Шанс? Часть3

Глава первая

За окном было еще темно, дул ветер, косые струи дождя с мокрым снегом били в ставни, которые помимо окна с кусочками слюды закрывали проем окна. Типичная погода начала марта. Не прошло седмицы, как мы первого марта скромно праздновали приход шесть тысяч девятьсот первого года от сотворения мира, или 1393 года от рождества Христова. Скромно отметить это событие рекомендовал наш сельский батюшка, дескать, потому что уже начался большой пост, сильно радоваться языческим праздникам не положено. Многие на это забили, тем более что жили, как и я, в соседних хуторах или деревнях. Учитывая, что сегодня, после субботы, закономерно наступила неделя, самим своим названием предписывающая народу поменьше напрягаться, можно было бы проснуться и попозже. Но проклятая привычка вставать вдосвета (до восхода солнца), въевшаяся в каждую нервную клетку, уже не даст сомкнуть глаз...

Почти два с половиной года прошло с того дня, как в результате экспериментов проводимых в одном закрытом, питерском институте, в лаборатории экспериментальной психиатрии, моя душа параллельно перенеслась в параллельный мир. Мир очень похожий, но отстающий от нашего (где мое бездыханное тело уже давно похоронили) на шестьсот двадцать с хвостиком лет.

Это время у меня здесь прошло довольно бурно и неизвестно, как бы дело повернулось, но глянулся я атаману нашему. Несмотря на его критический ум и насмешливую улыбку, которая появлялась на его устах, когда я начинал рассказывать об очередном явлении мне святого Ильи-громовержца, практическую пользу от моих задумок он просекал в момент и всегда поддерживал. А еще был Богданчик (так зовут моего реципиента) безнадежно влюблен в дочку атамана, свою погодку Марию, с которой он часто вместе пас сельское стадо. А она так же безнадежно влюблена в него. Ибо был хлопец Богдан родом из гречкосеев, малость блаженный, тонкослезый, замкнутый в себе молчаливый парубок и зятем атамана не мог стать по определению.

Но видно так сильно и искренно молились эти дети всем богам этого мира, что Судьба решила моими руками переткать уже сотканное полотно, и ровно через год после начала моих бурных приключений мы сыграли свадьбу. Отец ее, наш атаман и Верховной атаман войска казацкого, славный князь Иллар Крученый (так я его поименовал в одном письме писанном князю Витовту) пытался отсрочить свадьбу еще на год. Присмотреться ко мне хотел, не вписывался я в его шаблоны. Но не выдержал совместной осады жены и дочери убедивших его, что он очень пожалеет, приняв такое садистское решение, которое дочь терпеть не намерена и если ее доведут, то повенчается со мной без отцовского благословения. Сперва Иллар пробовал срочно исправить недостатки воспитания своей дочери с помощью вожжей и лозы. Что первым под руку попадет. Ремень в это время носили, чтоб саблю, кинжал подцепить, монеты в секретных кармашках спрятать и многое другое. В воспитательных целях начал использоваться на столетия позже.

Но нашла коса на камень. Дочка характером пошла не в мать, в чем я очень скоро получил возможность убедиться. Быстро поняв, что вожжи не помогут и с помощью лозы тоже ничего не добьешься, Иллар решил, что проще согласиться, чем спорить со своими бабами.

А мне перед свадьбой намекнул, чтоб не думал, что поймал Бога за бороду, вел себя скромно, со старшими советовался, а то ведь может и овдоветь молодая жена. Еще по прошлой жизни знал, что договориться с чужими людьми намного проще, чем добиться одобрения у своей жены и детей. Поэтому понимал атамана, как никто другой и клялся, что без положительной резолюции старшего в семье (Иллара ибн Крученого) ни шагу.

