Ольга. Часть первая. Я — меч, я — пламя!
Жене, матери, и всем женщинам нашей страны посвящаю я эту книгу.
Я — меч, я — пламя! В темноте, я путь вам освещал
В бою, в труде, я был всегда началом всех начал.
Кругом лежат мои друзья, мечами сражены,
Родные села, города, врагами сожжены.
Но мы восстанем вновь и вновь, без стона и без плача,
Отвоевать свою страну — вот наша задача!
##1 Генрих Гейне перевод Марии Шутак
Глава первая
Первое, что услышала Оля, были голоса, раздающиеся где-то невдалеке, затем она почувствовала свет, проникающий сквозь ее закрытые глаза и попыталась открыть их. "Не открывай", — посоветовал ей незнакомый и решительный голос, прозвучавший в ее голове, — "сперва послушай, о чем говорят", — так же решительно и целеустремленно советовал он.
Петр Михайлович сказал, в конце недели меня уже выпишут, так что передай товарищам на работе, в первый день следующей шестидневки уже буду, пусть готовят торжественную встречу.
А эта что, так и лежит?
Третий день уже. Петр Михайлович осматривал, говорит, голова цела, давно уже должна была в себя придти. Если, говорит, в ближайшие сутки не очнется, будут в психиатрию переводить, у них дальше лежать будет.
А хоть узнали кто она?
Узнали! Вчера следователь, районного участкового приводил, где ее в подворотне нашли. Опознал ее участковый, Ольга Стрельцова, сказал, известная личность.
Даже так!
Ага! Мать пьяница, уборщицей работает, отца нет, отчим пьяница, девка эта с придурью, вроде не умалишенная, но недалеко от этого, была бы в нашем захолустье школа для таких, давно бы туда определили, а так ходит в обычную. А шалаву эту, местное хулиганье пользует, видно не дала кому-то, вот и дали по голове.
А ты что, знаешь того участкового?
Дура! Это он следователю рассказывал, а я притворилась что сплю, вот они тут и балакали, при мне. Следователь матерился, что ему дел других нет, как этой дурочкой заниматься. А знаешь, сколько ей лет?
Сколько?
А вот угадай.
Ну, с виду лет семнадцать-восемнадцать...
Ты представляешь, этой корове всего пятнадцать лет, а жonа уже больше чем у меня!
Ну, это ты, Любка, зря. Ей до тебя еще подрасти надо.
Знаешь что, Галка! Не все такие доски стиральные как ты. Да и что-то я не вижу, чтоб наши мужики на тебя бросались. Васька твой, как ты его прогнала, он правда всем брешет, что сам от тебя убежал, тоже, пошире тебя нашел.
Сyчkа ты, Любка! Лежи тут одна, Виталька твой, сюда не ходит, у него дела веселее есть, одна я, как дура!
Галка, подожди! — виновато попросила та, которую называли Любка, поняв, что перегнула палку.
Иди в жonу!
Две пары ног протопали по полу, видно Любка не оставляла попыток продолжить разговор. Хлопнула дверь, и стало тихо.
"Так ты у нас Ольга Стрельцова, оказывается известная местная блядь. Ладно, это потом. Тебе хорошо, ты хоть знаешь, как тебя зовут, а я ничего не помню, даже не знаю мужик я или баба, вот где засада". Оля уже не обращала внимания на голос постоянно что-то ей рассказывающий, мать после перепоя тоже жаловалась, что голоса слышит. Голос, постоянно звучащий в голове, Оля объясняла последствиями травмы. Она тоже не могла вспомнить, кто ей дал по голове и за что, но не расстраивалась по этому поводу. Оля редко расстраивалась, она отличалась редким спокойствием, лежащим далеко за гранью нормального, но когда кому-то удавалось вывести ее из себя, тот рисковал ознакомиться со второй ипостасью Ольги Стрельцовой, совершенно невменяемой, идущей до конца. В такие моменты на нее было страшно смотреть. Огонь безумия горящий в ее глазах и искривленное ненавистью лицо не оставляли сомнений — если ее не остановить, то ее обидчику придется плохо. К счастью для окружающих и для нее тоже, никогда в такие моменты ей под руку не подворачивался нож, с которым ее научили очень неплохо обращаться, а то сидела бы она уже давно в колонии для несовершеннолетних, а может и лежала бы уже в совсем другом месте, тихом и спокойном. Сознание в такие моменты отключалось, оставались лишь желания: выцарапать глаза, вырвать волосы, разодрать физиономию, откусить ухо, или им подобные.
