже у входа его нагнал Колька.

— Слышь, а ты чего про субботу спрашивал?

— Беженское новоселье в субботу, — язык почему-то ворочался плохо, и слова натужно выталкивались.

— А! — понимающе кивнул Колька. — У дружка, что ли? Ну, чёрный, длинный такой. Тимофей, вроде.

Эркин кивнул. Говорить ему совсем не хотелось.

В бытовке было тесно. Ряха опять сидел за столом и словно спал, уткнувшись лицом в свою шапку. Остальные переодевались. Эркин протолкался к своему шкафчику, отпер замок и сдёрнул с головы ушанку. Волосы были мокрыми, и он подумал, что, пожалуй, Медведев, переодеваясь, и шапку меняет не от форсу и выпендрёжа, и ему самому бы тоже так стоило. Не спеша, преодолевая тягучую усталость в мышцах, он разделся до белья, снял нижнюю рубашку: как ни крути, но если он сейчас не потянется хоть немного, то до дома не дойдёт, прямо здесь за столом уснёт, как Ряха. И как накликал.

— Во, ща вождь танцевать будет, — заверещал за его спиной Ряха. — Духов заклинать, понимаешь ли.

— А пошёл бы ты, Ряха...!— не выдержал Эркин.

Дружный хохот перекрыл конец длинной фразы.

— Вот это загнул! — со слезами на глазах крутил головой Колька. — Вот это я понимаю! По-нашенски, по-флотски!

— Однако крепко ругаешься, — хмыкнул Антип.

— Могу и крепче, — всё ещё сердито буркнул Эркин.

Он сцепил руки на затылке, осторожно, чтобы никого не задеть, качнулся вправо, влево... Нет, всё равно не получится. Эркин взял полотенце и пошёл к раковине.

— Да не злись, Мороз, — отсмеявшись, сказал Серёня. — У Ряхи же язык без костей.

— А я при чём?

Эркин быстро умылся, обтёр торс холодной водой и стал растираться полотенцем.

— В сам деле, Ряха, — Колька возился в своём шкафчике. — Чего ты цепляешься? Гимнастики не видел?

— Я-то видел, — голос Ряхи стал серьёзным. — А вот он откуда её знает?

— А твоё какое дело? Мешает он тебе?

Ряха промолчал, явно не желая заводиться. Эркин вернулся к своему шкафчику, оделся. Ряха, по-прежнему сидя за столом, исподлобья, будто ожидая удара, следил за ним.

— Мороз, идёшь? — позвал от двери Миняй.

— Иду, — откликнулся Эркин, запирая шкафчик.

И, пока они шли по коридорам к внутренней, а затем внешней проходным, Эркин по возможности играл под одеждой мускулами, гоняя волну. Волна на шаге — не простое дело, это когда нагишом танцевали, в одежде тяжело и волна некрасивая, зажатая, но ем ж только усталость отогнать, сойдёт и так. И сошло. К выходу на улицу он уже шёл легче.

— Фуу, — вздохнул на улице Миняй. — Ну, гонка, не помню такого.

— Ничего, — улыбнулся Эркин. — Бывало и хуже.

— Это-то да, конечно, — согласился Миняй, поворачиваясь на ходу спиной к ветру и закуривая. — Ты к Тимофею-то идёшь?

— К Тиму? Иду, конечно. Только он в субботу тоже работает.

— Говорил с ним?

— Нет. С Зиной. Картошку с грузовика когда у дома покупали.

Этим Миняй заинтересовался больше всего и, подробно расспросив Эркина о цене, размере вёдер, виде и цвете картофелин, сокрушённо покачал головой.

— Если моя не подсуетилась... хреново. На рынок только в воскресенье получится, а там уж все цены как скакнут... — Миняй затейливо выругался.

Эркин кивнул.

— Я сегодня на рынке был. Уже всё дороже стало.

— Ну вот, — Миняй пыхнул сигаретой. — Ёлку-то купил?

— Да, — улыбнулся Эркин. — И... крестовину, и подарки.

У дома они расстались и разошлись по своим подъездам.

И пятница была таким же сумасшедшим днём. Правда, до работы Эркин успел натереть как следует пол в большой и дальней комнатах, пока варился суп и разогревалась вчерашняя каша. Спокойно пообедал вдвоём с Алисой, и бегать не пришлось. Нормально дошёл, переоделся. А вот во двор вышел, гонка и началась. Только, кроме контейнеров, были ещё мешки и ящики. И грузили, и выгружали, то со склада на платформу, то с грузовика в склад, то из одного склада в другой... как только бригадир помнит всё? Ну, да это его работа, ему за это деньги и платят.