Так и поженили нас осенью 1391 года. Было нам тогда по пятнадцать лет. Как уже выяснил после свадьбы, жена моя молодая оказалась старше меня на месяц. Она отметила свое шестнадцатилетние за две недели до Рождества, а я через две недели после. В это время никто дни рождения не праздновал, да и точной даты никто не знал. На рекомендации батюшки обозвать младенца труднопроизносимым еврейским или греческим именем святого, которому не повезло в этот день, ему сняли голову, сожгли, или еще какая напасть с ним случилась, казаки чаще всего плевали. Хорошо если родители месяц запомнят, когда ребенок родился и приблизительную дистанцию к ближайшему празднику.

Надо сказать, что для девушек, 15-16 лет это был нормальный свадебный возраст, на семнадцатилетнюю незамужнюю уже косились, а восемнадцатилетняя уже считалась перестарком и ее замужеством интенсивно занималась вся родня. Да и хлопцев своих казаки старались оженить до первого похода. Кто его знает, кому какая судьба уготована, поэтому, если не вырастить сына, то хотя бы зачать, такой шанс старались дать каждому.

После свадьбы батька сразу положил глаз на мои первые несмелые опыты по кораблестроению. Я бы и не стал с этим возиться, да нужда заставила. Железную руду приходилось возить лодками. На самую большую из имеющихся в селе влезало не больше 25-30 пудов руды. Даже когда мы в небольших домницах кричное железо плавили, приходилось две ходки делать на одну плавку. А расстояние до карьера — сто километров по воде. Туда, обратно, пять-шесть дней в пути. Остро стал вопрос судна или большой лодки водоизмещением в 8-10 раз больше. Не менее остро стоял вопрос торговой ладьи, которая могла бы взять на борт тонн сорок-шестьдесят и по Днепру возить наши товары в Киев и Чернигов, а обратно привозить нужное нам сырье и изделия (уголь древесный, зерно, мед и т.д.).

Поэтому еще в 1391 году, после свадьбы, как только мы перебрались в наш новый дом на хуторе, я проинспектировал сарай, который поставили на берегу нашей реки и который собирался использовать в качестве сухого дока для строительства каркаса будущих плавсредств. Надо сказать, что на нашем хуторе кроме нас, жило еще достаточно много народа. Неженатая часть строителей из Куреневки, как узнала, что у меня и зимой работа найдется за которую можно деньгу получить и бесплатный харч, наотрез отказалась возвращаться в Киев. Быстро построив себе временное жилье в виде полуземлянок, на месте остались тридцать четыре хлопца из сорока шести. Остальные обещали прибыть на следующий год вместе с женами и детьми и обосноваться основательно. Кроме строителей, в хутор перебрались все мастера и подмастерья, которых я сманивал к нам на жительство весь прошлый год, путешествуя по городам и поселкам, а также десяток переселенцев, нанятых мной на работу. Среди них были как гречкосеи, так и люди, которых планировал поставить в управлении отдельными участками своего разрастающегося хозяйства.

Конечно, я не мог оставить в селе и перетащил на хутор свою винокурню, а вместе с ней мать с отцом и еще одно многодетное семейство, которое у матери было в качестве подсобных рабочих на винокурне. Отец переехал с удовольствием, ведь недалеко от нашего хутора, на том же ручье ниже пилорамы, медленно разрасталось новое кузнечное предприятие с использованием энергии воды. Пока это были молоты и меха работающие от механических приводов. Там же варили кричное железо, отбивали его, делили на заготовки и ковали многочисленные инструменты по моим заказам. Старый дом и старую кузню родители оставили моему старшему брату Тарасу. Как они договорились, я не интересовался.