Мысли вообще редко посещали ее голову. Отгороженная от внешнего мира коконом спокойствия и безразличия, она с покорностью следовала за тем, кого судьба ей назначала на роль хозяина, живя в своем особом мире тишины и бездумья. Поэтому непривычная череда мыслей и образов, которые проносились в голове, совершенно сбили с толку, и ей никак не удавалось нащупать под кроватью какую-нибудь обувь. Найдя, наконец, что-то, она с отвращением разглядывала свои старые тупоносые туфли, которые давно было пора выкинуть на мусорку. Причем, одна часть ее сознания не видела в них ничего нового и необычного, а вторая решительно возражала, что долгого похода, или хорошего удара, такими туфлями не осуществишь, и их нужно срочно менять. Бросив точно такой же двойственный взгляд на обшарпанные стены, окна, двери, и пять пустых коек, Оля пошла в разведку. Организм настойчиво требовал более детального ознакомления с планировкой здания.
На откровенный вопрос, где находится интересующее ее помещение, молодой человек покраснел, и, махнув рукой в нужном направлении, поспешно ретировался. Удивляясь его неадекватному поведению, Оля, обратила внимание, что под больничным халатом на ней ничего нет, а верх халата довольно широко распахнут. Приведя свою одежду в относительный порядок, и раздумывая над вопросом, куда подевалось ее нижнее белье, Оля продефилировала мимо сидящей за столом и читающей газету, медсестрой. "Правда", — машинально отметила Оля, — "а какое сегодня число?", — очень настойчиво хотела узнать ее новая половина, тогда как старой это было совершенно до лампочки.
Обнаружив желаемый объект и возвращаясь в палату, Оля остановилась, и внимательно вчиталась в мелкие буквы. "22 апреля 1935 г.", — передовица была посвящена шестьдесят пятой годовщине со дня рождения вождя мирового пролетариата. Она остановилась, пытаясь разобраться в мыслях, которые стремительной лавиной неслись в голове, затем развернулась, и пошла обратно в палату опираясь одной рукой о стену. В голове начало кружиться, все тело стало невесомым, и, чувствуя, что сейчас сознание оставит ее, сползла по стене и уселась на пол. "Хоть не упаду", — эту спокойную мысль прервал испуганный крик медсестры,
Больная! Почему вы встали с постели!
Писать очень хотелось, — честно призналась. Презрительно скривившись, услышав такой ответ, молоденькая медсестра вскочила со стула, и с криком — "Петр Михайлович", убежала по коридору.
Размышляя над тем, почему эту мымру так перекосило, Оля поднялась по стенке на ноги, и, с трудом доковыляв до кровати, облегченно улеглась. Прибывший Петр Михайлович, жизнерадостный колобок лет сорока, быстро осмотрел больную, поставил диагноз — легкое сотрясение мозга, дал распоряжение медсестре готовить к концу недели на выписку. Затем спросил,
Деточка, ты помнишь, что с тобой произошло?
Нет, доктор, сколько ни стараюсь вспомнить, вообще тот день не помню.
Ничего, деточка, это у тебя амнезия от удара. Не напрягайся, оно должно само все восстановиться. Я сейчас позвоню следователю, и все ему расскажу.
Следователь не стал откладывать дела в долгий ящик, и появился сразу после обеда. Был он хмурый и худой, из младшего начсостава. Забрав Олю из палаты, где уже собрались все соседки, и старательно изображали послеобеденный сон, надеясь поприсутствовать на бесплатном представлении, он завел ее в кабинет врача.