Эркин то ли втянулся, то ли ещё что, но работалось ему сегодня полегче. И даже уже мог о своём думать. Что у Жени, в её... машбюро, такая же гонка наверняка, она и так устаёт, да ещё его допоздна ждёт. Он сказал, чтобы она ложилась, не ждала его, а Женя будто не услышала. А спорить с ней он не может. И... и не хочет. А торт они вчера доели. Когда он пришёл домой. Два последних куска. Алисе как торт понравился. Надо будет на праздники ещё купить. И это что ж получается? Неделю, даже больше, они не работают, значит, получит он завтра за одну неделю и субботу, за шесть дней, это... это... — умножение у него плохо получалось — это сорок пять рублей, а следующая получка во вторую пятницу января, это... это уже три недели, пятнадцать рублей на неделю, да, ещё же "ёлочные". Сколько ни дадут, всё хорошо.

— Мороз, о чём думаешь?

— Деньги считаю, — улыбнулся Эркин. — Сколько дадут и на сколько хватит.

— Нашёл о чём думать, — хмыкнул Ряха. — Есть деньги — трать, а нет...

— Ага, — засмеялся Серёня. — Чего делать, когда денег нету?

— Зарабатывать их, — весело ответил Эркин.

Саныч кивнул.

— Верно говоришь.

— Последнее дело халявщиком жить, — согласился Лютыч.

Они всей бригадой стояли цепью, передавая с рук на руки небольшие, но увесистые коробки. Работа не особо сложная, и чего ж не почесать языки.

— Кому и халява сладка.

— Сладко естся, да горько рыгается.

— И то верно.

— "Ёлочные" большие будут?

— Завтра увидишь.

— Ох, братцы, неужто святки гулять будем?!

— Как до войны!

— А ты помнишь, как оно до войны было?

— А ты?

— Ну, я уж в школу вроде пошёл.

— Да-а, давненько, значит.

— Гулять, братцы, не проблема...

— Проблема, на какие шиши!

— А драка бесплатна!

— Это ты, щеня, задарма кусаешься, а Ряха...

— Он за выпивку.

— Ряха, тебе сколько выпить надо, чтоб с Морозом задраться?

— Давай, Ряха, на гроб тебе мы скинемся.

— Слышали уже, новое придумай!

— Ладно вам, на "стенке" всех посмотрим.

— А чё?! Я жилистый, меня на прошлый год в остатних сшибли.

— Ага, потому как против тебя контуженный стоял.

— Мужики, как завтра работаем?

— Старшой скажет.

— Точно. И скажет, и укажет, и пошлёт...

Эркин охотно смеялся вместе со всеми. Он уже догадался из разговоров, что "стенка" — это драка, но не простая, а по правилам. Если это вроде ковбойской олимпиады, так отчего ж не поучаствовать. Святки, святочные гулянья, целая неделя праздников... Интересно! Рождество и Святки в Паласе — вспоминал он — это сплошная работа, тяжёлые угарные смены, в питомнике... голод из-за надзирательского загула и опять же работа, а в имении праздников он вообще не видел, да и какие праздники или выходные со скотиной. Доить, кормить, поить, навоз выгребать каждый день нужно. Даже на выпасе и то без присмотра бычков не бросишь. Нет, это всё не то, не праздник, нет, не было у него никогда раньше праздников. Вот только... День Матери в Джексонвилле, когда они с Андреем ходили купаться на пруд, да... да всё, пожалуй. Остальное не в счёт. Воскресенье в Джексонвилле — не отдых, а досадная помеха, перерыв в заработке, церковная нудьга, тоскливое сознание, что Женя дома, а он должен до сумерек где-то шататься, потому что их могут застать врасплох, ощущение обделённости... Эркин тряхнул головой. Нашёл, что вспоминать, дурак. Здесь... здесь совсем по-другому.

— Эй, старшой, шабашим никак?

Медведев, сбив на затылок ушанку, вытирает лоб.

— Так, мужики. Сейчас ещё вон ту гору раскидаем и завтра выходим в восемь.

— Чё-ё?! — взрёвывает Ряха. — Охренел?! За полночь уже. А пошёл ты с такой работой...!

— В сам деле, — кивает Геныч. — До дома дойдём и обратно поворачивать, что ли?

— За ночь смёрзнется, — Медведев сдвигает ушанку обратно на лоб. — Завтра дольше проколупаемся.

— Не об этом речь, старшой.

— Больно рано завтра.

— На казарменное тогда уж лучше.