Винокурня и производство сладких десертных ликеров крепостью около двадцати градусов весь этот год держали меня на плаву и позволяли оплачивать труд мастеров и подсобников, воплощающих в жизнь другие мои начинания. А их у меня было много, и все нужно было осуществлять немедленно, а лучше вчера. Кроме ликера, за прошедший год, после многочисленных экспериментов стала получаться бумага из конопли. Как только мы додумались разделять компоненты стебла на костру, пеньку и сердцевину, а в дальнейшем перетирать и варить из них бумагу не смешивая, так качество бумаги, ее однородность, резко пошли вверх. Варили с добавлением извести. Так и бумага белее выходила и гуща однородней. Бумага получалась разная. Из сердцевины конопли листы выходили толще и более пористые, из пеньки тонкие и прочные, бумагу из костры с натяжкой можно было назвать глянцевой, но на всех них можно было писать чернилами и прочитать написанное. А как начали в клей молотый мел добавлять, такой суспензией покрывать бумагу, повторно сушить, стало понятно, что нашу продукцию не только будут покупать, а будут на первых порах рвать ее у нас из рук.

Вымачивать коноплю нужно было долго, люди умевшие с ней работать рекомендовали не менее полугода. Поэтому вымоченные снопы конопли пригодные на эксперименты с бумагой приходилось выменивать у крестьян, мой урожай конопли, после обмолота, отмокал до весны. Кроме этого, подговорил нашего знакомого атамана Куреневки организовать бригаду старьевщиков, которые собирали бы у населения любые ненужные изделия на основе льна и конопли. Тряпки, обрывки веревок, порванные старые рыболовные сети и все остальное. Они меняют у населения пуд тряпья на два пуда зерна, мы им плотим в два раза больше, но тряпье сухое и чистое, без болота. Сперва он думал, что я над ним издеваюсь, но когда получил тридцать мешков зерна в виде аванса и обменного фонда, сразу засекретил нашу сделку. Тряпье договорились передавать купцом, что к нам плавал, он же обратно привезет в Куреневку положенные атаману монеты.

Купец как увидел, что я за каждые три пуда тряпья плачу две серебрушки, его чуть удар не хватил. За такие деньги в Киеве на базаре четыре мешка зерна купить можно. Он сразу же договорился, что я у него куплю по этой цене любое количество тряпья, которое он привезет.

— Что и сто пудов купишь, Богдан?

— Да хоть двести, если соберешь.

— А монет у тебя хватит?

— Здоров ли ты купец Анастасий? Не ты ли мне восемь новгородских гривен за мед заморский заплатил? Или ума не хватает в серебрушки пересчитать?

Злобно зыркнув, грек начал меня воспитывать:

— Ты, Богдан, за языком своим следи, а то может так статься, что не договоримся мы...

— Мне с тобой договариваться не о чем. Цены мои знаешь, не приедешь ты, другого купца найду, чай не одна ладья по Днепру ходит. И запомни купец. Еще раз у меня про монеты спросишь, останешься без языка. И десять дурней, которых ты своей охраной считаешь, тебе не помогут. А пока бывай здоров. Будем ждать тебя через три седмицы.

Приехал, никуда не делся. Даже умудрился собрать шестьдесят пудов тряпья, за которые получил сорок монет серебром. После того, как бочки с ликером ему загрузили, наши заказы в свои лодки переложили, показал ему свой новый товар:

— Смотри Анастасий, какую мне чудасию заморскую запорожские казаки привезли. Сказывали, что твои соплеменники византийские ее бумагой кличут и пишут на ней вместо пергамента. Если продам, так они еще привезут. Сказывай, сколько монет отсыплешь за такой товар?

— Сперва свою цену скажи, тогда рядиться будем...

— Рядиться на базаре с купцами будешь. Мне одно слово скажешь, либо — беру, либо — не беру. Смотри, лист бумаги этой почитай, как два листа пергамента, а цена — один грош за тридцать листов. Выходит бумага эта в двадцать раз дешевле пергамента. Видишь, в лодке моей два тюка стоят, мешковиной обмотаны. В каждом шестьсот сорок листов. Весит каждый — один пуд. По двадцать грошей за тюк, итого — сорок монет. Одно слово от тебя услышать хочу.

— Дорого просишь...

— На нет и суда нет. Бывай здоров купец. Сюда больше не плыви. Через три седмицы уже морозы ударят, лед возле берега станет. Не проплывем мы на лодках. Через четыре седмицы обозом в Черкассы приедем.