Фамилия, имя, отчество, год рождения, сословие — буркнул работник НКВД и приготовил лист бумаги.
Стрельцова Ольга Михайловна, 1920 года рождения, из рабочих.
Рассказывай гражданка Стрельцова, где ты была двадцатого первого апреля, с кем ты была, и кто тебе дал по голове.
Ничего не помню, товарищ милиционер, память отшибло начисто. Сколько ни старалась, ничего не могу вспомнить. — Буравя ее злым взглядом, следователь, постучав карандашом по столу, сказал.
Ладно, напишем, что ничего не помнишь, — он заскрипел карандашом по бумаге. Поскрипев, он пододвинул к ней листок, — на, напиши здесь, с моих слов записано верно, поставь дату и подпись.
Ладонью он прижал листок к столу, закрыв верхнюю часть, а второй рукой протягивал ей карандаш, и тыкал ним в пустую строчку. Оля, уцепившись за свободный край листа, старательно тянула его к себе.
Отпустите листок, товарищ милиционер, он сейчас порвется, — простодушно обратилась она к следователю. Глянув на нее зло, он, бросив карандаш на стол, достал из кармана пачку папирос "Казбек", закурил и буравил ее взглядом, пока Оля внимательно читала написанное.
Вы меня неправильно поняли, товарищ милиционер, вот у вас написано, пьяная возвращалась домой, споткнулась и ударилась головой. Такого я не говорила, и такого не могло быть, потому, что не пью. Я еще несовершеннолетняя, мне нельзя курить и употреблять спиртное.
А что, босота, с которой ты шляешься, тебя не угощает?
Раньше пробовали угощать, теперь перестали.
И верно, зачем тратиться, если ты им и так даешь. Подписывай! — разглядывая ее как насекомое, перед тем как раздавить, прошипел следователь, аж мурашки прошли по коже.
Я вспомнила, действительно, правильно вы говорите, товарищ милиционер. Споткнулась, головой ударилась, но трезвая, потому, что никогда не пью, это вам любой подтвердит.
Ты что решила, ради тебя, блядь подзаборная, я буду протокол переписывать? Встать! — Вдруг заорал он.
"Сейчас под дых ударит", — Оля инстинктивно напрягла пресс, развернулась в сторону, сбивая левой рукой, зажатую в кулак руку следователя, несущуюся к ее животу. Какое-то мгновение ее пронзило острое желание воткнуть растопыренные пальцы в выпученные глаза следователя, проваливающегося вслед за своей правой рукой, скользнувшей ей по ребрам, но она вместо этого продолжила разворот в сторону двери, и, крича благим матом, "Убивают!", побежала к себе в палату.
Больше в больнице ее не трогали. Соседки обходили ее как чумную, а Оля гуляла по больничному парку, греясь на весеннем солнце, и старалась разобраться в тысячах мыслей и воспоминаний заполнивших ее. Иногда она жадно читала брошенные газеты, и ее охватывало желание немедленно написать письмо товарищу Сталину, рассказать все, что она уже вспомнила и поняла, но, успокоившись, Оля понимала, еще рано, нужно решить текущие проблемы.
Между делом она вспомнила злополучное воскресенье, да и заодно всю предыдущую свою жизнь. Листая страницы своей недолгой жизни, Олю не оставляло впечатление, что это не она, ну не могла она быть такой непроходимой дурой, чтоб так бездарно гробить свою жизнь. Она не была коллективной блядью, как по незнанию представлял ее следователь. Она была подруга Ростика, по прозвищу Кочерга, блатного семнадцатилетнего хулигана, успевшего год отсидеть в зоне для малолетних преступников. Вспоминая свою первую и единственную любовь, Оля никак не могла понять, как это ничтожество, этот моральный урод, получил над ней такую власть. Вспоминая все, что она делала ради того, чтоб заслужить его похвалу, как по первому слову ложилась под его дружков, ее неудержимо тянуло на рвоту, и безумная жажда разрушения волной накатывала на сознание. И только спокойный голос, шепчущий ей, спокойно девочка, это не беда, все, что не убивает, делает нас сильнее, заставлял ее, скрипя зубами, продолжать вспоминать.