— Погодь Богдан, слова сказать не дал. Неси сюда свои тюки, беру я бумагу эту... авось не прогадаю... держи сорок монет.

Не нравился мне этот грек, потому и решил ладью торговую заделать, чтоб его рожи носатой не видеть. Казаки рассказывали, как в Черкассах расторгуется, придет в корчму, подсядет к казакам, пивом, вином угощает, а потом обо мне разговор заводит. Знают ли казака Богдана, который медом добрым торгует, а как его найти, а где живет, где мед хмельной берет и пошло-поехало. Авраам, хазарский иудей, мой бывший торговый партнер был намного умнее, но черт попутал. Если не его, так старейшин его клана, которые задумали авантюру с моим похищением. Просил я его подыскать корчму, которую купить можно на пути от Киева в Луцк или в Каменец. Хотелось агента своего в тех краях посадить, чтоб сведения собирал, беженцев к нам направлял, вел агитационную и подрывную работу. Его родичи решили этим воспользоваться, чтоб меня полонить и выспросить, где я мед научился варить, который под видом заморского продаю. Но не вышло у них ничего. Со мной было всего трое казаков, но мы не остановились на ночь там, где советовал Авраам. Переночевали в лесу, на второй день были на месте. Цена, которую нам заломил корчмарь за свое хозяйство, оказалась в три раза больше того, что говорил Авраам, когда соблазнял нас этой поездкой. Он жалобно блеял, что видно его подельник перепутал, который ему эту цену назвал.

— Не знаю, что ты задумал купец, но веры тебе больше нет. Прощай. На глаза мне не попадайся, если жить хочешь. В казацкие земли носа не суй. Узнаю, что в Черкассах появляешься, найду и укорочу на голову. За то, что обманул нас, как виру, лошадей твоих забираем. По коням хлопцы, нам тут больше делать нечего.

Оставив Авраама в корчме хлопать глазами, забрав его коней, мы сразу съехали с дороги и по бездорожью двинули в юго-восточном направлении. Другие скажут, Богдан — параноик. Я скажу, нужно было Авраама видеть. Напряженный всю дорогу, глаза бегают, суетится. Обманом в дорогу нас вытянул... неспроста это все. Молодые спутники с меня смеялись, рассказывая сказки, как они одним махом семерых побивахом и что с такими молодцами мне бояться нечего. Но старый казак, которого атаман на должность будущего корчмаря определил, меня полностью поддержал.

— Цыц, балаболы. Ваше дело по сторонам смотреть и луки натянутые под рукой держать. А говорить будете, когда ума прибавится. Правильно Богдан решил, неспроста все это. Но обратно возвращаться смысла нет. Коль сюда доехали, поедем кругом и выедем на дорогу дальше в сторону Луцка. Там нас никто не ждет. Проедемся, чай не одна корчма возле шляха стоит. Поспрошаем. За спрос денег не берут.

Недаром говорят, хочешь что-то сделать хорошо — сделай сам. И корчму нашли, которая продавалась за разумную цену, и место хорошее, от Луцка недалеко и до границы с ляхами близко. Авраама я больше не видел, говорят вместо него родич его в Черкассы на торг ездит.

Все эти проблемы с купцами и подвигли меня на эксперименты с кораблестроением. Как переехали с молодой женой на хутор, пока обжились, так и зима пришла, морозы. Остановились водяные колеса, строительство, появились рабочие руки в большом избытке. Часть народу на лесоповал определил, а самых смышленых привел в новый большой сарай возле реки. Там начал их учить изготавливать скелет будущей лодки, даже скорей не лодки, а небольшого струга — киль, шпангоуты, поперечные распорки бимсы и продольные стрингеры. Размеры — семь метров длиной, два метра шириной, и чуть больше метра высотой. В центре — одна мачта высотой шесть метров над бортом.