В это воскресенье, выпал выходной очередной шестидневки. Он зашел за ней вечером домой, мать припахала Олю со стиркой и уборкой. Ростик договорился с мамашей, сунув ей в руки чекушку, и забрал Олю с собой. По дороге он объяснил ей, что нужно обслужить одного важного барыгу, а за это он ей купит мороженное и поведет в кино, а если она будет послушной, то может даже там ее и отдерет.
Барыга не понравился Оле с первого взгляда, она сразу почувствовала этот запах, от барыги пахло смертью. Плохой смертью. Когда он, поставив ее на колени в подворотне, схватив одной рукой за волосы, заткнул ей рот своим членом, а второй рукой зажал ей нос, уже задыхаясь, она вдруг успокоилась. Страх и паника в ней сменились волной ярости, и вместо того чтоб шире открывать рот, пытаясь втянуть глоток воздуха, она просто сжала зубы. Сильно.
Последнее что она запомнила, перед тем как удар по голове отключил сознание, был тонкий поросячий визг наполнивший пустую подворотню.
* * *
"Да, вот теперь, Олечка, вляпалась ты всерьез", — весело сообщал ей внутренний голос, — "за такое или на ножи посадят, или рожу попишут, так просто с рук тебе это не сойдет. Но есть один положительный момент. Ни барыга, ни Ростик, об этом трепать не будут, не в их это интересах. Закопают тебя по-тихому и все. Так что не зевай, подруга. Как увидишь своего ненаглядного, смотри за ним в оба, и чуть что, бей первой".
Составить приблизительный план развития событий и нейтрализации потенциальных угроз, не составило особого труда, более того, планирование принесло ощущение чего-то знакомого, чем занимаешься подолгу и с удовольствием.
В четверг с утра ее выписали из больницы, вручив повестку в милицию на четырнадцать часов. Переодевшись в свое платье не первой молодости, и коротенькую курточку, Оля вышла из больницы и направилась домой. Почему-то ее совсем не удивило, когда она услышала до боли знакомый голос.
Привет, шмара, что уже очухалась? Ты знаешь что ты натворила, паскуда! Ты барыге чуть елдак не отгрызла! Он тебя закопать хотел! Ты знаешь, сколько мне стоило тебя отмазать? Ты со мной за всю жизнь не расплатишься!
Ростичек, миленький, я не виновата. Он меня задушить хотел! Это его закопать надо!
Молчи дура! Ты на кого прешь? Ты знаешь, какие люди за ним? Короче! Ты мне должна, сyчkа, поняла?
Поняла, Ростик! Я все сделаю!
Это другой разговор! Идем в посадку на железку, мне охота тебе засадить по самые гланды. Давно тебя не видел, соскучился, — не скрывая иронии, добавил он.
Выглядел Ростик неважно, глаза испугано бегали по улице, он потащил ее в сторону железной дороги, уводя с центральной улицы, явно опасаясь, чтоб их видели вместе.
Так давай лучше к тебе, у тебя ведь до вечера хата свободна, — наивно заглядывая ему в глаза, предложила Оля.
Хочу на природе! Давай, иди, cучка, куда сказано.
Они шли в сторону железной дороги, где, описав довольно затяжной поворот, рельсы выходили в зеленую посадку, и бежали дальше, в направлении рабочего поселка. "Скорее всего, даст по голове и положит на рельсы за поворотом", — мелькнула в голове отстраненная мысль. Железка не устраивала Олю по многим причинам. По ее плану Ростик должен исчезнуть, а в том районе подходящих мест не было. Да и людно там, случайных прохожих встретить нетрудно. Только такой придурок, как Ростик, мог планировать там силовую акцию.
Нет, там людей много, мешать нам будут, пошли на карьер, к озеру.
Может, ты еще на Луну захочешь? Сказано тебе в посадку, шмара, значит, вали в посадку!
Пройдем еще немного до озера, Ростик, вот увидишь, тебе понравится. Вон, поезд как раз, побежали, подцепимся!
